"В самом пекле бессмысленных лет..."

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих. (И. Бродский) Япония, Эдо, 1868г Окита Пока Хиса убирала в комнате, Соджи вышел на террасу. Холодно. Холодная весна в этом году. Даже молоденькие ивовые листики тут блеклые, словно больные. И кусты в саду зеленеют как-то тускло. А может, это ему только кажется? - Что нового слышно в городе? - спросил он, когда Хиса, покончив с уборкой, вышла из комнаты. - Дядя просит извинить, что не сможет теперь посещать вас так часто, как раньше, - с грустью сказала Хиса. Она сняла передник и, аккуратно свернув, держала его теперь в руках. У нее настоящие докторские руки, уверенные и добрые, подумал Соджи. И посмотрел на собственную ладонь. Между тем Хиса излагала новости - четко, внятно и обстоятельно, совсем как Мацумото-сэнсэй. Она рассказала про иностранного доктора и его помощницу, упомянув о том, что ее дядя придает большое значение обмену знаниями между врачами разных школ. Мацумото-сэнсэю бы в политику идти, с усмешкой подумал Соджи. Заметив, как невесело он улыбнулся, Хиса поспешно заверила, что уважаемому Фудживаре-сану не о чем беспокоиться. - Я вовсе не беспокоюсь, - отвечал Соджи. - Просто думаю о том, как смешно все в мире устроено - самые отчаянные сторонники изгнания иностранцев теперь щеголяют в европейской одежде, учат европейские языки... Самых отчаянных сторонников мы уничтожили, подумал он. Икеда-я, последующие годы в Киото... Самые отчаянные сложили свои головы, остались теперь одни умеренные, рассудительные и трезвые. - Разумеется, это не имеет отношения к Мацумото-сэнсэю и к вам, - поспешно добавил Соджи. - Дядя всегда считал, что Япония не сможет противостоять европейским и американским влияниям, если прежде не ликвидирует свое отставание в технике и технологии, - сказала Хиса с очень серьезным видом. - Наша страна умеет учиться... Достойная помощница и преемница уважаемого доктора, подумал Соджи - Да, я слышал подобное мнение, - ответил он, сразу вспомнив Яманами Кэйскэ. - Наверное, это правильно... Хиса ушла. Соджи спустился с террасы в сад, и молоденький чахлый кипарис, росший почти посередине маленького дворика, живо напомнил ему их последний разговор с Яманами. В Оцу, куда посланный вдогонку за Яманами Соджи добрался после изнурительного пути верхом и где под конец, почти теряя сознание, спешился у единственной здесь маленькой гостиницы. Там он и нашел Яманами. Вернее, тот сам нашел его, когда Соджи, потеряв последние силы, сполз по стене прямо на пол. Яманами был как всегда приветлив и мягок, все подливал разбитому дорогой больному Соджи горячий душистый чай, заботливо менял повязку на лбу. Они не говорили ни о будущем, ни о том, зачем Соджи приехал. Яманами читал своих любимых китайских поэтов и рассуждал о буддистской философии. Соджи слушал его, иногда проваливаясь в небытие и вновь всплывая оттуда под баюкающие строки стихов: Роскошной посуды тяжелое злато и кость Тебе не помогут, когда на душе тяжело. Соджи посмотрел тогда на простой чайник из темной глины и подумал, что тут и не слишком роскошная посуда вряд ли поможет. Одиноко склонилась сосна на макушке бугра, А внизу по лощине холодные свищут ветра... - прочел Яманами и запнулся на полуслове. И тогда Соджи решился спросить - не о смысле слов Яманами, а о его последнем поступке. О том, из-за чего его, Соджи, послали в погоню за бывшим старшим офицером Шинсенгуми, а ныне дезертиром Яманами Кэйскэ. - Почему, Яманами-сан?.. Он был готов сейчас отдать Яманами своего коня и позволить уйти, уехать. И пусть потом делают с ним что угодно, пусть сэппуку, пусть казнь - ему осталось недолго в любом случае, доктор сказал - два-три года. - Люди, Окита-сан, делятся на чужих и на своих, - Яманами отвечал так охотно, словно только и дожидался от Соджи этого вопроса. - Своих всегда мало, но их слова и поступки ранят больнее. А всего больнее, когда свои поступают... неправильно. От чужих это можно снести, на то они и чужие, а вот от своих... Слишком больно быть частью неправедного деяния, и невозможно не быть его частью - потому что его совершают свои. Поэтому я принял решение не быть. Не быть вовсе, нигде. И Соджи понял, что все уговоры бежать, спасаться, все те слова, которые он приготовил для Яманами, бесполезны. Они продолжали говорить на отвлеченные темы, вспоминали прошлое в Шиэйкане, показательные сражения во время деревенских фестивалей. - Кажется, это было вскоре после того, как сгорела усадьба Сэги Комона, - припоминая один из фестивалей, сказал Яманами. Соджи ничего не ответил - напоминание об усадьбе Сэги и обо всем, что было с нею связано, отозвалось тогда мешающим ощущением сродни камешку, попавшему в таби. И Яманами, как всегда чуткий, больше и словом не упомянул усадьбу Сэги и ее обитателей. - Окита-сан! - сказал ему Яманами, когда они собирались ехать вместе обратно в Киото. - Возьмите, пожалуйста, этот пустячок. Просто на память. Он тогда подарил маленькую костяную фигурку Сиванму. И Соджи не удержался от шутки: - Благодарю, Яманами-сан. Может, она поделится со мной персиком бессмертия? Шутка вышла неудачной – Яманами, который прекрасно знал о его болезни, смущенно опустил голову. Весь путь до столицы они проделали в молчании; а когда они въезжали в Мибу, Яманами вдруг остановил коня и, повернувшись к Соджи, проговорил: - Учитесь быть одиноким, Окита-сан. Вам это очень пригодится. Вы такой же жадный глотатель жизни, каким был когда-то и я - самая счастливая, наверное, порода людей. Жаль, что я поздно это понял. - Да что там, Яманами-сан, - Соджи попытался говорить весело, но веселого тона не получилось, - мне и глотать-то уже почти... "Нечего", хотел он закончить, но закашлялся. Яманами, не говоря ни слова, протянул ему фляжку. Переждав, пока Соджи отдышится, он сказал участливо и мягко: - Послушайте меня, Окита-кун, и можете не верить мне сейчас - просто запомните то, что я вам скажу. Мертвецам иногда дано провидеть будущее, потому я и говорю вам об этом так уверенно. Вы свидитесь с нею. - С кем, Яманами-сан? - притворился непонимающим Соджи. Однако Яманами ответил легкой улыбкой - в непонятливость Соджи он не поверил. А через два дня Яманами не стало… Быть кайсяку, помогающим уйти из жизни без лишних мучений – последнее, что мог сделать для него Соджи. Потом он часто разглядывал крохотное круглое личико доброй богини, ее веер - непонятно отчего, но это навевало спокойствие. Зимой, после ликвидации отряда Ито Кашитаро он едва не потерял подарок Яманами - сначала столкнулся на безлюдной улице с пятеркой рвущихся отомстить за Ито, потом у него был приступ со странными видениями, а когда с помощью Сайто он вернулся в казармы, фигурка Сиванму бесследно исчезла. В тот день шел сильный снег... А спустя пару дней Сайто умудрился где-то отыскать фигурку Сиванму, принес снова слегшему Соджи и молча вложил в руку. Молчун Сайто, с неожиданной нежностью подумал Соджи. …Зазнобило, хотелось свернуться клубком. Он вспомнил окончание стихов, прочитанных тогда, в Оцу, Яманами, и улыбнулся. А наступит зима - как жестоки и иней и лед, Только эта сосна остается прямою весь год. Почему же в суровую стужу не гнется она? Видно, духом особым крепки кипарис и сосна. Кипарис и сосна, повторил Соджи про себя и посмотрел на кипарис. Деревцу тут неуютно; и кто только додумался посадить кипарис в таком сыром месте? К полудню вышло солнце. Стало гораздо теплее, и Соджи решил пойти прогуляться - не в сторону больницы, в а противоположную, в безлюдные заросли у реки. Однако не прошел он и полусотни шагов, как услышал пронзительные детские голоса, визг и смех. Одна из тропинок выходила к каменистой отмели - той самой, которую он видел с дороги. И поваленное дерево - вот оно. Несмотря на прохладную погоду, стайка детишек возилась на берегу и мелководье. ...Сперва дети дичились незнакомого взрослого, кроме того, их пугали мечи у пояса Соджи. Но когда демонстративно не обращавший на них внимания незнакомый самурай вырезал лодочку, пристроил к ней мачту с парусом из клочка бумаги, торжественно извлеченного из-за пазухи, и пустил в воду, недоверие как рукой сняло. Очевидно, умение вырезать лодочки в сознании детей не вязалось с людьми, которых стоит бояться. И напрасно, подумал вдруг Соджи. - А летуцьку умеес делать, роши-сама(1)? - подошел к Соджи самый маленький и, наверное, самых храбрый из ребятни. Было ему на вид лет пять, и всю одежду его составляли фундоши и коротенькая грязная юката. - Вертушку? Это дело не быстрое, - стараясь говорить серьезно, ответил Соджи. Поискал подходящую деревяшку, и, не найдя, отколол кусок от поваленного дерева, на котором и пристроился. Малыш-заказчик уселся рядом, время от времени ковыряя в носу, озабоченно разглядывая собственный грязный палец и сопя для солидности. Работа была в самом разгаре, когда со стороны дороги, беспечно проламываясь сквозь заросли, появился человек. Еще издали Соджи разглядел его европейский костюм и высокие сапоги. Похоже на то, что он когда-то видел на том переводчике, Хьюскене, но одежда этого иностранца выглядит чуть по-другому. Наверное, круглоглазые так же подвержены моде, как шимабарские девицы. Иностранец с хозяйским видом подошел к реке, не обращая внимания ни на Соджи, ни на детей, тронул сапогом воду и брезгливо сощурился. Они смотрят на нас как на дикарей, подумал Соджи. Так же как мы на них. Он не прекращал вырезать лопасти вертушки, следя за иностранцем из-под полуопущенных век, короткими быстрыми взглядами. Если Изуми... если Ирен сейчас жива, она могла выйти замуж за одного из вот таких. Круглоглазых, высоких и носатых. На взгляд женщины этот иностранец, наверное, красив. Вертушка была готова. Соджи раскрутил ее между ладонями и выпустил - бережно, как птицу. Вертушка взмыла вверх, а дети (и иностранец вслед за ними) подняли головы, стараясь проследить за ней – тонкой, теряющейся в пронзительной голубизне неба. Ветром вертушку относило все дальше от реки, она стала опускаться и приземлилась возле самых ног иностранца. Один из детишек, мальчик лет девяти, щуплый, с торчащими передними зубами, побежал было за игрушкой, но, оробев, остановился в пяти шагах от круглоглазого, не зная, что делать. Иностранец внимательно посмотрел на него, потом на других детей, которые застыли в напряженном ожидании. Соджи заметил движение ноги - мужчина, верно, собирался наступить на упавшую вертушку. Его тяжелый сапог сейчас превратит тонкую деревяшку в щепки и обломки... И Соджи положил руку чуть ближе к рукояти меча, наблюдая за иностранцем так же внимательно и сосредоточенно, как когда-то за движениями врагов. Иностранцы туповаты, но этот, очевидно, что-то такое почувствовал. Опасность. Угрозу. Нога его, едва поднявшись, опустилась на место, и он отступил на пару шагов, с недоумением рассматривая спокойно сидевшего Соджи и детей. Видно, он и сам не понял, что его так испугало, но, стараясь сохранять независимый вид, повернулся и удалился тем же путем, каким пришел. Дикарь, вздохнул Соджи. Солнце уже клонилось к западу, пора было возвращаться. *** Ирен Доктор Мацумото, стараясь ступать как можно тише, вышел на галерею. - К этому должен привыкнуть каждый врач, Ирен-сан, - сказал он. Рюхэй, молодой торговец, еще неделю назад с такой радостью говоривший о том, как вместе со своей невестой будет любоваться цветением вишен, сегодня скончался. Он перестал вставать с постели три дня назад, болезнь алчно пожирала его легкие. Ирен вспоминала, как жалобно смотрел он на них с Джастином сегодня утром - снизу вверх, пытаясь отдышаться от очередного приступа. Его совсем мальчишеское лицо, когда-то круглощекое, сейчас страшно исхудало – торчащие скулы, обтянутые бледной кожей, запавшие глаза с горячечным блеском, тонкие губы точно облипли вокруг зубов. Он почти не ел, только пил воду и напоминал теперь скелет, обтянутый сухой как пергамент кожей. Рюхэй теперь лежал почти неподвижно на спине, устремив казавшиеся огромными глаза в потолок. На лице его не было ни страдания, ни страха, ни печали – только тихое терпеливое ожидание. Он поминутно кашлял сухим, стонущим кашлем и все говорил о своей невесте. - Сырой воздух, - сказал Джастин по-английски, - способствует быстрому прогрессированию болезни. - Сэнсэй! – Рюхэй попытался встать с футона, но тело его не слушалось. - Лежите, лежите, Рюхэй-сан, - Ирен заботливо поправила его одеяло. - Я принесла лекарство, с ним вас не так будет мучить кашель. - Вы так добры ко мне, Ирен-сан, - проговорил, тяжело дыша, Рюхэй, - и вы тоже, Дзасутин-сэнсэй. Спасибо, что заходите навестить. Он поглядел в окно. - Весна, - медленно проговорил он. - Моя невеста так любит весну! Вы не знаете мою невесту, Кэи? – повернулся он к Джастину. - Она сейчас гостит в Эдо у своей тетушки. - Она такая красивая, такая же красивая как вы, Ирен-сан! Если я умру – что будет с нею? Я даже не могу ее увидеть, а ведь она так меня любит. А я ее еще больше. Если бы она была здесь, я бы разом выздоровел. А она гостит у тетушки. В Эдо теперь много знатных людей, что как они увезут мою Кэи? - речь Рюхэя стала бессвязной, он впал в беспамятство. - Отдохните, Рюхэй-сан, пожалуйста, отдохните. Все будет хорошо. Наконец больной затих, его грудь тяжело вздымалась и опадала, словно каждый вздох стоил ему неимоверных усилий. Потом Ирен вышла, чтобы принести немного кристаллов йодистой соли, а когда вернулась - Рюхэй лежал неподвижно, закрытые глаза ввалились. Дыхания не было слышно. На лице его застыла блаженная светлая улыбка; струйка крови, протянувшаяся от уголка рта вниз, уже успела подсохнуть. ...Доктор Мацумото оперся о перила, словно переводя дух после тяжелой ноши. - Придется привыкнуть, - повторил он. - Это не первая смерть, которую я вижу, Мацумото-сэнсэй, - покачала головой Ирен. - Но мне кажется, врач не должен к этому привыкать. Ей хотелось сейчас уйти из этого обиталища смерти. Это слабость, слабость, но сейчас эта слабость необходима. Уйти... Ирен прошла через двор лечебницы и, обойдя пустующую часть здания, углубилась в заросли ивняка. Скоро повеяло сыростью - река была совсем близко. Ирен шла, дыша глубоко, всей грудью; прелые влажные запахи реки, рыбы и водорослей казались сейчас божественным ароматом - это были запахи жизни. Сыро здесь, вот уж совсем не место для больницы и больных. И дорог нет, только тропинки. Ирен шла и ловила себя на том что все время сравнивает окрестности с теми, где она жила семь лет назад. Словно она искала в Японии свой потерянный рай. Бывшая усадьба, Янагимачи, тот храм... это ведь совсем недалеко отсюда, полтора десятка миль... Бесполезно, сказала себе Ирен. Она вспомнила рассказ Кидо. Бесполезно... ничего не вернешь и не отыщешь - вместо дорог тут тропинки, люди умирают тут также, как и везде, а Соджи... Она ведь почти не вспоминала его все эти семь лет, отчего же теперь так больно? Она услышала поскрипывание и поняла, что где-то тут старая водяная мельница, о которой упоминал доктор Мацумото. "Туда не ходите, там все разрушено, непролазная грязь". Ирен собиралась повернуть назад, когда прямо под ноги ей метнулось черное звериное тельце - черный кот, большой, взъерошенный, видно, дикий или полудикий. Он остановился на тропинке, внимательно рассматривая ее желтыми большими глазами. - Кис-кис-кис... - севшим от волнения голосом позвала Ирен: кот напомнил ей Черныша, который бесследно исчез после пожара в усадьбе Сэги Комона. Но этот кот презрительно прищурился на нее и, гордо задрав хвост, потрусил по тропинке вдоль полузаросшей ивняком стены. И Ирен, будто привязанная, пошла за ним. *** Окита В доме кто-то был. Сперва он подумал было, что Хиса зашла навести порядок и принесла ужин - угасший было очаг явно оживили. Но запах - сладковатый тонкий и нежный запах не мог принадлежать Хисе. От племянницы доктора всегда пахло снадобьями и травами, горьковатыми и честными, без уверток и кокетства благовоний. А сейчас в доме был кто-то чужой. Сёдзи оставались поднятыми - так же, как он оставил их, уходя. Бесшумно подойти и заглянуть внутрь. И увидеть у очага женщину в темном платье чужого покроя. Она одна; Соджи, больше не скрываясь, подошел к двери и отодвинул ее. Женщина в темном платье подняла голову, и его будто опахнуло жаром - это была Изуми. - И-рен... - раздельно произнес Соджи два слога ее европейского имени - и вспомнил свой сон. ...Странным было то, что он почти не удивился. И она словно боялась удивляться, изо всех сил стараясь держаться так, будто они расстались вчера, будто им снова было пятнадцать и семнадцать. Ирен расказывала обо всем, что видела, где бывала, о больнице в далеких горах, где лечилась ее мать. И помимо воли Соджи втягивался в ее зажигательный рассказ, задавал вопросы, смеялся. И вдруг она остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду. - А ты... что ты тут делаешь? Ты плохо выглядишь - ты здоров? И почему ты живешь тут один, отдельно ото всех? Сказка рухнула. Соджи разом перестал смеяться. Он словно впервые заметил, как она изменилась - прошедшие годы, целых семь лет, подхватили скулы, убрав полудетскую округлость и мягкость лица, очертив резче, обозначив, надломив линию брови. Сделав весь облик четче, определеннее - и прекраснее. Горько-сладкий блеск почудился ему в светло-карих - темнее, чем прежде, - глазах. Сказалась иноземная кровь, японки так не взрослеют, подумал он с какой-то злостью. И чем дольше он смотрел на нее, тем более явной становилась эта злость - на себя, на судьбу, на них, прибывших из-за моря. Зачем появилась она сейчас? Зачем?.. - Как ты здесь оказалась? - холодно спросил Соджи, не отвечая на ее вопросы. - Джастин Локвуд, врач-англичанин и мой друг, бывает в госпитале тут рядом, они дружны с доктором Мацумото. Я тоже изучаю медицину. Вот вышла пройтись по окрестностям, дошла почти до мельницы, а там - черный кот, так похож на того... помнишь? Как в сказке, привел меня сюда. - Так это не доктор тебя прислал? - к предательствам он почти привык, но предательство Мацумото-сэнсэя было бы слишком уж неприятной неожиданностью. - Да нет, причем тут доктор? Он сказал, что тут все разрушено, только колесо мельницы еще продолжает крутиться. "Я мог убить тебя". - Соджи... - Кажется, она тоже поняла. Но встала и подошла без всякого страха, разом сломав всю выстроенную оборону, протянула руку... - Соджи... мне сказали, ты погиб... Соджи... Он сделал шаг назад и чуть отвернулся, избавляясь от ее руки. - Как ты здесь оказалась? - повторил он. - Я приехала в Японию вместе с мужем, - в ее голосе сквознуло удивление - словно впервые она вспомнила о муже. - Это он - врач? - Нет, нет, не врач, - она засмеялась, откровенно радуясь возможности уйти от серьезного тона. - Лоран - коммерсант, у него какие-то дела с большими шишками из... кажется из Сацума, поставки оружия. Я не лезу в его дела, знаю только в общих чертах. - Сацума... - повторил Соджи с расстановкой, чувствуя, как вскипает знакомая холодная ярость. - Так значит, ты сама сюда пришла? А твой муж поставляет оружие Сацума... Ирен тихонько ахнула. - Ты ведь знаешь, кто я, - продолжал Соджи тем же тоном. - Может, хотя бы скажешь, по старой дружбе, когда за мной придут и сколько их будет?.. Несколько мгновений Ирен смотрела на него, а, поняв, содрогнулась всем телом, как от тяжелой пощечины. - Хочешь сказать, я донесла на тебя? - прошептала она. - Ты... хочешь сказать... - Уходи! - Соджи резко отвернулся, чувствуя, как проклятый душащий ком подкатывает под горло. - Слышишь, убирайся вон! Уже почти ничего не видя от удушья, он успел приобнажить меч для убедительности, успел расслышать удаляющиеся торопливые шаги, прежде чем кашель, прорываясь, сжал грудь как когтями и заставил согнуться. Приступ бросил его на колени, на вытертую циновку, заволок сознание мутной пеленой, за которой были боль и тьма. Когда тьма рассеялась, он увидел прежнюю пустую комнату. И только разожженный очаг говорил о том, что все это ему не приснилось. *** Ирен Иллюзия. Все это иллюзия. Она встретила человека, казавшегося ей самым важным и нужным - но даже он не вернул ее потерянного рая. Ирен вернулась опустошенной, растерянной и испуганной. Окита Соджи жив. И живет совсем рядом. Наверное, теперь ему приходится скрываться. И самочувствие его явно оставляет желать лучшего - лихорадочный румянец на скулах, в глазах нездоровый блеск, изможден. "...не думаю, что в Японии найдется много равных ему бойцов. И столь же искусных и безжалостных убийц..." Если бы Кидо-сан знал, что тот, о ком он говорил, живет тут, недалеко от Эдо... Она вспомнила, как сперва Соджи показался ей совсем не изменившимся, будто и не было семи лет - та самая мальчишеская, чуть смущенная радость видеть ее. А потом... Что-то в нем есть от двуликого Януса. Есть - и всегда было. Она вспомнила ту поспешность, с которой он сменил радостную приветливость на холодную отстраненность - словно захлопнул перед нею ворота в дом. Слишком поспешно для простой ненависти... Мацумото-сэнсэю она решила ничего не говорить. Но по настороженным взглядам, которые бросала на нее Хиса, Ирен поняла, что Соджи живет тут с ведома доктора и что племянница Мацумото догадалась, куда ходила иностранка. Иностранка? Ну уж нет, больше она не будет иностранкой в своей собственной стране! Пройдя в свою комнату, Ирен достала из нижнего ящика шкафа аккуратно упакованную одежду, которую она не позволила горничной разобрать. Вынула шпильки из волос и слегка тряхнула головой - волнистые пряди с тихим шелестом упали на плечи и поползли вниз, укрыв спину до самой поясницы. Ее волосы теперь темнее, чем были раньше, совсем черные. Мягче, конечно, чем у чистокровных японок, и не такие прямые, немного вьются, но все же... Ирен позвала служанку и с ее помощью уложила волосы в низкий узел, прикрывающий шею, и закрепила его большим деревянным гребнем. Надела светло-зеленый комон - тот, который когда-то купила ей мама, - и мысленно порадовалась, что это японское одеяние не нужно подгонять по фигуре. За семь лет комон не стал ей ни короток, ни тесен. Она почти не выросла, если не считать груди и бедер - хотя в Европе ее и сейчас назвали бы безгрудой узкобедрой худышкой. Что Лоран во мне нашел, с досадой подумала Ирен, разглядывая себя в зеркало. И ей тотчас же стало стыдно - такие рассуждения, сказала бы мадемуазель Дюран, подходят глупой кухонной гусыне, а не умной современной женщине. Мадемуазель Дюран... Перед внутренним взором Ирен встала догорающая усадьба Сэги Комона. Все семь лет она старательно хоронила эти воспоминания на самом дне памяти - обгоревшие обломки, обугленное тело мадемуазель Дюран, которое опознали только по остаткам волос и простенькому серебряному кольцу на пальце... Соджи тогда притащил Ирен туда, где жил сам - в додзё Шиэйкан. Ирен живо вспомнила ласковые руки О-Цунэ, жены Кондо Исами, который был главой додзё. О-Цунэ ухаживала за ней, пока Ирен была в полубеспамятстве - случившееся потрясло ее так, что она слегла в нервной горячке. Она то впадала в глубокий сон, то истерически рыдала, требуя, чтобы все ушли и оставили ее одну. И тогда О-Цунэ и Соджи, который тоже почти все время был рядом, старались удержать ее, не давая метаться по футону. Все это рассказала ей потом мама... А когда Ирен окончательно пришла в себя, первое, что она услышала, было радостное восклицание О-Цунэ - "Изуми-тян проснулась!" И затем укоряющий голос Кондо - "Соджи, ты должен сейчас быть очень осторожен. Сильная радость вредна не менее, чем сильное горе". И робко улыбающийся Соджи, принесший весть, что ее отец и мать живы... "Я знал их командира, Кондо Исами, это был весьма достойный человек..." Кондо, Хиджиката... Ирен вспоминала всех, кого видела тогда в Шиэйкане - застенчивого пожилого Иноуэ - "Гэн-сан наш общий дядюшка", шепнул тогда Соджи, - непоколебимо спокойного Яманами с его мягким задумчивым взглядом и мягкой полуулыбкой, и полусерьезный тон, каким Яманами с ней разговаривал. "Яманами-сан - очень серьезный человек. И очень умный", - так Соджи аттестовал старшего друга. Если все эти люди погибли, если их всех... Значит, Соджи сейчас так же тяжело, как было ей тогда. Даже хуже - он один, его разыскивают, ему приходится скрываться. А она - она просто сбежала. Снова сбежала. Дура! Ирен вцепилась пальцами в края столика и застыла, закрыв глаза. Дура, шептала она себе, какая же дура! Только голос Лорана вывел ее из этого оцепенения. Лоран оживленно рассказывал что-то Джастину, до Ирен донеслось "...на поваленном дереве. Ей-богу, я и сейчас не знаю, что меня так напугало". - И что же тебя так напугало, дорогой? - нарочно громко спросила Ирен, выходя в большую комнату. - Добрый вечер! Джастин Локвуд приветливо кивнул, и глаза его восхищенно заблестели. - Добрый вечер, дорога... - привычно начал Лоран и оборвал себя на полуслове, разглядывая наряд Ирен. - Ба! Да ты... ты теперь словно жена самурая. Для того, чтобы быть женой самурая, нужно, чтобы муж был самураем, подумала Ирен, но молча улыбнулась в ответ и сказала только: - Я распоряжусь, чтобы подавали ужин. - Так что же тебя тебя так потрясло? - спросила она, вернувшись. Лоран начал рассказывать, как сегодня он решил срезать путь и проехать прямо вдоль реки, заплутал и, спешившись, вышел к отмели, чтобы осмотреться. - Ровно ничего не произошло. Я сначала даже не отличил этого парня от ребятишек. Невзрачный такой парнишка, тощий, одет как... ну, самурай без хозяина... - Ронин, - подсказал Джастин. - Да, благодарю. Именно - ронин. Сидит себе на бревне и вырезает что-то. И клянусь богом, в нем было нечто... не знаю... Будто он был готов умереть в любую минуту. А он просто сидел. "Самурай должен жить так, как будто он уже умер", - процитировал Джастин. - А потом он запустил такую, знаете ли, вертушку - маленькую, деревянную. Раскрутил и выпустил. Она полетела, понесло ее - и приземлило прямо возле меня. Я хотел было ее... - Лоран запнулся, - поддать сапогом хотел. Так этот парень... то ли посмотрел, то ли... не знаю. Прямо мурашки по спине - я, знаете ли, mes amis, отчетливо понял, что если я двинусь, он меня убьет. Дерево шагах в десяти от меня, не меньше - а страх такой, будто на меня нацелили револьвер. Кстати, о револьвере - я решительно настаиваю, Ирен, чтобы ты ходила с оружием. - Слушаю и повинуюсь, мой повелитель, - с полуулыбкой наклонила голову Ирен. - Дорогая, я говорю серьезно. Среди ваших больных могут быть... - Лоран перешел на французский. - Мне сказали, что этот ваш доктор-японец - ярый сторонник сегуна. Вполне возможно, он укрывает у себя кого-то из тех, кто нынче в списках разыскиваемых. - Все, кого я видела, действительно тяжело больны, - тихо ответила Ирен. - Сегодня один человек умер. Но я согласна, осторожность не помешает. "Все, кого я видела, действительно тяжело больны", - повторила она про себя. Вспомнила чахлый молоденький кипарис неподалеку от входа в тот флигелек - и бледное, несмотря на природно смуглую кожу, с темными кругами вокруг запавших глаз, исхудавшее лицо Соджи.