"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, неподалеку от Эдо, 1868г. Окита Благородный муж покорен даже невзгодам. Он живет в покое и готов к превратностям судьбы. И Небо ничего не может с ним поделать. (Конфуций) На излете ночи ему приснился тот день, когда они пытались накрыть роялистов и Кацуру Когоро в одном из веселых домов Киото. И ведь едва не накрыли. Был вечер, была осень, холодало, и вода Камогавы, на берег которой выходила гостиница, отливала масляно-черным, будто сырая нефть. Тьма тогда укрыла Кацуру. Тьма - и его женщина, стойко хранившая молчание несмотря на угрозы и занесенный меч. "Хотелось бы мне, чтобы и со мной была такая женщина", - сказал тогда Хиджиката. И он, Соджи, страшно удивился - Хи-сану, как правило, стоило пальцем поманить и все женщины Киото были бы у его ног. "Дурак, - фыркнул тогда Хиджиката, - такие на дороге не валяются". А о себе Соджи тогда подумал, что уж ему-то такой женщины не видать как своих ушей. И вот теперь женщина, о которой он и мечтать не смел, оставила все ради того, чтобы остаться с ним. И он даже не ощущал груза страшной неоплатной благодарности - она сделала это столько же для себя, сколько и для него. И сама судьба будто подстилалась им под ноги - доктор Мацумото и доктор Рокувуду засвидетельствовали, что обгоревшие трупы, найденные в сожранном огнем флигельке, принадлежат пациенту лечебницы по имени Фудживара-но Канеёши и супруге французского коммерсанта Перье Ирен. А отвечавший за расследование чиновник, едва прибывший в Эдо вслед за с кангуном(1), уже давно страдал почечными коликами, и оттого его разговоры с обоими докторами были посвящены скорее драгоценному чиновничьему здоровью, нежели расследованию. О-Цую, бывшая служанка в усадьбе Сэги, та, которой Мэри-сан когда-то спасла жизнь во время пожара, помогла им найти неподалеку уединенный домик, в котором можно было жить до конца лета или даже до конца осени. Домик принадлежал кому-то из ее родственников; был он крошечным, но рядом оказался колодец и даже маленький садик, неухоженный и заросший. И плата за этот домик оказалась самой что ни на есть умеренной. - Потом нужно будет искать другое жилье, да, Ирен? - сказал Соджи. И увидел, как благодарно засветились ее глаза от этого "потом". Но в ответ она сказала только: - Послушай... Ирен ведь умерла. А меня зовут Изуми. Они были теперь друг у друга, и у них даже был дом. Соджи подумал, что свой, по-настоящему свой дом у него был чуть ли не впервые в жизни. А еще подумал, что он ничем не заслужил такого счастья. Ведь даже к своим друзьям он был порой возмутительно несправедлив - например, когда рассуждал про себя о том, что ему приходилось выклянчивать любовь. Это Серидзава, демоны бы его побрали, подбросил ему такую удобную мысль. Нельзя сказать, что эта мысль так уж крепко внедрилась в его сознание, но какие-то корешки она пустила. - Какие же чувства могли заменить ронинам из Ако верность долгу?.. - Любовь, возможно... Настоящая любовь всегда стремится отдавать. Яманами всегда стремился отдавать. Его дружба была как те самые персики богини Сиванму. И Сайто, молчун Сайто Хаджиме, такой же суровый и прямой как лезвие хорошего меча. Сайто - как тонкий огненный луч, готовый прожечь насквозь, и все же Сайто был самым надежным его другом. А Кондо-сэнсэй... Он был больше чем учителем - он был отцом, наставником, командиром. Всем вместе. Его удостаивали своей теплой дружбой прекрасные сильные люди, думал Окита. С ним была любимая женщина. И только мысль о том, что Кондо, Сайто, Хиджиката и остальные сражаются без него там, где-то на севере, колола больно, как раскаленная игла. О том, что будет в казавшемся таким далеким "потом", Соджи не думал. Раньше он все время притворялся - ради командира, ради сестры Мицу. Чтобы не огорчать их. Притворялся, что верит в скорое излечение. И порой действительно верил. Все окончилось, когда сестра уехала и он остался один. Вот тогда стало не для кого притворяться и можно было просто жить сегодняшним днем и принимать все таким, каким оно являлось на самом деле. И когда появилась Изуми, это не изменилось. Они вообще не говорили о его болезни - словно болезнь была незначительной деталью повседневной жизни, с которой нужно было как-то управляться, но которая не стоила отдельного разговора. Изуми просто делала то, что нужно - не задумываясь об отдаленных результатах и пользах. Но иногда он жалел ее и говорил о будущем, как о чем-то достижимом. А она жалела его и делала вид, что верила. "Настоящая любовь всегда стремится отдавать". С Изуми было просто и надежно. С ней было так легко и хорошо, как ему еще никогда не было. Разве что в раннем детстве. "Ирен ведь умерла. А меня зовут Изуми". Порой он думал, что имя "Ирен" все же подходит ей больше - особенно то, какими знаками оно записывалось. "Единственно" и "любовь". В такие прозрачные солнечные утра как сегодня Соджи казалось, что болезнь отступила. И даже хватало сил на то, чтобы понемногу упражняться с мечом - хотя меч теперь словно бы сделался раза в два тяжелее. Но все же тело не забывало прочно впечатанных в него умений, и меч в руках летал почти так же быстро и остро, как и когда-то в Киото. Вот только сил хватало ненадолго - после нескольких движений в груди начинало болеть, дыхание сбивалось и темнело в глазах. Приходилось садиться передохнуть. *** - Я дома, - раздался голос Изуми. Она ходила в деревеньку купить съестного у одного из многочисленных родственников той самой О-Цую. Ходить в город или даже в крупное предместье было опасно, но тут в сельском захолустье почти не приходилось остерегаться патрулей кангуна. Обо всяких иных опасностях, которые могли подстерегать Изуми, Соджи старался не думать. Изуми казалась чем-то опечаленной, растерянной и почти испуганной, но старалась это скрыть. Была она не одна. Шаги ее спутника Соджи сразу узнал - европейский доктор, Рокувуду-сан. Мысленно порадовался, что слух его не обманул - топот копыт он услышал уже давно. - Мы столкнулись с Джастином на той тропинке, что идет от ручейка, знаешь? - говорила Изуми, разобрав покупки и возясь с очагом. Значит, иностранец явился не через деревню, и никто из деревенских его с Изуми не видел, подумал Соджи. Впрочем, Изуми была порой даже осторожнее его самого. - Я позволил себе явиться незваным, - преодолевая неловкость, заговорил англичанин, - прошу прощения. Он рассказал, что скоро уезжает в Нагасаки, а оттуда через три месяца намеревается отплыть в Европу. Потом рассказал о возвращении господина Перье. Соджи почувствовал, как напряглась Изуми - она хлопотала у очага, но при имени мужа на миг застыла. - Он скорбел о гибели супруги. Впрочем, его самочувствие не вызывает у меня опасений, - в голосе англичанина послышалось разочарование, видимо, глубина скорби друга не впечатлила его. - Боюсь, у меня более не будет возможности поговорить с вами откровенно, Фудживара-сан, - смущенно обратился он к Соджи. - Очевидно, в гибели несчастной племянницы доктора Мацумото есть немалая доля моей вины. В ответ на недоуменный взгляд Соджи и Изуми англичанин рассказал, что и он, и Перье страстно желали заполучить для коллекции лучшие образцы японских мечей, и более всего желали заполучить один из знаменитых Кикуичимонджи, о которых были наслышаны. А недавно в поместье, где жил Джастин, прибыл один из знакомых эдосских купцов и сказал, что ему, к превеликому сожалению, не удалось раздобыть Кикуичимонджи, так как человек, обещавший ему добыть меч, бесследно исчез. И вот тогда доктор вспомнил услышанный обрывок разговора нападавших и догадался, что этим обещавшим был, скорее всего, один из них. - Они собирались отобрать у вас меч, но сами погибли от него, - заключил англичанин. - Какая злая ирония судьбы! - Не удивлюсь, если коллекционирование мечей было идеей Лорана, - пробормотала Изуми. Но англичанин сокрушенно покачал головой. - Это я сбил его разговорами о красоте японских мечей. Ведь они и впрямь способны заворожить - сталь словно живая... Я осмелился бы попросить вас, Фудживара-сан, показать мне ваш знаменитый меч. - Меч это прежде всего то, чем убивают, - жестко сказал Соджи. - И его красота, сэнсэй, в том, насколько хорошо он режет живую плоть. Мне как-то показывали узорчатую сталь, сделанную в Индии. Она была красива, но убийственная сила ее невелика. - Это ведь отец показывал тебе узорчатую сталь? - тихо спросила подошедшая Изуми. - Показывал свою дамасскую саблю, да? Англичанин принялся горячо возражать, говоря о несравненных качествах дамасской стали, но Соджи, стараясь справиться с приступом дурноты, почти ничего не услышал. Переспрашивать было неловко, да и не хотелось, и он, вздохнув, ответил, что не станет спорить, потому что не видел, как узорчатой сталью убивали людей. - Однако говоря о том, что те люди погибли от Кикуичимонджи, вы не правы, - добавил Соджи. - Откуда у бедного ронина вроде меня может быть такой дорогой меч? Мой меч сделан мастером Моримицу из Бидзэн. Он хорошо мне послужил, он надежен и честен, но это не Хризантемовый меч. Лицо англичанина вытянулось. Он выглядел таким несчастным, что Соджи стало его жаль. - Вы очень помогли мне, Дзасутин-сэнсэй. И вы, к тому же, проделали сюда такой долгий путь. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить вас, я могу рассказать вам кое-что о Хризантемовом мече. Англичанин поспешно сказал, что был бы счастлив услышать такой рассказ. - Мне действительно привелось сражаться таким мечом, - начал Соджи. - Ему семь сотен лет, но в нем не было ни одного изъяна. Когда я взял его в руки, я подумал - мне остается жить не больше четырех-пяти лет, а этому мечу семь веков. Он столько и стольких повидал, и сколько еще повидает. И вот когда я столкнулся с врагами, я не решился воспользоваться этим мечом. Этот меч как женщина, не был создан для убийства. Впервые взяв его в руки, я понял, что этот старинный меч убивал очень редко. И я побоялся за меч, Дзасутин-сан. …А через несколько дней от рук тех, кого я мог убить и не убил, погиб хороший и добрый человек. Тогда я взял драгоценный меч, нашел убийц и покончил с ними со всеми. В бою меч был безупречен, но я долго не мог обрести спокойствие - у меня было ощущение, что, воспользовавшись тем мечом, я осквернил его. Словно изнасиловал прекрасную женщину. И я вернул Кикуичимонджи тем, кто мне его дал. Пусть вечно спит в своих ножнах, прекрасный, как та спящая принцесса, сказку про которую рассказывала когда-то Изуми. Наступила тишина. Англичанин сидел, неловко подобрав длинные ноги и уставясь в пол. Изуми у очага тихонько помешивала что-то, булькавшее и испускавшее ароматный пар. - Знаете, Фудживара-сан, - сказал вдруг англичанин, - я наверное никогда не смогу убить человека. - Но вы ведь занимались фехтованием, не так ли? - улыбнулся Соджи. - Да, это верно. И в нашей стране существуют поединки. Но, по правде говоря, в дуэлях обыкновенно принимают участие одни лишь вздорные да тупые болваны с избытком петушиной гордости. Воинов в нашей стране не осталось. Таких, как вы. Или как тот, кого недавно казнили в Итабаши. - В Итабаши? - переспросил Соджи. Эта деревенька была милях в десяти, но сам он там не никогда бывал. - Да, там казнили... Изуми прервала его, воскликнув что-то на незнакомом Соджи языке. Англичанин смешался. - Казнили какого-то хатамото, - быстро и смущенно проговорил он. - Простите, мне бывает трудно запомнить японские имена. - Мне тоже бывает трудно запомнить европейские, - ответил Соджи, не сводя глаз с англичанина. - Мне неловко, Фудживара-сан, что я стал рассказывать о казни, словно о каком-то представлении, - лицо англичанина стало цвета листвы осенних кленов. - Прошу меня простить. Я... Пожалуй, мне пора. *** - Так кого казнили в Итабаши? - спросил Соджи, когда англичанин ушел. - Не знаю, - продолжая возиться со стряпней, ответила коротко Изуми. Когда люди лгут, от них начинает исходить едва заметный запах чего-то сладкого, приторного. - Кого? - Хараду Саноскэ, - не поднимая глаза, произнесла Изуми. На сей раз невозможно было сказать, лжет она или нет - в ее голосе дрожало горе, но Хараду она знала, видела его семь лет назад в Шиэйкане. И Харада был тогда непривычно для себя добр к ней - Соджи это хорошо помнил. - Джастин говорил, он держался с редким достоинством, - словно стараясь загладить свою ложь, торопливо продолжила Изуми. - Едва ли не сам давал указания палачу, шутил... Харада-сан скорее ругался бы, на чем свет стоит. Или нес бы какую-нибудь забавную околесицу. - Шутил? - Да. А потом сказал что-то вроде "Сколько же неприятностей я доставил". Молчание. Изуми тихонько закрыла горшок с варевом крышкой и села в сторонке. - Он был таким... Я ведь хорошо его помню, Соджи. Удивительный человек... *** Изуми Господи, только бы он поверил! Или хотя бы сделал вид, что поверил, что казненным в Итабаши был именно Харада Саноскэ! Она знала, что Соджи был в приятельски отношения с Харадой, как и со всеми другими - да и у такого, как Соджи, кажется, вообще не могло быть недоброжелателей, он был, что называется, другом своих друзей. Но его отношение к Кондо Исами была настоящей глубокой верностью, сыновней и вассальной вместе. Такой как у ронинов из Ако - верность до смерти. И, возможно, даже после. И если Соджи узнает о казни своего наставника, о том, что голову Кондо выставили на потеху толпе... "Спокойствие этого человека перед смертью было потрясающим. Он вел себя так, будто готовился к интересному предприятию, он даже улыбался. Потом попросил у офицера охраны позволения побриться, так как знал, что его голову после казни выставят на всеобщее обозрение. Потом... - Довольно, Джастин!.." Она вспомнила Шиэйкан - семь лет назад, и сама она, едва очнувшаяся, лежит на тощем футоне. О-Цунэ, жена Кондо, ставит поднос с чаем и сладким дайфуку. А Кондо-сан, кажущийся сейчас невероятно большим, громадным, сидит чуть в стороне, рассказывает что-то, не относящееся ни к пожару в усадьбе Сэги, ни к судьбе ее приемных родителей, но удивительно успокаивающее. А потом, пытаясь позабавить ее, сует в широко разинутый рот крепко сжатый кулак. И она, будто завороженная, следит за тем, как этот большой кулак целиком помещается у Кондо во рту. "Все в моей семье славились широкими ртами", - смеется Кондо. И она не может не улыбнуться в ответ... - Когда поправлюсь, поеду на север, - услышала она голос Соджи. Тот на нее не смотрел и лицо его было неподвижным. На север - значит к ним, к тем, кто продолжает сражаться с кангуном. К тем, кого он не может не поддержать. Изуми поспешно отвернулась, занявшись обедом. - Спасибо, Изуми, это вкусно, - Соджи медленно хлебал куриный бульон, но она была благодарна и за "когда", а не "если", и за то, что он не отказывался от еды. С аппетитом у него было все хуже и хуже. А еще она подумала, что даже про себя уже отучилась именовать себя Ирен. Ирен действительно умерла. - Джастин, я рискую обратиться к вам с еще одной просьбой. Когда будете в Европе, отправьте, пожалуйста, моим родителям. Вот... Письмо совсем коротенькое. - Разумеется. - Сугубо конфиденциально, Джастин. - Стоит ли мне передать его лично? - О таком одолжении я не смею просить вас. Но если вы сможете найти время... - Я все сделаю. Не сомневайтесь. - Знаешь, Джастин очень добрый человек... - Добрый, - Соджи оторвался от еды и бросил на нее неожиданно мягкий взгляд. - Из тех, которые попадают в рай. - Уж я-то точно туда не попаду, - вдруг вырвалось у Изуми. - Лгунья, прелюбодейка и почти убийца. Впрочем, слишком благодетельной женщине рядом со тобой не место. Соджи поперхнулся остатками бульона и закашлялся. - Никакая ты не убийца, - неожиданно горячо возразил он, отдышавшись. - Еще тогда, когда... помнишь, поле сусуки и тех троих? Ты даже не ужаснулась тому, что я убил их. Просто потому, что ты не пыталась примерить это убийство на себя. - Нет, просто я тогда жила в сказке, - возразила Изуми. - В сказках герои убивают разбойников, и это очень обыкновенное дело. Но теперь сказка кончилась. - Разве?.. - Соджи протянул руку и ласково провел по ее щеке. Руки у Изуми были заняты, она наклонила голову, зажав его ладонь между щекой и плечом. - Я хочу завтра пойти в тот маленький храм... помнишь? Заказать заупокойную службу. - Не нужно, - помотал головой Соджи. - Он мне не простит, когда узнает, что я позволил тебе идти одной так далеко в такое неспокойное время. Лучше... Он резко замолчал. Что-то в саду привлекло его внимание, Соджи медленно поднялся, потянув к себе меч. Проследив за его взглядом, Изуми увидела у самой энгавы большого облезлого черного кота. Он был очень похож и на Черныша, который был у нее в поместье Сэги, и на того черного кота, который привел ее во флигелек лечебницы. Однако ни у Черныша, ни у другого черного кота глаза не смотрели так холодно и пронизывающе. Стальной клинок во взгляде. Соджи с мечом в руках осторожно продвигался к выходу, стараясь не спугнуть животное. Но Изуми, поняв, что он собирается сделать, бросилась вперед и перехватила его руку, стиснув пальцы что было сил. - Если я не убью эту кошку - мне конец. Пусти!.. - Соджи попытался отшвырнуть ее, но она уцепилась за его рукав и оба свалились на деревянную энгаву. - Нельзя! Нельзя убивать невинное создание, тем более сегодня, когда мы узнали... - Изуми не договорила, слезы перехватили горло. Она почувствовала, как Соджи словно обмяк и его рука с мечом разжалась. Потом он с удивлением посмотрел на свою руку, которую Изуми так и не отпустила. - Ты успела остановить меня... - пробормотал Соджи. - Успела остановить... меня. - Пойдем в дом. Небо хмурится, будет дождь, - сказала Изуми, с трудом загоняя слезы обратно. И Соджи послушно встал и, тяжело опираясь на меч, вошел в дом. Изуми задвинула створку фусума. - Я ведь уже видел ее... - Соджи медленно положил меч на стойку. - Смерть. Она приходит в разных обличьях, в разных... Иногда это актер, иногда это прекрасная женщина. А иногда она является как черная кошка. *** Танжер, наши дни, 5 дней назад Ева Когда приходит осень, холодает даже в Танжере. Воздух становится другими, по-другому пахнет даже море, оно тяжелеет, словно тоже устало от летнего зноя. И ночи осенью глубокие, бархатные. Уютные. А когда смотришь на море, на ту линию, которая отделяет темное море от темного неба - осенью Ева эту линию всегда видит, а вот летом нет. Осенью эта линия как тонкая светящаяся нить. Нить... Снова эти нити, о которых она думала теперь уж почти не переставая. Где, в чем нужно изменить, где, в чем, когда - в этой жизни? В этой нечеловеческой жизни - или в прошлой, человеческой? Скажи мне, Адам? Ева вышла на террасой расстилающуюся крышу, едва освещенную лунным серпом и невнятным осенним мерцанием звезд. Падают метеоры. И что для одних крыша, для других - твердь под ногами. Что для одних смерть - для других бессмертие. И что для одних вечность - для других тлен, застывший студень, сквозь который не пробиться. - Где же мне нужно пересновать нити? Что изменить? - Этого я не могу сказать тебе. Я сама этого не знаю. - Но ты же Привратница! Харуна не смеется на это детское заявление. Опускает глаза, которые темнеют и золотые искры в них уже не мерцают. - Приходи через пять дней, - отвечает она, наконец. Через пять дней пройдет ровно сорок девять дней, как Сайто отправился в свое странное и страшное путешествие в теле мертвого кота. "Приходи через пять дней. Тогда ты, возможно, получишь ответ", - сказала ей Харуна. И добавила с неожиданной робкой надеждой - "Если тогда я все еще буду здесь..." На что она надеялась - на то, что все еще будет здесь, или на то, что ее здесь уже не будет?.. Тонкая нить между темным бархатным небом и темным морем чуть подрагивает, будто говора порваться. Но нет, она прочна. Как осень, зима, весна и лето, как жизнь, как весь круговорот миропорядка. И как узы Вечности, всегда с ожидающие своих жертв - слишком сильных, чтобы просто жить в круговороте смертей и рождений, но недосточно сильных для того, чтобы попасть туда, где нет ни рождений, ни смертей. - Почему ты помогаешь нам, Харуна? Мне, ему... - кивок в сторону тахты, на которой застыло тело Сайто. - Наверное, потому, что мои нити тоже были спутаны. А сама я не могу ничего исправить, ведь я всего-навсего человек. Поэтому я помогаю другим узникам. - Узникам? - Узникам Вечности.