"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Эдо, 1868г. Окита "Это Фудживара Канеёши, доктор, вы должны помнить его по Киото", - услышал Соджи. Перед тем как умрет он – умрет его имя. С чего-то надо начинать. После тряской дороги движения давались с трудом, казалось, из мышц ушли все силы. Он глубоко вдохнул прохладный влажный воздух, запах прелых листьев, старых ив и реки. Сглотнул, неимоверным усилием вогнав обратно в горло подступивший комок. "Больно", - безучастно отметил про себя. Болезнь приходит незаметно. Она поселяется в груди, вцепляется маленькими коготками и начинает пожирать тебя изнутри. Она молчалива. Она даже милосердна – до поры, до времени она дает возможность жить. Днем. Ночью она медленно, почти сладострастно забирает тебя в свои цепкие руки, она приходит тяжелыми кошмарами и мучительно-блаженными грезами. В ночных видениях она является к Соджи тонким неясным призраком с огромными дикими глазами, который медленно, страшно медленно тянется к нему. И каждую ночь он проигрывает ей бой за еще один кусок своей жизни… Пока сестра Мицу говорила с доктором, Соджи осмотрелся. Местечко мрачноватое – день и без того хмурый, весна все никак не установится, хоть вот уже третий месяц года на носу. А тут еще старые ивы и высокие вязы, и от них густая тень. Наверное, даже в ясную погоду здесь почти не бывает солнца. Флигелек большого здания лечебницы в этом унылом месте, колесо водяной мельницы, лечебница неподалеку и река – вот и весь его мир теперь. Рыбе и то, верно, не слишком приятно тут жить, подумал Соджи. Он неспеша пошел к берегу, присел на корточки у самой кромки воды и принялся кидать камешки, так что они подскакивали на воде, как маленькие лягушата. У него никак не получалось добиться того, чтобы камешек допрыгал до другого берега. А когда-то получалось с первого раза... По дороге он видел, как на каменистой отмели возле поваленного дерева, старого, с облезшей корой, играли ребятишки. В Киото он иногда играл с детьми, хотя - теперь-то чего уж лукавить - у него всегда была подспудная мысль использовать их как информаторов. Дети всегда замечают гораздо больше взрослых. От осознания этого стало неожиданно противно: теперь детская наблюдательность может быть точно так же использована против него. "Ты сможешь догнать нас, когда поправишься" - вспомнил Соджи сказанное Кондо-сэнсэем, когда тот уезжал. Прикрыл глаза – и ощутил на коже прохладу ночного киотского воздуха. Он нужен им, он им нужен – но только нужен здоровым, снова способным сжать рукоять катаны. Здоровым… Идешь к рукам, которые гладят, надеешься быть необходимым. Как побирушка выпрашивает объедки, так ты выпрашиваешь любовь... Волчонок, выпрашивающий любовь - поистине странное сочетание..." Демоны бы вас побрали, Серидзава-сэнсэй! Когда-то он боялся стать таким как Серидзава, боялся быть опьяненным убийствами, боялся жить, все время пробуя границы, за которыми судьбе надоест его щадить. Хотел прожить осознанно каждый миг своей жизни, ощутить его. После убийства Серидзавы он шутил с Кондо и Хиджикатой, уверяя, что теперь разболевшиеся было печень и головы высоких особ в резиденции лорда-протектора Киото придут в норму - шутил, чтобы не думать о мертвом теле женщины Серидзавы, О-Юме, и о том, что прошептала она за мгновение до того, как его клинок оборвал ее жизнь. "Подари мне вечный сон..." И ему показалось, что он уже слышал эти слова или даже сам произносил их. Стоя над телами Серидзавы и О-Юме, он думал о том, каким знаком пишется ее имя. "Юме" - сон, мечта?.. - Соджи? - он с трудом отвлекся от своих мыслей, услышав оклик сестры. - Ну, как тебе тут? Правда ведь, неплохо? Тихо, уютно. И это мельничное колесо - оно так славно поскрипывает... - Да, тут славно, - ответил Соджи. Радость Мицу была ненатуральной, и он ждал дальнейшего, уже заранее почти зная, что она скажет. - Я рада, что тебе понравилось, братик... Ну же, давай, говори! - Потому что мне придется уехать... Ринтаро... Угадал. Соджи улыбнулся. То, что говорила Мицу далее, он про себя повторял, улыбаясь шире оттого, что угадывал не просто смысл сказанного, но и то, в какие слова этот смысл был облечен. "Ринтаро, мой муж... должен повиноваться... Сакаи Тададзуми, даймё клана Сёнай... отправляться. И дети... мой долг сопровождать..." Она произносила все это точно так же, как и пятнадцать лет назад, когда только родился Ёшидзиро, их с Ринтаро старший сын. Девятилетнего Соджиро тогда отправили на воспитание в додзё Шиэйкан и в своем доме - точнее, в доме Мицу и Ринтаро, - он с тех пор появлялся только как гость. Вспоминать об этом сейчас было неправильно, но тут уж Соджи ничего не мог с собой поделать. - Не беспокойся, сестра, - ответил Соджи и мысленно похвалил себя - безмятежный тон удался ему вполне. - Доктор Мацумото обещал приглядывать за тобой, - в голосе Мицу слышалось облегчение. - И ты смотри, слушайся доктора во всем. А то я тебя знаю. - Хорошо, сестра, - с готовностью кивнул Соджи. - Принимай все, что доктор пропишет. И ешь получше. - Хорошо, сестра. Мицу, по его улыбке понимая, что все ее слова сейчас ему - как с гуся вода, замахнулась было, чтобы отвесить шуточный подзатыльник, когда раздались шаги и на дорожке показался доктор. Толстый доктор Мацумото был знаком Соджи еще с киотских времен. Он считался одним из лучших врачей западной школы, сёгун даже сделал его своим личным лекарем. Теперь, когда не стало ни сёгуна, ни сёгуната, доктор вернулся в Эдо и с обычной своей энергией взялся за госпиталь, оборудованный на голландский манер. В госпитале имелся маленький флигель с отдельным входом на сторону реки - его-то и отвели Соджи. Больных в госпитале было совсем мало, и те все жили в другой части здания. Из прислуги были две приходящие служанки, глухая полубезумная старуха, помогавшая на кухне, и племянница доктора Мацумото, которая изучала врачебное искусство под руководством своего дяди. - Рад видеть вас, Фудживара-сан, - строгий тон доктора давал понять, что Соджи придется привыкать к этому обращению. Они прошли в дом. - Дайте-ка, я вас осмотрю, - все тем же не терпящим возражения тоном произнес доктор, закатывая рукава и обнажая белые пухлые руки. Он внимательно отсчитал пульс, долго слушал дыхание, переставляя деревянную трубочку с груди на спину и обратно, требовал открыть рот и показать язык, обстоятельно и подробно расспрашивал о самочувствии. - Я пришлю вам лекарства, Фудживара-сан, - наконец, сказал доктор, - и прежние мои предписания остаются в силе – полный покой, хорошее питание и сон. Соджи широко улыбнулся. - Не сомневайтесь, доктор,- протянул он насмешливо, и Мицу из-за спины доктора погрозила ему пальцем, - я буду очень покладистым больным. Со мной не будет никаких хлопот. Через три дня Мицу уехала. После ее отбытия горбатая племянница доктора принесла ему обед. Приготовленное ею показалось вдруг таким вкусным, что Соджи впервые после приезда в Эдо поел почти с аппетитом. - Все было так вкусно, О-Хиса-сан! Большое спасибо. И как вы не боитесь ходить по этим речным зарослям одна? Места глухие, - шутливо спросил он, когда девушка вернулась забрать посуду и спросить, что бы ему хотелось поесть завтра. Горбунья чуть заметно улыбнулась. У нее была хорошая улыбка - открытая, без тени женского кокетства. Она улыбалась, потому что ей было весело. - Я скажу вашему дяде, чтобы он больше не пускал вас одну, особенно с такой вкусной едой. Давайте-ка я вас провожу. - Соджи поднялся и потянулся было к мечу. - Вы сделаете только хуже, - остановила его Хиса. - Меня тут все знают, знают, что я порой хожу вокруг по зарослям и собираю целебные травы. На меня и внимания не обратят. А если меня будет сопровождать такой грозный самурай, что люди скажут? Разбегутся в страхе, и судачить им хватит на всю весну, еще и на лето останется. Слова про грозного самурая так напомнили Соджи Хиджикату, что он расхохотался. И тут же закашлялся, снова опустившись на футон. Хиса помогла ему отдышаться, налила теплой воды в чашку и размешала там порошок. - Кёро санъяку, хорошо помогает от кашля, - сказала она, заметив как Соджи поморщился, принюхиваясь к лекарству. Еще одно "санъяку", подумал Соджи, когда Хиса ушла. Когда-то Хиджиката-сан продавал порошки от ран и ушибов - Ишида санъяку. Они и правда отлично помогали заживлению ран, и боль после них как рукой снимало. Как давно это было! Соджи вспомнилось, как обстоятельно Хиджиката рассказывал о том, какие травы входили в это снадобье, как и когда нужно было их собирать, как правильно сушить и растирать в порошок. Когда он болел еще в Киото, товарищи всячески старались порадовать его, приносили всякие вкусные вещи и книжки с занимательными рассказами. Счетовод Каваи Кисабуро принес ту книжку... как же она называлась? "Рассказы о необычном", кажется. Там было что-то о художнике, который так отдавался своему искусству, что не жалел никого и ничего, чтобы картины его удавались. Сейчас Соджи подумалось, что вот таким художником и был Хиджиката. Ему было плевать и на императора, и на сегунат - его полотном был отряд Шинсенгуми, и он стремился сделать этот отряд самым мощным, самым лучшим из всех, существовавших когда-либо. А красками и кистями были живые люди. И Хиджиката если и был безжалостным демоном, то не более чем тот одержимый искусством художник, который сжег собственную дочь, чтобы точнее изобразить огненные муки. Да, а ту книжку ему принес действительно Каваи Кисабуро. Соджи живо припомнил плоское лицо Каваи с пухлыми щеками и добрыми детскими глазами. Каваи был кротким и безобидным, он был прекрасным счетоводом, но меч в руках сроду не держал. И не надо было ему вообще приходить в Шинсенгуми! Но Каваи очень хотел стать настоящим самураем. Соджи так и не понял, из-за кого возникла та недостача в деньгах, которую обнаружил Хиджиката и которая стоила Каваи жизни. Единственное, что он знал твердо - Каваи не присвоил ни единого рё, ни единой медной монетки. Он покрывал кого-то, но вот кого - наверняка так и не дознались, тихий и робкий счетовод умел держать слово не хуже самураев. Каваи Кисабуро сделал сэппуку ранним снежным утром, когда еще не вполне рассвело. И Соджи снова пришлось быть кайсяку. Снова. Он уснул далеко за полночь - душил кашель, было тягостно и беспокойно. А когда наконец уснул - увидел... …морской берег, слепящая белизна песка, сияющее светло-розовое небо. И мимо него по самому заплеску изумрудной морской волны скачут дикие кони с развевающимися гривами – алые, синие, лазурные золотые. Они скачут медленно, словно взлетая в воздух и замирая в каждом движении. В их скачке совершенная красота, от которой захватывает дух. Ускакали кони, и волны замыли рытвины от копыт, и снова стал недвижен прибрежный песок. Он повернул голову - рядом с ним сидела Изуми... Ирен, прозвучало как звон колокольчика ее европейское имя и распалось на два знака - "единственная" и "любовь". И вот они вдвоем в изумрудных волнах – и морские чудища ласково касаются их тел своими щупальцами. А диковинные кони играют на белоснежном песчаном берегу, катаются по песку, взметая серебристые его фонтаны… Когда Соджи проснулся, уже светало. "И-рен" - повторил он про себя. Прежде он ни разу не видел ее во сне. Наверное, осталось ему совсем немного. Япония, Эдо 1868г. Ирен Может, будь понадежнее рук твоих кольцо Покороче б, наверно, дорога мне легла. (Б.Окуджава) - Джастин тоже бывал тут, - говорил Лоран, с удовольствием оглядывая прохожих, которые боязливо расступались перед его высоким рыжим жеребцом, - даже приобрел в Эдо неплохие медицинские связи. Раньше в Японии не любили чужеземцев. - Я знаю, - ответила Ирен, почти не слушая его. Она смотрела по сторонам - и узнавала, и не узнавала Эдо. - Когда я встречался в Утрехте с доктором Меердевоортом, - Джастин Локвуд по своему обыкновению делал ударение почти на каждом слове, отчего речь его была похожа на отчаянную скачку загнанной лошади, - он мне рассказал про одного из своих учеников, еще со времен его работы в Нагасаки. У того небольшая лечебница неподалеку от Эдо, где он, по словам Меердевоорта, постарался устроить все по западному образцу. - Это должно быть интересно, - Ирен на ходу отломила веточку старого персикового дерева, неизвестно кем и зачем посаженного у самой дороги. Почки на нем едва начали набухать. Поздняя весна в этом году, поздняя и холодная. "Я хочу, чтобы ты была счастлива, моя девочка", - сказала мама, когда они прощались. И вот теперь Ирен была в стране своего детства - и ей казалось, страна принюхивается, прислушивается, присматривается к ней, как плохо видящий старичок приглядывается к давно отсутствовавшему соседу. Они поселились в большом доме неподалеку от лечебницы. Доктор Мацумото, с которым Джастин познакомил Ирен, оказался очень приятным и дружелюбным. Выяснилось, что он хорошо знал Джеймса Доннела и был именно тем человеком, который семь лет назад, дал согласие опекать Ирен, желавшую остаться в Японии. Доктор теперь охотно показывал свое лечебное хозяйство, пространно и обстоятельно рассказывая о каждом больном. Хиса, племянница и ближайшая помощница доктора, отнеслась к иностранцам с большим недоверием, которое она, однако, старалась скрывать. Особенно это проявлялось, когда она видела Лорана. Впрочем, к нему и доктор Мацумото относился с едва заметным холодком. Теперь Лоран часто уезжал по делам, а Ирен и Джастин каждый день отправлялись в лечебницу. Ирен живо интересовалась местными рецептами лекарственных снадобий и старательно записывала все, что рассказывали доктор и Хиса. Возвращалась беглость, с которой она говорила по-японски - хотя некоторые названия трав приходилось переспрашивать. Так прошла неделя. Однажды вечером Лоран вернулся в особо хорошем расположении духа, и вернулся не один. - Здравствуй, дорогая, привет, Джастин. Уважаемого доктора Мацумото сегодня опять задержали неотложные дела, он снова не выказал желания разделить наш скромный ужин? Тем хуже для него. Позвольте представить вам господина Кидо Такаёши, - жизнерадостно провозгласил Лоран, указывая на спутника. - Прошу вашего расположения, – учтиво поклонился японец. И с готовностью пожал протянутую руку Джастина, показав, что европейские обычаи ему знакомы. На вид ему было около сорока, лицо мягким квадратом, обрамленное небольшими аккуратными баками на английский манер. Лицо его напомнило Ирен легенды о барсуках-оборотнях - впрочем, может это впечатление шло от его привычки улыбаться неопределенно-мечтательной улыбкой, в то время как взгляд оставался острым и пронизывающим. Принесли сакэ, вино и закуски. Гость с удовольствием пригубил вина, причем заметно было, что этот напиток пить ему уже доводилось и не раз. Завязался ни к чему не обязывающий разговор, какой возникает, когда все старательно избегают серьезных тем. Господин Кидо в юности жил в окрестностях Эдо, рассказывать он умел, и Ирен с удовольствием слушала, как он перебирает такие знакомые ей названия сел и местечек, припоминает различные забавные случаи и красочно описывает людей, которых знавал. - Со многими выходцами отсюда мне случилось встретиться потом в Киото, в годину тяжелых испытаний для всей страны. Кидо рассказывал интересно и поразительным образом умудрялся больше говорить о других и лишь пару слов о себе. Это располагало. И Лоран, и Ирен, и Джастин задавали ему вопросы и становились все более похожи на детей, зачарованных искусным сказителем. - Я считаю себя счастливцем, поскольку встречался со многими замечательными людьми, - говорил Кидо. Ирен, которую рассказы этого человека переносили во времени на семь лет назад - ей казалось, на полжизни назад, в совсем другую жизнь, яркую и неправдоподобно счастливую как детский рисунок, - словно ожила. Исчезло выражение сонной скуки, глаза заблестели, и Лоран, иногда взглядывая на нее, удивлялся про себя - давно ему не случалось видеть жену такой красивой. - И самых замечательных мастеров меча изо всех, что я знал, я впервые повстречал тоже здесь, в Эдо, - Кидо сладко зажмурился, так что глаза его превратились в узкие щелки, и улыбнулся, отпивая чай. Джастин, который живо интересовался всем, что касалось фехтования, и сам увлекался фехтованием на саблях, сразу оживился и попросил подробностей. - Чаще всего в реальном бою и боя-то почти нет, - рассказывал Кидо. - Все решают один-два выпада. Это не зрелище, здесь важна эффективность. Я имею в виду настоящий бой, а не фехтование боккеном или синаем. Сам я когда-то немного занимался фехтованием и, смею надеяться, кое-чего достиг, однако в сравнении с... например, с Окитой Соджи - как раз здесь, в Эдо я впервые увидел его, прекрасный фехтовальщик, хоть и был он тогда совсем мальчишкой, - так вот, в сравнении с ним мои скромные достижения ничто, пыль на крыльях бабочки. - Окита... Соджи? - имя сорвалось с губ почти помимо воли, и Кидо истолковал ее тон по-своему. - Как я понимаю, вам уже рассказали об ужасных и кровожадных Шинсенгуми? – чуть понизив голос, спросил он. Джастин и Лоран отрицательно покачали головами, и Ирен не оставалось ничего, как сказать, что она слышала что-то ужасное, но не запомнила ничего, кроме имени. - Шинсенгуми был особый отряд на службе бакуфу, в Киото. У них были определенные, - Кидо аккуратно голосом подчеркнул это слово, - полномочия по поддержанию того, что некоторые считали порядком. И Шинсенгуми широко пользовались этими полномочиями. Исключительно хорошо организованный, очень боеспособный отряд. И мечники у них были преотличные – как на подбор. Они наводили ужас на жителей столицы, когда строем шли по улицам под своим знаменем «макото». - Что, простите? – переспросил Джастин. - У них было знамя – красное полотнище с белым иероглифом «искренность» на нем, - пояснил Кидо. - Я знал их командира Кондо Исами, это был весьма достойный человек, тоже, кстати, отсюда, из Эдо родом. И превосходный мастер меча. Жаль, что он выбрал не ту сторону. С Окитой Соджи, первым мечником Шинсенгуми, я тоже был достаточно хорошо знаком и видел его в настоящем бою. Не думаю, что в Японии найдется много равных ему бойцов. И столь же искусных и безжалостных убийц, - прибавил Кидо после паузы. В горле у Ирен пересохло, она едва смогла выдавить из себя приличествующую случаю светскую полуулыбку. Как живой, встал перед ней Соджи с мечом - такой же, как в тот день, когда он убил в зарослях сусуки тех троих, кричавших "долой варваров". Она вспомнила, как, убив первого из тех троих, Соджи на мгновение замер, фиксируя движение, словно искусный каллиграф - завершающий штрих. Он убивал красиво, подумала Ирен, и сам это знал. - И где же сейчас этот... убийца? - голос едва слушался ее. - Не волнуйтесь, Ирен-сан. Старые времена прошли, - Кидо не смог скрыть удовольствия, произнося это. - Шинсенгуми больше нет, и насколько мне известно, Окита погиб во время одной из битв вместе с их остатками. Относительно остатков - интересный случай рассказали мне... Дальше Ирен не слушала. Соджи - безжалостный убийца, Соджи погиб, Соджи больше нет... Она не знала, какая из этих обрывочных мыслей ранила больнее. Япония, Эдо, 1868г Сайто В человеческих шагах дорога из Киото в Эдо измерялась парой недель. Коту для того, чтобы пройти этот же путь, потребовалось дней десять - кот может пробираться напрямик, задерживаясь только для охоты, которая бывала теперь гораздо более удачной, чем раньше. В городе охотиться почти не нужно - особенно если разведать все ходы и выходы в харчевнях и рыбных лавках. А вот по дороге приходилось снова вспоминать, как надо подкрадываться к сидящим пичужкам и высоко прыгать, чтобы поймать их. На прохожих расчитывать было нечего - они сами порой довольствовались холодным рисовым колобком с кусочком рыбы и маринованной сливой. Он долго блуждал по предместьям Эдо - оказалось, что путь в Сетагайя почти не отложился в его полузвериной, получеловеческой памяти. А ведь когда-то он сюда приходил. В той, человечьей жизни. - Мы готовимся отступать на север. Ты догонишь нас, как поправишься. - Главная трудность - говорить как можно более беспечно и уверенно. Нет, обмануть Окиту Соджи он, конечно, не мог - слишком уж хорошо тот умеет проникать под кожу происходящего и видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Но хоть себя бы попробовать обмануть... - Хорошо. Как только окрепну - догоню вас. - Окита улыбается, и у Сайто комок становится в горле. - Передай привет Кондо-сэнсэю и Хиджикате-сану. Возможно, это последний раз, когда они видятся. Но Окита улыбается - будто верит в то, что они еще встретятся. Ослабевший и больной, Окита и сейчас сильнее. И милосерднее. Если все срастется, если все сделано правильно, тогда есть шанс на то, чтобы смерть не заполучила Окиту - по крайней мере, все будет не так, как было... А как? Но тут черный кот учуял близкое жилье и шмыгнул в кусты, заслышав приближавшиеся шаги. Запах снадобий, кислый и тяжелый запах болезни - он попал туда, куда нужно.