В чистом поле, в белом поле

Сноу — мразь. Одейр — мразь. Катон — мразь. Со лба льется пот, смешиваясь с приторным маслом, пачкая персиковую синтетическую ткань. Душно. Мерзко. Противно. Грязно. И главное — абсолютно бессмысленно. Какая чертова идея во всем этом? Полагаю, мы никогда этого не узнаем. Собирать огромную толпу на выступление, длящееся ровно полторы минуты? Тратить огромные деньги на возведение амфитеатра исключительно для одного случая? Мы слишком мало работаем, чтобы обеспечивать это. Тратить четыре часа на то, что будет показано едва-едва на экране, на который никто не смотрит, чтобы вернуться и смыть все это через полчаса. Отличная идея, неправда ли? Жирные черные стрелки под глазами не стираются, только расплываясь огромными темными пятнами-синяками, воск с кожи сползает на почти чистые руки, увешанные дешевыми позолоченными браслетами. Сделали бронзовых воинов однажды, и что, теперь заковывать в металл до старости, если повезет дожить? Хотя конечно повезет, только смысла в этом нет, как и возможность прожить эту старость чуть лучше, чем остальные. Катон говорит, что я должна быть рада этому. Дескать, в пятнадцать лет все равно ничего бы не вышло, а так хоть можно подождать и подготовиться. К чему, вот только. Почти уверена, что больше ничего не будет так, как раньше. — Тебя ждут на сегодняшней вечеринке? — почему каждая мысль о ком-то заканчивается появлением этого кого-то. Успевший переодеться в черно-синее Катон, опирается на проем в дверях, с усмешкой наблюдая за моими тщетными попытками умыться. — Какая вечеринка? — честно, не имею ни малейшего понятия об этом. Бывший напарник закатывает глаза и цокает языком: — Ах, точно, — Катон старательно отыгрывает удивление, — ты же еще мала для такого. Ну, взрослые развлечения, все такое, ты понимаешь, — гаденько улыбается он, — Удачной ночи. — Пошел к черту, — не задумываясь, парирую я. Не моя вина, что кто-то посчитал меня «достаточно подготовленной», чтобы не вызываться на Игры в этом году. Окна в центрах Капитолия в принципе не открываются из-за непрекращающегося шума с улицы, вентиляция справляется, но оставляет удивительное ощущение запертости в коробке, в которой никого кроме меня нет. Это жутко, на самом деле — орущий, бушующий город и изолированное одиночество, разделенные тонкой перегородкой из прочной стали. Капитолий безумно не похож на Второй, с толстыми мраморными и каменными стенами, наглухо закрытыми щелями и людьми. Несколькими годами ранее я полагала, что столица в миллионы раз интереснее родного Дистрикта. Это так — кто бы сомневался — но все, что происходит, на самом деле закрыто от трибутов. Мы не видим ничего, кроме центров и площадей, и вряд ли бы увидели большее, будь это нормальные Игры, за исключением, может быть, тренировок, которые полезны разве что для аутсайдеров. Любой адекватный ментор скажет, что показывать то, что ты умеешь — самоубийство. Даже союзники не должны знать, что ты способен на большее, нежели просто резать глотки Десятым. Катон знает обо мне многое, что не должен — про ножи, про удавки и прочее, но даже такой, казалось бы, выгодный до последнего союзник — огромнейшая опасность. Ничто не может запретить ему сломать шею мне или Первой, которых теперь уже черт знает сколько. Одиночество гнетет. Это становится понятно на второй час после возвращения в пустые комнаты Второго, где еще недавно туда-сюда сновали стилисты, смазывая и причесывая горе-трибутов. Сейчас только одиноко стоящий безгласый где-то с краю лестницы, который не смеет даже шевелиться без приказа. А смысл ему приказывать? Он все равно не сможет поговорить. Катон говорил про вечеринку, куда меня, конечно же, не пригласили. Сомневаюсь, что он тоже был желанным гостем в кругу победителей, которые, несомненно, это и устроили, чтобы повидаться. Хотя они и так ездят друг к другу из года в год, но может теперь есть возможность поговорить без обвинений в смерти чужих трибутов. За последние десять лет только двое победителей не из профи, не считая полоумную Кресту. Истеричка Мейсон и какая-то аутсайдерша, а остальные все свои. Может быть, стоит все-таки наведаться к ним? Плевать, что говорит Катон, его слова ничего не значат. Почти ничего. Холл центра для трибутов пуст, но шум откуда-то слева позволяет безошибочно определить направление. В апартаментах Первого дистрикта душно, пыльно и громко, а от количества света слезятся глаза, но это все равно лучше, чем сидеть в одиночестве. Оглядываясь, можно с удивлением заметить не только профессионалов, но и кого-то типа Шестых, Восьмых и даже Двенадцатых — патлатый ментор глушит алкоголь бутылками, сидя почти у входа. Это странно, но комнаты Первого почти в точности повторяют комнаты Второго, хотя Энобария с уверенностью втирала, что они меняются в зависимости от Дистрикта. Кажется, прошло достаточно времени, чтобы все были настолько пьяны, чтобы не обращать внимания на меня. Серьезно, Энобария смотрит в упор, но ей абсолютно плевать, что я притащилась без приглашения. Она кивает и как-то заторможено поворачивается к другим победительницам Второго. Воняет чем-то противным, либо слишком дешевым, либо слишком дорогим алкоголем, потом и маслом. Музыка, на удивление, не слишком громкая, весь шум от беспрерывно болтающих людей и тусовки чуть активнее на просторной площадке. Краем глаза можно заметить моего напарника, который трется около нескольких Первых, хотя как посмотреть, кто около кого трется. — Катон не говорил, что ты придешь, — возле меня возникает Марвел со стаканом чего-то мутно-красного в руке. Черт, и этот здесь. Мы знакомились в поезде, когда ехали в Капитолий. Как оказалось, Кашмира весьма в неплохих относительно дружественных отношениях с Энобарией, и представление «будущего альянса» состоялось едва ли не после посадки в вагон. Марвел и Диадема. Несостоявшиеся трибуты Первого, слишком молодые для добровольцев, слишком взрослые для защиты добровольцами. Хотя какие из них добровольцы — шлюха и извращенец, привыкшие к почти капитолийской роскоши Первого. — С чего бы Катону знать, что я делаю и куда иду, Марвел усмехается и залпом осушает стакан, морщась. — Та еще бурда, — отвечает он на мой заинтересованный взгляд, — спирта почти нет, толку никакого, если вдруг пришла напиться как Двенадцатый. — Не очень и хотелось, — равнодушно комментирую я, разглядывая своего случайного собеседника. Нельзя сказать, что он красив, или даже симпатичен. Хотя это странно, обычно Первый поставляет исключительно очаровательных, смазливых мальчиков. Но, видимо, в этом коду такие закончились. В Марвеле почти два метра роста, вьющиеся волосы грязно-коричневого цвета и круглые болотные глаза. Сомневаюсь, что такой мог стать фаворитом у спонсоров в этом году, особенно при Катоне и сучке Двенадцатой. — Сюда приходят или напиться в хлам, или пожаловаться на жизнь и переспать с первым встречным. Если ты не за первым, то с часу до двух я совершенно свободен, — Марвел скалит зубы в попытке улыбнуться, но как ни странно, это не вызывает отвращения, как должно. Скорее, какую-то ироничную заинтересованность. — Мне пятнадцать, — я просто вынуждена его огорчить, как же, кхм, печально. — Я заметил, — невозмутимо соглашается Марвел, вылавливая где-то еще 2 бокала с алкоголем. — Спаиваешь малолеток? — фыркаю я, когда он протягивает один, с розоватой жидкостью, мне. — Плевать на это, если честно. Все остальные уже вдрызг пьяные, — пожимает плечами Марвел, касаясь губами края бокала, — а прошло только полтора часа. — Что, в Первом так хорошо учат пить? — я все еще не рискую попробовать предложенное пойло. — Нет, — Марвел приглаживает волосы, — опыт, дорогая, только опыт. Он отходит к широкому окну, умело уворачиваясь от парочки не сильно стоящих на ногах победителей, и мне ничего не остается делать, как последовать за, кажется, последним адекватным здесь человеком. — Алкоголь — это искусство. Капитолий его не признает, и делает вот это, — сетует Марвел, описывая рукой широкий полукруг, — не беспокойся, я знаю что предлагаю, — кивает он на нетронутый бокал в моей руке. На самом деле, действительно не так и плохо. Не то что бы я особо разбираюсь в этом, но все же. — И что это затащило такую очаровательную юную леди на Игры в таком возрасте? — интересуется он. — Я доброволец, — невозмутимо отвечаю я. Марвел приподнимает бровь и усмехается. Конечно, он же видел запись Жатвы. — Слишком хороша, чтобы дожидаться восемнадцати. — Я заметил, — смеется он, — так хотелось увидеть тебя в действии. — С огромным удовольствием бы показала, как сворачиваю шеи. Внезапно что-то холодное оказывается на моей шее и сжимается достаточно сильно, чтобы освободиться, но слишком слабо, чтобы начать задыхаться. На лице Марвела абсолютное равнодушие и безмятежность, он только изредка моргает, не ведя и бровью. — Не спорю, что у Второго больше победителей. Но, знаешь, не стоит недооценивать кого-то, кто кажется милым и забавным, не правда ли? , — его пальцы холодные, как лед, это противно, но внушает почти животный страх. Катон так не делает. Катон, хотя и натренирован до совершенства, абсолютный кретин, который не может изображать из себя кого-то помимо себя самого. Ему и не надо — его будут бояться в любом случае, любой трибут, кроме, возможно, Десятого, был бы легкой мишенью, даже я, если выходить в открытую, без засад и прочего. Марвел же… что-то совершенно другое. Его не боятся, хотя, стоило бы, как я сейчас. Кто бы мог подумать, что аристократически худой дылда, выглядящий как идиот, может оказаться чем-то кроме просто тренированного бойца, которому не повезло с жатвой. Он не делает больно, но страх, почти панический, хотя и в противостояние тому, что здесь толпа людей, делает это отсутствие боли куда более отвратительным. — Правило первое: не говори о своих намерениях противнику, более сильному физически, — Марвел делает глоток и продолжает, — правило второе: никогда не доверяй никому, даже если кто-то будет заслуживать твоего доверия. Он отпускает руку, разминая пальцы. — Правило третье: никогда не говори, о своих способностях, если ты не умеешь это делать. — Мразь, — выплевываю я, демонстративно потирая шею, хотя никакой боли нет и в помине. — Ты даже не представляешь, как сильно ты ошиблась, — улыбается Марвел. Он изящно склоняется с высоты своего роста так, что его рот оказывается около моего уха. — Намного, — отчетливый шепот раздается в голове, — намного хуже, чем просто мразь. Марвел выпрямляется и поднимает полупустой бокал: — За знакомство, — и осушает его. Я должна начать его ненавидеть. Люто бешено, со всей яростью, но этого не происходит. Мне хочется его в союзники. Причем куда больше, чем Катона. Тот — машина-убийца, против которой нет шансов, но Марвел куда слабее физически, зато насколько сильнее морально. Если бы Игры, нормальные Игры, состоялись, это был бы удивительно работоспособный альянс. Какая-то часть меня почему-то радуется отмене Игр и возможности не убивать Марвела и не быть убитой им.