"В самом пекле бессмысленных лет..."

Сайто А что он мог сделать? Разве что вцепиться острейшими когтями в лицо, раздирать до крови, выцарапывая глаза, чтобы человек зашелся диким визгом, бросил бы меч... Но он не успел - Окита справился без его помощи. "Даже не подождал меня", - прозвучал в его памяти знакомый голос, пытающийся быть привычно насмешливым, но не могущий скрыть тревогу. Во второй год Кэйо(1) - теперь это действительно прошлое, - ему, Сайто Хаджиме, довелось одному биться с шестерыми. Ни один из тех шестерых не был неопытным новичком, и небольшой храм, который шестеро избрали своим убежищем, вряд ли видел столь жаркий бой с тех времен, когда Ода Нобунага смирил буйство мятежных монахов-воинов. Сайто справился и даже не особо гордился собой - потому что он должен был справиться и никак иначе. Но прибежавший на помощь Окита был на таком взводе, каким Сайто его никогда не видел. За досадой по упущенной возможности схлестнуться с достойным противником было другое - Окита был по-настоящему испуган. За него, Сайто. Сайто тогда дрался не только по долгу солдата Шинсенгуми, он мстил за смерть человека, которого ощущал своей ответственностью. Страшное напряжение, в котором он пребывал, ожидая этой мести, выплеснулось после боя - он просто сидел у одной из деревянных колонн храма, в окружении трупов убитых им, и смотрел. Смотрел на маленькую щелочку в деревянном полу; отчего-то щелочка заполняла все сознание, щелочка росла, чернела и казалось, заливала все своей чернотой. Таким и нашел его Окита, привел в чувство и едва не силой выволок на улицу - в любой момент могли появиться дружки убитых. А теперь иностранный доктор так же приводил в чувство самого Окиту. Головокружение, его занесло и он ударился спиной о столб галереи. Но из троих нападавших один замертво раскинулся, неловко подвернув под спину руку и выпустив меч, а двое остальных стонали и слабо корчились на земле с тяжелыми ранами. Вспомнилось как говаривал порой про Окиту Хиджиката-сан - "Этот парень - не иначе как демонское дитя". "Соджи! Соджи..." Эта девушка, иностранка. Впрочем, какая она теперь иностранка... И плеснувшее в распахнувшихся глаза Окиты детское счастье; он отлично понимал, откуда вдруг взялись у Окиты силы и ярость - тот думал, что троица расправилась с его женщиной. Но убитой оказалась племянница доктора. Ненужный свидетель; по меньшей мере один из троицы нападавших был той породы, что выберет скорее убить, чем не убить лишнего свидетеля. "Эти заросли странным образом глушат звуки. Очень удобное место для убийства - в лечебнице наверняка ничего не услыхали. Вам лучше пойти туда, сэнсэй", - за внешней почтительностью в еще слабом после обморока голосе Окиты явственно слышался металл. И чужеземный доктор безропотно повиновался. "Пойди и ты, вдруг еще можно помочь. И нужно сообщить Мацумото-доно, только так, чтоб никто больше не знал". Девушка не двинулась с места, и тогда Окита повысил голос. "Мне уже лучше, я просто посижу тут. Иди, потом у нас будет много других дел". И встал, опираясь об ограду. Он и во время обморока так и не выпустил из руки меч - рукоять словно приросла к его ладони. Желтые глаза внимательно наблюдали, хотя наблюдатель заранее мог сказать, что сейчас будет. И когда оба раненых захрипели и вытянулись замертво, пронзенные клинком, он улыбнулся про себя - в этом весь Окита. У него нет универсальных правил, каждый раз он действует так, как подсказывает ему мир. Текучий, гибкий и безжалостный как вода. Когда-то он даже перевязал раненого хитокири и отвел к врачу. А сейчас Окита убивал не оттого, что ненавидел - просто дело осталось незавершенным, надо было довершить его. Последнее движение катаны, как последнее движение кисти калиграфа. Подбираться ближе к энгаве, куда иностранный доктор принес тело убитой докторовой племянницы и куда пришел вскоре сам Мацумото-сэнсэй, он не пожелал. Уселся в жидкой вечерней тени кипариса и наблюдал - снизу на людей смотреть удобнее. "Разделяю ваше горе..." Доктор долго стоял у тела племянницы. Он ничего не говорил, только брови на его круглом лице встали потешным домиком, так не вяжущимся с подлинным тяжелым горем, наполнившим его глаза. Иностранец же то и дело поглядывал на тела убитых нападавших - особенно на тех, которые были еще живы, когда он уходил. То, что Окита просто прикончил их, иностранный доктор, как видно, даже не решался допустить. "Надо бы сообщить властям... Это были преступники". При слове "власти" Окита и доктор Мацумото быстро обменялись взглядами. И можно было прозакладывать хвост, что девушка, подруга Окиты, заметила этот немой диалог. Она заговорила - и то, что она сказала, сперва было встречено резко, будто копья навстречу выставили. Но убеждать девушка умела. Сперва иностранец нерешительно кивнул головой, а потом и доктор Мацумото, бросив долгий взгляд на тело племянницы, дернулся всем тучным телом вперед, что должно было изображать поклон. Наблюдавший заметил, что Окита полушепотом горячо убеждал в чем-то свою подругу, но девушка оборвала его одним тяжелым взглядом. И взгляд у нее был сейчас точно таким же, каким всегда бывал у самого Окиты в бою - пронизывающим, как сталь клинка. И не воспринимавшим препятствия. Препятствий сейчас для нее словно не было. А дальнейшее отпечатывалось в его сознании неровными кусками: вот иностранец и доктор отволакивают два трупа нападавших к водяной мельнице - правильно, там под колесом глубокий омут, там тела еще долго не найдут, особенно если привязать камень побольше. А вот третий труп и тело несчастной докторовой племянницы отнесли во флигелек. Ирен Есть в близости людей заветная черта (Анна Ахматова) Племянница доктора не носила шелка - разве что, наверное, по праздникам. Юката из простого темного хлопка в мелкий рисунок. Кровь хорошо впитывается в хлопок, ворот юкаты пропитан ею и уже даже успел заскорузнуть. Об этом Ирен старательно пыталась не думать, но то и дело чуть вытягивала шею, чтобы избавиться от трущего кожу жесткого воротника. "Джастин, поможешь перенести их к мельнице? Хиса когда-то говорила, там омут. Если привязать камень побольше - долго не всплывет". Так расстаются с прошлым. Она видела, что и доктор, и Джастин слушают и смотрят на нее с неприкрытым ужасом. Ее прошлого теперь нет; это как броситься с обрыва в холодную воду, вроде того горного озера из ее детства. Они ходили туда с папой и мамой, и для маленькой Ирен это озеро было полюсом совершенного холода. Однажды она увидела человека, купавшегося в том озере - человек плыл по синим как небеса холодным водам, свободный и сильный. И сияло солнце, и от сильных рук с каждым гребком разбегались по воде тысячи испуганны солнечных зайчиков. Вот тогда-то Ирен решилась... До сих пор она не понимала, почему ей разрешили искупаться - может быть, родители не верили до конца, что у нее хватит духу. Но Ирен зажмурилась тогда, крепко-прекрепко, так что звезды зароились у закрытых глаз, - и прыгнула. В холод, в синеву. В оторванность от своего привычья. Решиться и прыгнуть, разом перешагнуть ту грань, за которой все происходящее происходит вроде как не с тобой, и можно смотреть на все со стороны, и жить, и делать с жизнью то, что нужно. И больше ни о чем не жалеть. Эта грань узнается по холодку в груди, там, где сходятся ребра. Что-то такое Соджи заметил в ее взгляде - потому что разом перестал уговаривать одуматься и стать благоразумной. Только уголки его губ дрогнули в растерянной сдающейся улыбке. Надо было чем-то перекрыть эту его улыбку, хотя бы самыми пустопорожними, ничего не значащими словами, плоским описанием. Надо было вернуться к "сейчас". Раздумывать о кующемся звено за звеном их общем "завтра" было пока недосуг. "Я увидела ее у той, маленькой тропинке, у ивы с двумя стволами. Они убили ее, как свидетеля". "Лишние глаза им ни к чему, - отозвался Соджи. - К тому же многим... если уж начинают убивать, остановиться трудно". Тело Хисы отнесли в комнату, и доктор Мацумото опустился перед ним на колени, сложив руки. Горе его было совершенно искренним, и молился он тоже совершенно искренне, хотя с круглой физиономии не сходил румянец, полные губы шевелились слишком старательно и оттого лицо доктора выглядело как маска загрустившего Хотэя. Об этом Ирен изо всех сил старалась не думать; в ней самой сейчас не было ни горя, ни страха, только мысль о необходимых действиях. Ни капли чувств - только великая сушь необходимых действий. Оставшись наедине с убитой девушкой, она долго всматривалась в ее лицо, застывшее испугом и страданием. Неблагородно отводить глаза, говорила себе Ирен. Пусть даже это лицо будет являться ей в кошмарах - она должна сейчас впитать его, чтобы запомнить и никогда-никогда не позабыть... ...как застывает между бровей складка, которой уже никогда не разгладиться, как приоткрылся рот, будто выпевая вечное теперь "о", круглое и пустое в середине. Пустое, как Вечность. Простую хлопковую юкату Хисы заменяет комон Ирен - тот самый, с веерами. Обручальное кольцо легко сходит с тонкого пальца, обнажая узенький светлый след - солнца она теперь не боится, и руки уже загорели. Обручальное кольцо надевается на палец мертвой девушки - примета, улика. И последний дар. Доктор Мацумото и Джастин смотрели на нее с плохо скрываемым ужасом, когда она вышла на энгаву, уже переодетая в юкату убитой. Соджи стоял чуть в стороне, опустив голову. - Теперь... удачное время, - потерянно пробормотал Мацумото-сан. Он смотрел теперь на дверь, откуда вышла девушка, и наблюдавшие за ним звериные глаза поняли без слов - доктор прощался. Потом он словно встряхнулся и сказал почти спокойным тоном: - Послезавтра праздник, большинство больных, кроме самых тяжелых, отправились на праздник домой. И сиделки тоже. - Да, лечебница почти опустела, - в тон ему сказал Джастин. Он шевелил губами с натугой, будто это требовало неимоверных усилий. - И сегодня нет жары, шел дождь. Огонь не перекинется на остальное здание, - заметила Ирен. Сказано это было сухо и слишком уж практично, и она кожей ощутила неприязнь и Мацумото, и Джастина. Но это не огорчило, не обидело и даже почти не осталось в ее сознании, скользнуло и ушло. Это было сейчас неважно. *** ...- За тобой все время горят усадьбы, - невесело и не слишком уместно пошутил Соджи. Из мельницы, где они укрылись, флигель был не виден, но запах гари долетал и сюда. Обгоревшие тела опознают разве что по остаткам одежды. И по ее кольцу. Пожар - вещь нередкая, да и время сейчас такое неспокойное, что особо доискиваться никто не будет. Тем более с иностранкой, которая ничего особо важного из себя не представляет. Она была убеждена, что Лоран, даже если и будет горевать о ней, все же не станет особенно настаивать на тщательном расследовании. Такие как Лоран живут ощущениями - человек-кожа, легко поранить, но быстро заживает. Но делают такие люди все с "холодным носом", не вовлекая в дела какие-то чувства. Смерть сразу же перенесет жену в глазах Лорана из разряда ощущений в разряд всего лишь события, требующего действий. - Скоро праздник, - глядя в маленькое окошко на медленно проплывающий обод вращающегося мельничного колеса, сказал Соджи. - День цветов... в храмах будут ставить алтарь, убранный цветами. - Адзисаи(2)? - проследив за его взглядом, спросила Ирен. Колесо поскрипывало, за окошком уже почти стемнело. Хорошо бы дождь пока не начинался - пока, пусть еще погорит... - Адзисаи, - повторил Соджи. - Чаем из адзисаи поливают изображение новорожденного Будды в его праздник. Будда родился в цветущем лесу... ...флигелек, наверное, уже горит вовсю. В маленькой комнатке, где жил Соджи, огненное безумие, мертвые тела лежащих чернеют, обугливаются... Освобождая путь им двоим, делая их свободными от имен, от прошлого, от самих себя... - И два потока воды пролились на него, - продолжила Ирен. - Нет. Когда я был маленький, сестра рассказывала - явился дракон и обмыл новорожденного чаем из адзисаи. А один врач в Киото говорил, что если чай приготовлен монахами, он обладает исцеляющей силой... - Обыкновенно врачи не склонны верить монахам, - едва улыбнулась Ирен. - А монахи - врачам, - ответил Соджи и устало прилег на тощий футон, который они притащили с собой из флигеля. Он выглядел неважно, Ирен положила руку на его влажный лоб. Хорошо бы тут был очаг или хотя бы жаровня с углями. Но им нужно перебыть тут, пока там, в лечебнице стоит суета, тушат пожар во флигеле, выносят останки тех, которые теперь будут носить их имена. - Нужно перебыть тут, - словно подслушав ее мысли, сказал Соджи. - Поспи, - тихонько ответила Ирен, осторожно ложась рядом с ним. Вместе им будет легче согреться, одеяло в этой халупке помощник плохой, хотя ночи теперь стали не слишком холодные. Только бы не было дождя... Уже совсем стемнело, но светильник зажечь они не решались. Соджи не шевелился, но Ирен чувствовала, что он не спит. - Значит, чай из адзисаи обладает целебной силой? - осторожно начала она. - Так говорил врач... в Киото, - шепотом отозвался Соджи. "Киото" в его устах прозвучало почти как "рай". И в том, как он сказал о враче, Ирен ощутила некий скрытый смысл, но решила не доискиваться. Это было неважно. - Мне подумалось... В будущий год нужно непременно пойти в храм и попробовать этого чая. - В Киёмидзу есть водопад Отова, - прошептал Соджи, - вода в нем, говорят, лучше всего подходит для чая. - Если для чая - значит, и для сакэ? - тихо засмеялась Ирен и услышала рядом такой же тихий смех. - Женщине не подобает этого знать, - Соджи едва успел договорить, как кашель оборвал его. - На будущий год обязательно покажу тебе те места, - сказал он, отдышавшись. - Не забудь, что обещал, - ответила Ирен, в темноте нащупывая и аккуратно убирая окровавленный бумажный платок. "Ему осталось совсем недолго", - прозвучал в ее сознании голос Джастина Локвуда. Это мы посмотрим, сказала себе Ирен. Теперь у нее развязаны руки. Теперь и им всем будет легче: доктору - потому что не нужно будет все время опасаться властей, укрывая неугодного им человека, Джастину - потому что честь его друга не пострадает, а ее мужу - потому что не нужно будет возиться с разводом. Да и вдовец в глазах общества куда более привлекательная фигура, нежели разведенный супруг. - Этот... иностранный доктор, - прошептал Соджи, - все время высматривал что-то, будто не верил, что ты это ты. - Он все время искал во мне злобного демона, делавшего несчастье его лучшему другу, - улыбнулась Ирен. - И злился от того, что не находил, - закончил Соджи.