Песнь Златоглазых

      Позже он встречал других златоглазых.       Хотя его жизнь никогда не стояла на месте, и ворох династий и восстаний продолжал раз за разом заставлять его повторять сакральное «властью, данной мне», после смерти жены Китай стал спокойнее и равнодушнее воспринимать все происходящее в стране. В его голове навсегда запечатлелось звание бессменного сердца и бессмертной души своей страны, и пусть Поднебесной правила женщина, пусть брат убивал брата — Ван всегда чувствовал себя немного в стороне от происходящего, словно за фарфоровой стеной.       А каждую ночь во сне он видел, как Цинь ласкает его тело.       Он очень скоро нашел ту женщину, которая наговорила Лин ерунды, и выяснил, что она была в курсе о планируемом восстании и специально запугала беременную девушку, в надежде, что сумасшедшая унесет с собой и Дзи Хуа. Но вот почему именно он должен был убить мальчика, если мятежники считали своей целью его спасение, оставалось загадкой.       Разумеется, он уничтожил провидицу. Отрубив ей руки по локоть, ноги по колено и вырвав язык, он бросил ее доживать в отхожем месте — и через шестьсот лет императрица У-Хоу, с некоторыми новшествами, повторила этот вид казни над бывшей женой и любимой наложницей императора Гао-цзуна.       Но полностью игнорировать некоторые вещи было нельзя. На Поднебесную уверенно наступали монголы, и Ван, как страна, был обязан принимать участие в обороне, пусть это и отнимало у него множество сил.       Миновала тысяча лет.       Однажды, страшно устав от известий о бесконечных поражениях, он почувствовал себя нехорошо, погрузился в ванну и потребовал оставить себя в одиночестве. Теплая вода успокаивала и, казалось, была способна смыть с его тела все неприятности и всю кровь, облепившую руки. Лишь в воде он снова чувствовал себя живым и как прежде юным, танцующим под сводами прекраснейших дворцов. Стены плыли перед глазами, он смеялся, и ни дождь, ни солнце, ни смерть, ни жизнь не занимали его...       Окунувшись в свои мысли, Ван смотрел на резной потолок и сам не заметил, как начал проваливаться в глухой болезненный сон. Он не слышал шума за дверями ванной, не знал, что происходит во дворце. Полностью обнаженный, он наслаждался сладкой негой, не чувствуя вокруг ничего, не различая запахов, а его голова словно тоже заполнилась водой, не дающей место мыслям, и от этого блаженного отключения от мира его душа цвела, и на губах засверкала нежная, искренняя улыбка, которую, казалось, он разучился было делать. Он видел лицо своей жены, улыбку Дзи Хуа, Цинь Шихуанди в лучшие его годы, сумасбродную Дочь Неба и Лю Бана, доброго, простого Лю Бана, который часто садился в головах постели Китая и рассказывал ему истории, до самой своей кончины считая себя виновным в смерти Цинь.       Вошедший в ванную человек сперва подумал, что увидел духа, но быстро понял, что этот дух вполне материален. Погрузив руки в воду, он поднял лежавшего в беспамятстве мужчину и вынес в коридор. Ван не просыпался, только улыбался чему-то и тихо звал по имени свою жену, почти явственно ощущая прикосновения ее губ к шее.       Люди расступались перед одним из своих предводителей, и там, где до этого грохотал шум, висла тишина.       Ван пробыл в бреду еще какое-то время, смеясь и в своих фантазиях целуя Чунь Лин и их ребенка, а после провалился в черноту, где не было уже ничего.