Шизуй
— Вот мы и пришли! — радостно констатировала я, победно хлопнув угрюмого Сасори по спине. Мы шли полчаса, час, полтора или два — в лесу время тянется так непонятно! Я успела воспрянуть духом и понабраться сил, как для долгой ходьбы, так и для остроумных вставок. Икуроми как-то назвала меня энергетическим вампиром, потому что я обычно быстро отхожу от усталости и уныния, будто подпитываясь энергией окружающих, а те, в свою очередь, гаснут, как советские спички. — Думаю, для нас здесь место точно найдётся, — сказала я со счастливой иронией, ведь дом, до которого мы всё же смогли добраться, был ого-ого какой. Это было трёхэтажное создание с облезлым фасадом, обляпанными стёклами и древними оконными рамами. Мансардная крыша мрачно-синего цвета делала дом похожим на громоздкий амбар — эдакой виллой для скота типа коров и барашек. Но животных здесь нигде не видно, лишь маленький хилый сарай, настолько чахлый и ущербный, что там не то что животные не водятся, но и люди наверняка не ступают за порог. И вообще, как-то пустенько здесь для загородной дачи: ни тебе вспаханного поля, ни деревьев, ни кустарников — ничего. Сто пудов, дом заброшен, иначе и быть не может! Мы поднялись на крылечко. Деревянная дверь выглядит довольно хлипко…. Так как здесь вероятней всего никого нет, думаю, мы можем выломать входную дверь и проникнуть со спокойной душой. И пока я думала, как и куда пнуть, Сасори не по-пацански постучал в дверь — слишком деликатно. — Стучишь так, будто ждёшь, что тебе дворецкий отопрёт, — выдала я, посмеиваясь. Сасори всё стучал. — В чём смысл твоих хороших манер, если дом пустует? — Нет, здесь точно кто-то живёт, — чересчур самоуверенно произнёс Акасуна, даже и не глянув на меня. — Алло, оглянись! — всплеснула руками, как бы указывая на пустую округу. Дом стоял в абсолютной пустоши среди лесов и гор. Определённо заброшка. — Да как в этой глуши вообще кто-то может жить? Тот не соизволил предоставить мне аргументы в поддержку своего тупого стука в дверь пустого дома, поэтому я решила прервать его затянувшийся режим Хатико и взять инициативу в свои руки, точнее, в ноги. — Пропусти даму. — Я вежливо подвинула нукенина в сторону и предстала перед дверью. Настал мой звёздный час! Хотелось выкрикнуть что-то крутое и пафосное, но ничего, кроме неприличного, случайно вырвавшегося «хуйа-а-а-а!», из меня не вышло — я вмазала по двери ногой с затаившейся дурью и без страха того, что могу отбить себе конечность. Результат ошарашил даже Сасори: дверь слетела с петель, отправилась в полёт внутрь дома и через секунду с грохотом упала на пол. — Урча! — воскликнула я так, будто одержала победу в затянувшейся кровавой войне и, вскинув кулак в воздух, ожидала ликующих криков своих бойцов. Но их у меня не было, в наличии оставался только кукловод, поражённо уставившийся в темноту, в которую и канула дверь. — Я так прекрасна, прям не могу с себя. Ты видел этот божественный пинок? — Ты такая шумная, — вздохнул Сасори, но с усмешкой, а не раздражённостью. Его забавляла моя непредсказуемость и дурость, а его эмоции, в свою очередь, радовали меня. — Какая есть, — пожимаю плечами с улыбкой. — Ну, чего стоишь? Идём! Я зашагала прямиком по бедной дверце, страдальчески лежащей на таком же деревянном, как и она, полу. Половицы заскрипели, и на секунду я испугалась, что могу провалиться, а ведь есть куда: в таком-то доме точно должен быть подвал. Чуть сжав ткань плаща Сасори, чтобы в случай чего упасть с ним и приземлиться на него, я, то есть мы, продолжили путь в темноту. — Есть кто дома? — спросила я и, кажется, услышала голоса. Прислушалась. Да, реально! Здесь кто-то есть и их много! — О, смотри, там горит свет! Там люди! Интуитивно угадал ли Сасори, что здесь кто-то есть, или это чакра как-то ему оказала помощь — неважно. Главное, что мы добрались до какой-никакой цивилизации и помощи! Я потянула нукенина за собой навстречу будущим новым знакомым. Мы остановились у двери, за которой шли разговоры. Яркий свет с трудом пробивался через маленькую щёлочку. Не медля ни секунды, я нагло ворвалась в комнату вместе с иномирянцем. Мгновение — и в нас впились восемь пар полных недоумения глаз. Большая семейка сидела за столом и, как видимо, ужинала, несмотря на то, что время, примерно, за одиннадцать ночи. Неловко, однако. Но да ладно, и не в таких ситуациях бывала. Главное — вести себя естественно и непринужденно! — Здрасьте! — В ответ лишь ошарашенные взгляды и молчание. Может, нужно поздороваться немного попроще? — Ассалам алейкум! Теперь таким взглядом на меня посмотрел и Сасори, испугавшись заклинанию из моих уст. — Ва алейкум ассалам, — осторожно ответил, видимо, глава семьи и встал из-за стола. Если бы он чуть подпрыгнул, то непременно стукнулся бы о потолок — настолько был высокий. Думаю, даже Пейн и Хидан будут пониже его. Никак баскетболом в юности баловался? — Силер ким болосуңар? Круто, кыргызский язык, который я более-менее понимаю, но на котором не говорю. Могу, конечно, провести на нём диалог, но когда я в последний раз сказанула что-то дедушке, он поржал надо мной и моим акцентом. С тех пор говорю только на русском. Однако, судя по всему, байкеша* им не владеет, на это указывает его домашний халат и белый калпак с национальными узорами на них — городские, то бишь русскоязычные кыргызы, обычно такое не носят. А длинная густая борода, почти как у Гэндальфа, только чёрная, намекала на консервативность и опять же знание только кыргызского языка. Значит, придётся изъясняться как можно понятливее. По-детски. — Шизуй, — ткнула я на себя большим пальцем. — Сасори, — теперь указала и на напарника. Судя по тому, как скривилось лицо байкеши, ему наши имена не пришлись по вкусу. Японские имена для него явно не благозвучны. — Теле… кхм… — Я не решилась назваться настоящим именем в присутствии Сасори. Он ведь не знает, что «Шизуй» — лишь псевдоним, а лишних вопросов мне не хочется, особенно когда рядом нет моих пингвинов. Пришлось повторить: — Шизуй. Сасори. Недоуменно покосился на нас. Впрочем, как и все остальные. Я вздохнула. — Пришли с миром, — показала V-образный знак пальцами. — Несём добро и любовь. Не врём. — А-а-а, — сразу всё понял байкеша и понятливо закивал головой. — Орусча сүйлөйсүзбү? — Сүйлөм, сүйлөм, — подтвердила я то, что говорю на русском. Придётся блеснуть знанием родного языка, раз уж никого из моей семьи здесь нет и никто ржать не будет. Нужно объяснить, что я понимаю, но не говорю на кыргызском: — Кыргызча түшүнөм, бирок сүйлөбөйм. — Окей! — Он улыбнулся и пальцами показал это самое «окей». Круто, появились отголоски английского. Гляди так и на японском что-нибудь шпреханёт. Настала его очередь указывать на себя большим пальцем: — Сесенов Эмиль! А вы это… туристы-иностранцы? А мужик-то дружелюбный. С ним можно будет договориться. — Мы альпинисты, — улыбнулась и я. Сасори кинул на меня многозначительный косяк. — Потерялись. За нами вообще медведь гнался, расшугал всю нашу… альпинисти… альпиничес… э-э-э… потерялись все, в общем. Шагали по лесу, увидели ваш дом и решили заглянуть. — Но как вы зашли? — весьма некстати поинтересовался байкеша. Я шмыгнула носом и медленно повела головой, отворачиваясь и следя за полётом жирной мухи. Ику как-то сказала, что, когда не хочешь вести с кем-то разговор, достаточно просто отвернуться от него. Невежливо, но действенно! Тема благополучно перевелась: — Бедные, бедные детки! — сказал Эмиль мне и тридцатилетнему Сасори. — Вы не ранены? Голодны? Устали? — Немного, — ответила я за двоих. Никогда не сталкивавшийся с горными байкешами нукенин продолжал молчать, предоставив мне возможность порешать все наши проблемы. — Вы позволите нам с моим другом остаться у вас на ночь? А то на улице холодно, голодно и горы. Что-то под ложечкой засосало… Наверное, гордыня. Зависеть от незнакомцев неприятно и позорно и, узнай об этом отец, пощады бы мне не было. Хотя папа так и так не похвалил бы нас за то, что мы с Икуроми уехали в горы с толпой живущих с нами мужчин — вывод здесь напрашивается сам собой. — Конечно, оставайся! — максимально сбрил он Сасори. — Как я могла отказаться, милые? А нет, не сбрил, ошиблась. Просто в русских окончаниях путается. — Дорогая, завари чáйку! — Байкеша и в ударениях не шарит, или нам с Акасуной и вправду стоит ждать варенную морскую птицу на поздний ужин в горах? Так или иначе, он махнул рукой женщине, видимо, своей жене, всё также сидящей за столом вместе с остальными шестью людьми. — А вы сядьтесь! — попросил он нас. — Я вас со всем познакомлю! Развеселённая ситуацией, я с улыбкой прошла к свободному месту, а утомлённый обществом кыргызов Сасори заковылял следом за мной.***
Птицу нам так и не дали. Принесли жутко крепкий чай. Но, главное, на эту ночь у нас кров, так что грех жаловаться. — Гость мои, знакомьтесь… — начал Эмиль своим громозвонким голосом. Тем временем я уже допивала свой чай, а Сасори из какого-то из своих принципов даже и не притронулся к чашке. — Это моя красавица жена — Шыпыргуль! Я подавилась и закашлялась. Расплылась в улыбке. На лице Сасори кто-то нажал паузу, раз оно никак не меняло своё выражение. Вот же имечко — Шыпыргуль! Это значит что-то вроде «цветок метлы» или «подметённый цветок»? Посмотрев на женщину, я кивнула ей в знак того, что рада знакомству. Она улыбалась мне весьма и весьма натянуто, будто мечтала немедля прогнать из дома или зарезать, но из-за мужа сдерживалась. Не будь у неё этих вислых румяных щёк, я бы подумала, что она китаянка, ведь глаза — совсем как щёлочки. Выглядит почти как какая-нибудь Чанчунь или Синхуан, но уж точно не как «подметённый цветок», это же дико. — Мы женат со своей женой очень давно, — рассказывал байкеша, — и шестеро наших детишек перед вами! Я поглядела на детей и поняла, что Эмиль снова попутал русские слова. Как могут эти люди, которым уже явно за двадцать пять, быть «детишками»? Четыре парня, две девушки — в каждом просматривается что-то добренькое от Эмиля и склизкое от Шыпыргуль. Как так получилось, что они вшестером выглядят на один возраст? Неужто шестерняшки? — Это Трахтынбек. — Эмиль погладил своего сынка, самого рослого из шестерых, сидящего по правую руку от него, по голове. Так, ещё раз. Мне послышалось? Трахты… Я заржала, в приступе истерике пристукнув ладонью о стол. Сасори, держа на себе маску равнодушия (но теперь и раздражения), кинул на меня косяк. Акасуна, какого чёрта ты остаёшься таким спокойным, когда перед тобой сидит Трахтанбек? Трахтынбек, твою ж Шыпыргуль! Трясясь и почти плача от смеха, я опустила голову на стол, не в силах унять приступ, как бы этого ни хотелось. Можно было подумать, что это шутка и нас разыграли этим именем, но Сесеновы сидели в дичайшем недоумении, а то и в смятении от моей реакции, будто здесь не было ничего такого, над чем можно поржать. Решив меня приструнить, Сасори чуть не отдавил мне ногу своей лапищей. Я ойкнула и тихонько завыла не то от боли, не то от смеха. Я использовала всю свою силу воли и духа, чтобы прийти в нормальное состояние в считанные секунды. — Приношу извинение за поведение моей напарницы, — бесстрастно выдал Сасори. С влажными от слёз смеха глазами я лишь улыбалась и кивала, поддакивая. — Да, порой у меня бывают нежданчиковые срывы. — Только бы не заржать в голос. — Какие? — не понял никто. — Неожиданные. — Ничего, у меня тоже иногда такое бывает! — хохотнул тот-от-чьего-имени-я-буду-плакать-со-смеху. Смуглый и неопрятный, точно шахтёр, он коряво подмигнул мне одним из своих глаз-щёлочек (весь в мамку). Хотя, может, и не подмигнул, вдруг его просто перекосило от чего-то. — Ты очень красивая, Сизуй. Моя сдерживающая смех от смешного имени улыбка вдруг преобразилась в кривую и снисходительную. Это, конечно, было так «в тему» — переходить со всяких срывов на мою красоту, но да ладно. Сделаю вид, что мне абсолютно плевать на столь сокрушительный пикап и неправильное произношение моего прекрасного имени. Главное — не заржать. Сасори, этот акацучий подонок, не нашёл в себе силы подавить смешок. Настала моя очередь кидать на него косяк. Мы встретились взглядами — его насмешливый и мой раздражённый, — будто друг другу этим что-то сказали и затем разошлись, вернув своё внимание новым знакомым. Эмиль продолжил представлять своих взрослых детишек, Сасори любезно внимал ему, а я забрала и попивала чай Акасуны, до которого он не снизошёл, моментами кивала, как бы показывая, что да-да, я слушаю вас и мне действительно интересны всякие ваши там Алтынбеки, Канаты, Улугбеки и Трах… Трахты… В общем, да. Говоря об этом самом с неприличным именем: он сидел напротив нас с Сасори и не переставал съедать меня взглядом своих китайско-монгольских глаз. Внутри меня что-то гадко ворочилось, как червяк, и требовало, чтобы пытку немедленно прекратили. Терпеть не могу, когда парни так пристально смотрят! На мне узоров нет и цветы не растут, харе уже так открыто пялится, Трахтын… да как бы тебя там ни звали! Сасори, а ну вмажь ему, чтобы держал свой взгляд при себе! Распустил а то тут, шалопут, глазёнки! Однако нукенин не понял моего многозначительного взора, не осознал всю суть своей миссии и сидел с лицом-кирпичом. Как можно не понять настолько элементарного намёка? — …Упырзад. Уносите меня. Я в нокауте. Не в силах больше комментировать, я просто била ладонью то своё колено, то стол, то акацука. Ржач постиг меня в полной мере. Кукловод поднял край губ и этим ограничился, и я искренне не понимаю, почему бы ему не разразиться хохотом, как это сделала я. Эмиль, как же так? Почему именно Упырзад? Как до вас снизошло это имя? Хозяин дома не дал ответа на мой мысленный вопрос и лишь улыбался, глядя на развеселённую меня и обозлённую дочурку, которая получила своё имя не иначе, как во время бухого состояния собственных родителей (в иное я просто не поверю). Шыпыргуль, Трахтынбек, Упырзад — Адамсы отдыхают! Жаль, здесь нет Икуроми, угарать одной не так уж интересно. — А меня зовут Эмилия, — сама представилась последняя из здешней детворы. В отличие от сестры, сутулой, широкоплечной и какой-то скукоженной, точно негодующий миром богомол, с мерзким выражением лица и морщинами от вечной хмурости, Эмилия была верхом грациозности, женственности и адекватности в этой семье. У неё молочного цвета кожа, без всяких неровностей и грязи, идеальная осанка, отточенная шея и худые плечики. И светло-карие глаза, блистающие рациональностью и умом, совершенно не мамкины. Она мне определённо нравится! — Приятно познакомиться. — Я улыбнулась, но ответную улыбку не получила. Эмилия загадочно расплылась, будто знала обо мне какую-то гадость, которую я храню в секрете, и не боялась ею воспользоваться в будущем. М-да, кажется, я поспешила с выводом об её нормальности…***
После позднего перекуса байкеша послал своего сына (не трудно догадаться, какого именно, исходя из того, как тот чуть ли не пускал слюни, залипая на меня глазами) показать нам место для ночлега. Мы с Акасуной молча последовали за Трахтын… за ним, в общем. Вышли в коридор, перешагнули валяющуюся на полу дверь (Тра… Трахтын… чувак даже не взял её во внимание, но вот как бы Эмиля не хватила кондрашка от выбитого входа в дом) и пошли по лестнице вверх. Здесь три этажа, но мы не стали подниматься дальше и остановились на втором. Чувак нажимал на включатели и озарял этот мрачный домище как-никаким светом, жалким и тухлым, нагоняющим в уныние и даже страх. Все окна оказались заляпанными, потому разглядеть, что на улице (хотя там так и так темнота) было нереально. Бывает же иногда неловко и неуютно в гостях, вот и мне сейчас так, только в десять раз хреновее. Эта семья приютила нас у себя, знаю, нужно быть благодарной, однако всё равно не могу избавиться от плохого впечатление о них: Шыпыргуль, эта лицемерная метёлка, улыбается нам при Эмиле, но стоит ему отвернуться, как превращается в желающую сожрать меня с потрохами горгону; Улугбек и Алтынбек какие-то чайники, отсталые в развитии, ибо когда один из них поймал пальцами муху и раздавил её, оба смеялись над её размазанным трупиком так, как даже я не могу над самой трэшовой шуткой; Канат сидел с непроницаемым выражением лица (похлеще, чем у любого из Акацуки) идеально прямо, будто солдат, и совершенно не шевелился, даже не притронулся к своей тарелке, как застывший, а только безумно метал зрачки туда-сюда; от Упырзад несло негативной энергией: она, ссутулившись, сидела за столом подобно обозлённому гопарю-алкашу, выискивающему себе жертву, чтобы выпустить пар; нормальным оставался только добродушный, слишком наивный Эмиль, высоченный и полненький. Может, у остальных просто день неудачный или же это просто я, городская, цивилизованная чика, не привыкла к людям из гор? Какое-то логичное объяснение их странному поведению определённо есть. Должно быть. Тот-чьё-имя-я-не-в-состоянии-произносить-даже-в-мыслях в нервной спешке подошёл к двери в конце коридора, открыл её и пропустил нас внутрь. Вау, оказывается, у него есть манеры. — Это наша комната! — сказал он восторженным тоном, будто показывал свои медали. Здесь тесно и сыро. Кругом облезлые голые стены, единственная жалкая лампочка освещает комнату, своим блеклым светом делая её ещё отвратительнее. Пол, к моему удивлению, застелен небольшим однотонным ковром. Мебелью похвастаться тяжело: одна двуспальная кровать, шкафчик и сандык (не сундук, именно сандык; в отцовском доме у нас такой тоже есть, в нём хранится наше, дочек, приданое), а на нём взгромождены тошоки — эдакие кыргызские футоны. — Наша? — переспросила я, будто не расслышала, но это неправда. Всё-то я услыхала. Под «наша» он определённо имеет в виду меня и себя, но не Сасори. — Можешь считать её своей! — воскликнул Трахтынбек (мерзкое имя!) так, будто хотел подлизаться ко мне и делал всё, чтобы я оставалась довольной. Но суть в том, что я как раз-таки недовольна! Этот чел одним своим присутствием омрачает меня! Испугавшись, как видимо, моего хмурого лица, Трахтын подлетел ко мне, схватил за руку и почти прокричал, чтобы приободрить: — Тебе здесь понравится, точно понравится! Меня перекосило. От него несло потом и травой. Вспотевшей травой. Даже слов не нашлось на такую наглость! Я вырвала руку из липкой хватки Трахтынбека и спряталась за спину Сасори, невозмутимого, но, судя по глазам, раздражённого больше обычного. — Я так не думаю, — отрезала категорично и холодно, прям как Икуроми, выглядывая из-за плеча кукловода. — У меня в Бишкеке уже есть своя комната, а в лишней где-то в горах я не нуждаюсь. Трахтын взгрустнул. Но мне от этого ни жарко, ни холодно — словом, насрать. — Значит, это комната для нас, — сказал Сасори не вопросительно, а так, с легким нажимом, намекая, чтобы Трахтын покинул нас, уставших альпинистов. — Ты будешь спать в комнате Эмилии, — произнёс… Чего, блять?! Так, как же меня всё здесь бесит! Ни одной нормальной мысли — сплошной мат! В смысле Сасори пойдёт спать с этой непонятной девахой?! А я? Не собираюсь я ночевать под одним потолком с этим ненормальным! Тем более… здесь что, двуспальная кровать?! — Я останусь в этой комнате, — воспротивился Сасори, краем глаза уловив, как я посинела. — Тогда ляжешь туда! — приказал Трахтынбек и указал на разложенный на полу тошок. Раз Сасори наотрез отказался ложиться на тошок в нашей с девочками чистой и уютной квартирке, предпочтя удобную кровать в комнате Аи и Мицу, то в этом месте он и подавно не ляжет на пол, на какой-то пыльный лежак. — Не лягу. — Как и ожидалось. — Ляжешь! — едва не топнул ногой Трахтын. — А я лягу на кровать с ней! У «с ней» есть имя, причём два, и пусть не смеет тыкать в меня пальцем! — Смеешь указывать мне? — прищурился акацук. Его что, волнует только приказной тон, а не то, что этот с озабоченным именем и мыслями хочет затащить меня к себе в постель? — Я хозяин этой комнаты! — исчерпывающе выдал тот. «А Сасори наёмный убийца», — захотелось ответить мне. — Меня это не волнует, — отозвался Акасуна. Ему тоже не нравится, как этот тип, так и его виды на мою колоонзовскую персону. — Нет! Хочу лежать с девушкой! — Наглее ублюдка я ещё не встречала. Сасори, вмажь ему, пожалуйста. — Мне плевать, чего ты хочешь. Что бы на моём месте сделала Ику? Наверное, послала бы всех к чертям. И мне стоит сделать так же. — Ты мне угрожаешь?! — Каким образом? — Да как ты смеешь! — Что смею? — Я расскажу всё отцу! — Я просто стою. — Мальчики, когда закончите — выключите свет, пожалуйста, — лениво протянула я, уместившись на тошоке. Раз ни тот, ни этот не хотят ложиться на сие одиночное ложе, тогда пусть спят вместе на кровати, а я – Колоонзо. Вот и решился спор благодаря мне, пошедшей на компромисс! Сасори с Трахтынбеком удивлённо посмотрели на меня, потом на ждущую их двуспальную кровать, а затем с отвращением друг на друга. Весёлая будет ночка.