"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Эдо, 1861г Окита - Под влиянием чувств женщины часто забывают про мораль, - буркнул Хиджиката. Он ненавидел навалившуюся словно из ниоткуда летнюю жару, и вдобавок его откровенно раздражало то русло, в которое зашел общий разговор. А начали-то как хорошо - с излюбленной темы Кондо, с истории Воюющих провинций. Потом плавно перешли к Оде Нобунага и его несчастной сестре(1), а от нее - к теме женщин вообще. Соджи, который и подбросил в разговор тему сестры Нобунаги, сидел тихо как мышка у столба, подпирающего кровлю над энгавой. Его в последнее время чрезвычайно занимала тема женщин вообще, и в особенности участия женщин в чисто мужских делах. А началось с того, что Соджи почти перестал смотреть на господина Доннеру как на чужака. Обнаружив это, он запаниковал и в ближайшие пару свободных дней для проверки своих ощущений проделал долгий путь до отдаленного предместья Эдо, где с трудом отыскал одну из американских факторий. Вид рослых светловолосых носатых людей наполнил его привычным отвращением и гадливостью, и Соджи вздохнул с облегчением - выходит, перемена его мнения не касалась всех иностранцев, а только лишь Доннеру-сэнсэя и его домашних. В последнее время Доннеру-сэнсэй проводил много времени в Эдо, откуда возвращался нагруженный пачками исписанной бумаги. А потом ночи напролет проводил в своей комнате, сличая, подсчитывая, анализируя. Он имел привычку бормотать под нос во время работы, и бормотание это сливалось в невнятный гул сродни гудению сердитого майского жука. - Папа снова в своей нирване, - с легкой насмешкой говорила Изуми. Мэри-сан, к удивлению Соджи, свободно интересовалась ходом дел мужа и много помогала ему - Соджи не раз видел, как они вместе сидели за большим столом Доннеру-сэнсэя, о чем-то горячо спорили, явно не соглашаясь друг с другом. И тем не менее эти споры, по-видимому, никак не влияли на теплые отношения супругов. Соджи, который не раз был свидетелем споров сестры Мицу и ее мужа Ринтаро, а также старого мастера Кондо Шюсая и его супруги, считал, что любой спор с женщиной только унижает мужчину, а потому женщина должна беспрекословно уступать. И впрямь, даже Мицу, которая отличалась очень твердым характером, в конечном итоге всегда по крайней мере делала вид, что уступала мужу. Ссоры же старого мастера Шюсая с женой выглядели настолько отвратительно, что их, разумеется, не стоило брать за образец семейных отношений. В поместье же Сэги, выходя к обеду, на который приглашались все домашние, включая женщин и слуг - еще одно иностранное чудачество, - господин Доннеру своим сочным звучным баритоном сообщал, над чем он успел поработать сегодня. "Кстати, я все же склонен принять твою точку зрения, Мэри, касательно того вопроса..." - это звучало отнюдь не редко, и господин Доннеру отнюдь не выглядел при этом униженным. Жена его в ответ очень просто кивала, улыбалась своей мягкой улыбкой и даже не пыталась подчеркнуть свой триумф. Подобные вещи были обыденны в жизни Доннеру-сэнсэя и его супруги, скоро понял Соджи. -...Женщины предназначены для своих женских дел. Им не стоит вмешиваться в дела мужчин, - примиряюще сказал Кондо, которого тянуло вернуться к теме Воюющих провинций. Его собственная жена была образцом покорной супруги, поэтому предмет спора казался ему не стоящим внимания и сугубо отвлеченным. - Такие вмешательства были, - Хиджикату, очевидно, спор задел за живое. - Но ни к чему хорошему они не привели, потому что женщины вполне могут потягаться с мужчиной в разуме и хитрости, но ни о какой верности долгу и ни о какой морали не может идти речь, когда женщина попадает во власть чувств. Последнее Хиджиката произнес с откровенным пренебрежением. - Так ли важна мораль, уважаемый Хиджиката-сан? - совершенно неожиданно подал голос Яманами. Соджи выглянул из-за столба - обычно Яманами старался не вступать в разговоры с Хиджикатой, с которым у них была взаимная неприязнь, то усиливающаяся, то ослабевающая, но непроходящая. - Не стоит ли предположить, что в тех случаях, когда мы считаем двигателями событий мораль или верность долгу, двигателями были те самые чувства, которые вы так презираете? Возьмите историю верных ронинов из Ако(2) - не стоит ли предположить, что в основе их самоотверженной мести за своего князя лежала не сухая верность долгу, а как раз чувства? Первоклассный выпад, подумал Соджи - история ронинов из Ако была любимой у Кондо Исами, он считал Оиши Кураноскэ и его соратников образцом самураев. И вот сейчас все присутствующие гости додзё Шиэйкан, и даже дремлющий на весеннем солнышке Харада Саноскэ, чей ум занимали, как правило, лишь еда и драки, насторожили уши. - Я человек простой и необразованный, - глаза Хиджикаты загорелись нехорошим огоньком, - не то что вы, Яманами-сэнсэй. Может, вы соблаговолите объяснить мне, недостойному, какие же чувства могли заменить ронинам из Ако верность долгу. Это был почти открытый вызов. Соджи затаил дыхание. Но Яманами обезоруживающе улыбнулся в ответ. - Любовь, возможно, - ответил он. И Соджи прикусил губу, услышав это слово. ...Конец зимы и начало весны Изуми тяжело болела, и врач-голландец, вызванный Доннеру-сэнсэем, всерьез опасался за ее жизнь, как понял Соджи. Ему казалось, что зима все длится и длится, несмотря на теплеющий воздух - оставалось только сцепить зубы и ждать весны. Хуже всего было то, что сам Доннеру-сэнсэй неотлучно находился с семьей, с ним находились и двое охранников-самураев, а, значит в его, Соджи, присутствии не было необходимости. К тому же заболел Иноуэ-сан, и работы в додзё прибавилось, а свободного времени, соответственно, убавилось. Хорошо еще, что старый Хиосаки, пьяница-садовник из усадьбы Сэги заходил, бывало, в Янагимачи. Соджи как-то встретил его у питейного заведения, и с тех пор Хиосаки за небольшую порцию хорошего сакэ сделался поставщиком последних новостей. Старик был болтлив, и Соджи получал от него массу самых разных сведений об обитателях усадьбы, вплоть до пустячных подробностей вроде того, из чего сделана сумка голландского доктора. Но главное - он узнавал, что болезнь Изуми постепенно пошла на спад. Вот и весна наступила, думал Соджи. "Зацвела та большая старая слива, что у ворот, - говорил Хиосаки, попивая сакэ, - и маленькая госпожа стала выходить во двор". А вскоре за Соджи прислали - господин Доннеру снова уехал. Притворяясь перед самим собой, что просто радуется возможности увильнуть от обязанностей обучать искусству мечного боя крестьян, неуклюжих и бестолковых, и ничего более, Соджи отправился в усадьбу Сэги. Мэри-сан встретила его по-всегдашнему спокойно и приветливо. - Мы не хотели беспокоить вас, Окита, пока мой муж был дома. Спасибо, что пришли, - произнесла она дежурную фразу. И добавила: - Наша дочь тяжело болела, мы боялись заразы, поэтому прошу прощения, что не приглашали на праздники. - Отчего же? Я был готов придти тогда, когда вам нужно, - выпалил Соджи и мучительно покраснел. Госпожа Мэри ответила благодарной улыбкой и полупоколоном - совсем как японка, подумалось ему. Изуми, бледная, с темными кругами вокруг глаз, напоминала тонкую веточку, на которой еще не распустились листья. В выражении ее глаз было сейчас что-то почти жалобное, от чего сжималось сердце. Привычного детского оживления поубавилось, словно она за время болезни сильно повзрослела. - Я скучала по тебе, "старший братик". - И я, - сам того не желая, ответил Соджи. Тихо-тихо, так что она при желании могла и не услышать. Приближался Праздник персиков(3), госпожа Мэри была очень занята, а рыжая великанша Дюран не желала ни украшать комнату цветущими персиковыми ветвями, ни возиться с бумажными куклами. Изуми с грустью сказала, что ее воспитательница не любит, когда праздники посвящены отдельно девочкам, видя в этом что-то нехорошее. Соджи так и не понял, почему это может быть нехорошо. И тогда он упросил Мэри-сан разрешить Изуми пойти с ним в Янаги в лавку, где собирался купить кукол для своей племянницы. А в лавке они купили два набора кукол - один для маленькой Кумы, племянницы Соджи, а второй для Изуми. Дюран-сан, не пожелавшая заходить в лавку вслед за воспитанницей, только руками всплеснула, когда Изуми появилась из лавки сияющей, с большой коробкой в руках, провожаемая кланяющейся лавочницей, которая называла Соджи и Изуми "молодым господином и молодой госпожой", словно бы соединяя их. И это было дополнительной тайной приятностью. Вообще же рыжая воспитательница, как считал Соджи, превратилась в проклятие его жизни. Теперь она понимала по-японски - если не все, то самое основное, и их с Изуми болтовня уже не могла быть так беспечна. Странное ощущение, похожее на легкий озноб, которое охватывало его все чаще, когда Изуми была рядом, и само по себе мешало непринужденной беседе, а когда рядом была рыжая великанша, у Соджи язык подчас намертво прилипал к гортани. Особенно мучительны были эти приступы немоты после одного утра четвертой луны. Полевые цветы уже набрали полную силу и Изуми предложила удрать ранним утром из дому на большой цветочный луг. "Мадемуазель Дюран ни за что не согласится, а сейчас как раз такое время, когда нужно умываться росой", - сказала она. А на лугу, серебристом, мерцающем искорками росы, которую предрассветье окрашивало серовато-розовым, он словно впервые увидел Изуми - как она набрасывает на покрытые росой цветки большой лоскут тонкого шелка, захваченный из дому, как потом снимает пропитанную росой ткань и осторожно, будто совершая ритуал, прижимает обеими ладонями к лицу, как сгибается и разгибается ее стан в тонкой юкате, уже тоже влажной от росы и оттого облеплявшей тело, и знакомое уже жемчужное сияние исходит от ее хрупкой фигурки... Соджи несколько раз сморгнул, пытаясь избавиться от наваждения, но сияние никуда не исчезло. "Сейчас как раз такое время, когда нужно умываться росой". Росой так росой. Он, наверное, согласился бы без раздумий, если бы Изуми предложила прыгнуть в Паучий пруд. А когда они вернулись, в усадьбе на них обрушился гнев рыжей воспитательницы. Громовым голосом она выкрикивала иностранные слова, судя по побледневшей Изуми, очень неприятные. Соджи уже готов был сделать что-то отчаянное, несмотря на его убеждение, что воевать с женщинами недостойно, когда на шум вышла Мэри-сан и двумя спокойными фразами остановил гнев рыжей ведьмы. С того дня решимость Соджи свести воспитательницу Изуми с Хиджикатой стала тверже гранита. - Любовь, возможно, - сказал Яманами. Все зашумели, заспорили, даже всегда невозмутимо спокойный и добродушный Кондо оживился. Но развивать свою мысль Яманами не стал, привычно склонил голову, словно признавая себя побежденным, и в дальнейшем обсуждении участия не принимал. - Не всякая ученость хороша, - высказался Хиджиката, когда они умывались после занятий в додзё. Соджи понимал, что сейчас для едкостей не время, но не удержался: - Хиджиката-сан, мне кажется, вы ненавидите чувства именно потому, что боитесь, вам с ними не совладать, - нарочито задумчиво проговорил он вполголоса, обращаясь скорее к черпаку для воды, чем к Хиджикате. Против ожидания тот в ответ не вспылил, а только пренебрежительно хмыкнул. - Ты, Соджи, прямо как моя сестра - болтаешь невесть что. Может, еще и женить меня, как она, надумаешь? Старшая замужняя сестра Хиджикаты была чем-то похожа на Мицу, и так же как Мицу, по-своему заботилась о младшем брате, изводя непрестанными наставлениями, когда он приходил к ней в Хино. Но если Соджи весело отшучивался, когда Мицу уговаривала его есть побольше и не пить холодной воды во вред здоровью, то Хиджиката на постоянные уговоры жениться и остепениться вспыхивал порой как сухой трут. - Ну зачем же жениться? - Соджи постарался взять тон старого прожженного кутилы. - Разве мало достойных внимания женщин и без этого? - Ого! - усмехнулся в ответ Хиджиката. А Соджи, не меняя тона, повел разговор, ловко свернув на приближающийся храмовый праздник в Фучу, во время которого случайные связи с незнакомыми женщинами считались делом почти благочестивым. И Хиджиката подхватил идею с неожиданным воодушевлением. А дальнейшее могло служить иллюстрацией к прекрасным стратегическим способностям Хиджикаты - разработать несколько вариантов плана по выманиванию "рыжей красавицы иностранки" ему, казалось, вообще не стоило никаких усилий. - Все, что от тебя требуется - пригласить на храмовый праздник ту девочку, которую иностранцы приняли в свою семью. Ничего, поскучаете немного, а когда будут гасить огни, вернетесь в усадьбу. - Соджи подумал, что как раз тогда, когда гасят огни, собравшиеся разбиваются на парочки и уединяются в ближайших кустах, плеснул воды себе в лицо и поспешно принялся вытираться. Но лицо и тон самого Хиджикаты оставались невозмутимыми, и Соджи не мог сказать, подшучивает над ним Хи-сан или действительно всерьез увлекся идеей обольщения иностранки. Когда имеешь дело с Хиджикатой, ничего нельзя знать наверняка. *** Когда Соджи уже вышел из Янаги и свернул с широкой дороги на более узкую, идущую в усадьбу Сэги, его окликнули. Яманами, который ушел из додзё сразу после обеденного разговора, сидел на придорожном камне, явно ожидая Соджи. - Вы не будете против, если я составлю вам компанию, Окита-сан? Я собирался в Эдо, но встретил тут в Янаги знакомого, который как раз посещал вашего патрона, господина Доннеру. Заболтался немного. Теперь вот пойду в Фучу, там переночую, а в Эдо отправлюсь завтра с утра. - Разумеется, я буду рад разделить с вами дорогу. - Это была правда, Соджи всегда было приятно и интересно беседовать с Яманами, который единственный в Шиэйкане, похоже, не держал его за несмышленого мальчишку. И в особенности его тянуло поговорить с Яманами сегодня. Они неспешно пошли по дороге, которая почти терялась порой в густых зеленых зарослях. - Яманами-сан... что вы имели в виду, когда говорили о... о ронинах из Ако? - Разве их верность господину не была тою же любовью? - без промедления ответил Яманами, будто только этого вопроса и ждал. - Все отдать ради того, кого любишь... и самое жизнь. Ведь могли же они хранить верность... сегуну и его законам, скажем. - Говорят, что любовь мужчины и женщины разнится, - сказал Соджи, вспомнив высказывание Хиджикаты на эту тему. С Яманами было легко говорить о таких вещах. - Мужчина отдает, а женщина умеет только брать. Поэтому любовь к женщине губительна. - Я не считаю, что это так, - усмехнулся Яманами. - Настоящая любовь всегда стремится отдавать. А та, что хочет лишь брать - это не любовь, это та самая отягчающая дух привязанность, от которой Будда учит избавляться. - Вот как... Соджи отвернулся, чувствуя себя чем-то вроде переполненного сосуда, готового взорваться изнутри от своей полноты. Нужно было срочно перевести разговор на что-то другое, и он сказал: - Так вы говорите, ваш знакомый посещал Доннеру-сэнсэя? - это было достойно удивления - Яманами ненавидел иностранцев и хоть и не стоял за их прямое физическое уничтожение, все же был сторонником "изгнания варваров". И вряд ли стал бы водить знакомство с кем-то, кто иностранцам симпатизировал. Тут Соджи снова подумалось, что его самого уже почти можно отнести к симпатизирующим. - Именно так, - легко кивнул в ответ Яманами. - Это очень поучительно - то, что делает Доннеру, когда пытается понять суть преступной личности. И лишний раз доказывает, что иностранцев со временем надо изгнать. Яманами проговорил это с привычной полуулыбкой, по которой нельзя было понять, серьезен он или шутит. - Мой знакомый был некогда учеником Есиды Сёина(4). - Того самого, которого казнили за попытку удрать в Америку на одном из "черных кораблей"(5)? - удивленно перебил Соджи. Он слышал, что многие приверженцы "изгнания варваров" были учениками Сёина, но никак не мог увязать эти две вещи. - Именно того, - кивнул Яманами. - Мы поспорили тут сегодня с моим знакомцем, и я только теперь понял - глупцы те, кто просто истребляет варваров. Сёин учил, что врага надо хорошо узнать и использовать то из опыта врага, что возможно. Вы не видели "черных кораблей", Окита-сан, вы были тогда еще очень молоды. Я тоже их не видал, но видевшие рассказывали, что они огромны, и те пушки которыми они оснащены, не идут ни в какое сравнение с пушками, имеющимися у нас, японцев. Американцы, англичане, французы, голландцы - надо признать, они обогнали нас в отношении техники, особенно военной, да и еще кое в чем. И чтобы избежать участи Китая, мы должны учиться. Соджи слушал, раскрыв рот, и порой даже сбивался с шага. - Так было и в древности, до эпохи Воюющих провинций - Ямато взяла лучшее из опыта Китая и Кореи, преобразовала и стала только сильнее. Потому что дух Ямато непобедим. И поэтому Китай сейчас захвачен англичанами, а Ямато в скором времени станет сильнее и Англии, и Америки. Взять лучшее из их опыта и обогатить тем, в чем сильнее мы - несокрушимым духом и гибкостью. Сильно то, что молодо и гибко. Окита-сан, вы видели когда-нибудь ветки под снегом - старая ломается, а молодая выпрямляется, сбрасывая снежную тяжесть. Но для этого нужно очень много потрудиться - всем нам. - Боюсь, я в этом всем почти ничего не смыслю, Яманами-сан. Я только и умею, что мечом махать, - вздохнул Соджи. Ему казалось, что перед ним открывается ход в некий новый, пугающе новый мир. А между тем и в старом мире нового и пугающего для него сейчас предостаточно. Яманами в ответ улыбнулся чуть шире и ничего не ответил. *** Сайто Гость Доннела удивил. Чрезвычайно. Невозможно было даже предположить, что Кацура Когоро(6) - да, он пока еще именовался так, - вздумает посетить живущего в Японии иностранца, который даже среди своих соотечественников имел репутацию эксцентричного человека. Впрочем, возможно именно нетипичность этого иностранца и привлекла Кацуру. А может, Доннел сам его пригласил. Как бы там ни было, разговор этих двоих был вполне мирным и уважительным и закончился уже традиционным измерением головы. Черный кот, щурящийся на обоих мужчин, не привлек их внимания. Кацура - тоже из тех, кто выживает. А еще у него, оказывается, до странности неритмичная походка, и стопу ставит он плоско и чуть заворачивает носки внутрь, как медведь. Странно вспоминать то, чего еще не случилось. И что... кто знает, произойдет ли. Выживающий... Шел... какой же это был год? Не позже 1877, очевидно. Новые времена, страна вступила в гонку, пытаясь наверстать все, что было упущено за время закрытости. Он сам тогда уже не был Сайто Хаджимэ, давно уж не был. Он был полицейским инспектором и носил имя Фуджита. Фуджита Горо. И при встрече с представительным господином в европейском платье, которого спутница его называла Кидо-сан, не сразу узнал того, несмотря на редкостную даже для полицейского память на лица и наблюдательность. А когда узнал, и когда узнали его... Они сидели друг напротив друга, словно изготовясь к поединку. И бутылочка сакэ между ними была как межевой камень, разделяющий две враждующие провинции. - Сайто-сан... Прошу прощения, конечно же, инспектор Фуджита. - Совершенно верно, Кацура-сан, то есть, Кидо-доно. Кидо Коин - так звался тогда Кацура Когоро. И он, Сайто, и Кацура - оба эти имени словно превратились в тени, отбрасываемые их теперешними личинами. И вот эти тени встретились, и изо всех сил стараются притвориться людьми. Тщетно. - Да, нелегко забыть прошлое. В это время в Киото, помнится, стояла ужасная жара. - Вы правы, с тех пор такой жары я не припомню. Тогда, верно, простой искры было достаточно, чтобы весь город вспыхнул как сухой трутовик. - Я всегда говорил о необходимости осторожного обращения с огнем, Фуджита-сан. Пожары никому не приносят пользы. - К одному из пожаров вы, помнится, опоздали, Кидо-доно. К тому, в Икеда-я. - Не опоздал, а пришел раньше, чем следовало. Путаница со временем, что поделать. Если помните, я тогда старался, чтобы как можно меньше собак могло узнать меня, потому, обнаружив, что место пустует, я почел за благо уйти. - Вы удачливый человек, Кидо-доно. - Я - из тех, кто всегда выживает. Как и вы, Фуджита-сан. А потом Кацура сам заговорил о выживающих. Было это уже после второй или третьей бутылочки сакэ, хотя пил Кацура так же умело, как и сам Сайто. - Выживающий - это не подлец и не трус, - говорил Кацура. - Скорее, это тот, кто очень не хочет умирать. Видите, я стал философом только теперь, когда почти перестал быть политиком и у меня появилось много свободного времени. Так вот, обычно люди, сами того не сознавая, стремятся перелистнуть страницу, чтобы заглянуть в продолжение - а что там, за чертой? И только выживающие всеми силами оттягивают этот момент. Им интересно пожить. Однако оттягивать этот момент до бесконечности, цепляясь за жизнь, тоже нельзя. Тогда Сайто подумал, что Кацура, возможно, в чем-то прав. Самому ему много раз стоило покончить с собой вместо того, чтобы вновь и вновь уцелевать, меняя имена, личины... Но вслух он сказал: - Выживать труднее. Умереть легче. - Это верно, - наклонил голову Кацура, - но линия между выживанием и трусостью подчас так тонка... И выживающий, возможно, теряет какое-то другое, истинное бессмертие, заключающееся не в вечном стоянии на месте, а в вечном движении. Потом он поднял глаза на Сайто и медленно произнес: - Сам я уже хочу умереть. И вы, Фуджита-сан, подумайте об этом - а то как бы вам и вправду не стать бессмертным. Незавидная участь. Кацура Когоро, он же Кидо Коин вскоре умер - от болезни, а может, и от яда, - как раз тогда, когда готовилась экспедиция на Тайвань, против которой он горячо протестовал.