В ладонях он держал весну

Кожа у бодрствующего Чунхона такая же прохладная, как и у спящего, только пахнет немного иначе. И на вкус совсем другая. Может, от того, что Чунхон не подставляет доверчиво шею? Какое там "подставляет" - замирает весь, каменеет, даже руки, опущенные в воду - напрягаются, когда Химчан, проклиная себя последними словами, целует. Пожалуй, слишком жадно. - Что... Что ты делаешь?.. Да, Химчан прекрасно отдаёт себе отчёт в том, сколько ребёнку лет. В том, что первый опыт влияет на ориентацию, что вот этим припадочным поступком - легко может сломать человеку жизнь. Но так же ясно, он отдаёт себе отчёт в том, что больше терпеть не может. Не в силах, не в состоянии, не способен дышать своим маленьким Божеством только урывками, уворованными секундами, в тайне даже от самого Божества. - Я?.. - не отрываясь от напряжённой до предела шеи, шепчет Химчан. - Я люблю тебя. Всё просто. - Просто... Химчан обнимает так же, как обнимал по ночам: течёт ладонями по животу, спотыкаясь пальцами о складки футболки, по трепещущей груди, к ключицам, пока не обхватывает, едва прикасаясь, тонкую шею. От одного осознания, что его любимый мальчик знает, чувствует его прикосновения - продирает волной мурашек по спине. У него кружится голова, влажнеют ладони и хочется кричать. Потому что сейчас, ну вот точно, начнёт кричать сам Чунхон. - Прости... Прости, маленький, я не смог просто, не удержался - так тяжело быть без тебя... Не пугайся только, не сердись на меня... - Отпусти меня. Пожалуйста, - едва слышно просит Чунхон. Химчан мелко вздрагивает, но убирает руки, убирает и хочет провалиться сквозь землю. Чего его вообще с постели - в кои-то веки, своей - подняло?! Чунхон медленно разворачивается, опять разливая пену по полу, и смотрит на хёна в упор. - Любишь? Химчан не выдерживает взгляда, хорош же "старший". Не выдерживает, опускает голову и сжимает кулаки. - Люблю. Очень люблю. Больше... - Не надо так, - вдруг улыбается Чунхон, улыбается так, что это слышно. - Ты из-за меня так расстраивался, выходит? - Выходит. Чунхон такой длинный, такой дурацкий и так уютно складывается вокруг Химчана, когда обнимает, прижимает его голову к себе. - А говоришь, что я дурак. Сказал бы сразу, можно подумать, я... - Чунхон-а... - Химчану и хочется отстраниться, выглядеть сильным и большим, да не выходит. - Давай встречаться? Можешь не любить меня, это не так важно. Просто... просто… сделай мне одолжение. Подарок. М? Чунхон отпускает сам, улыбается как-то странно, брови заламывает. - Давай встречаться? - уже твёрже повторяет лисица и кивает в знак твёрдости своего решения. - Тебе будет хорошо со мной. Очень хорошо. - Мне хорошо с тобой. Очень хорошо. - Но будет лучше, - раз уж начал, надо идти до конца, до конечного "да" или "нет". - Намного лучше, я обещаю. Пожалуйста, согласись. - Но мы же и так... Химчан молчит, набирается смелости для прямого взгляда в глаза, даже щурится немного. - Я очень хорошо целуюсь, - как последний, самый веский аргумент, говорит он. На щёки младшего плещет румянец, настаёт его очередь отводить взгляд. - А я... я совсем... не умею. - Научить? - Химчан чувствует себя немного глупо, осторожно приподнимая лицо такого высокого Чунхона за подбородок. - Научить тебя? И что-то обрывается внутри, в самой груди, лопается тысячей раскалённых брызг. Потому что Чунхон, зажмурившись, приседает на край раковины и кивает. - Но учти. После этого я тебя уже никуда не отпущу. - Не отпускай. Химчан делает крохотный шаг, обнимает за талию, прижимает к себе - уверенно, но нежно. И целует. Губы у него немного подрагивают, когда, наконец, после стольких месяцев, казалось безнадёжных, ожиданий, прикасаются к чунхоновым. К горячим, мягким, таким мягким до одурения, губам. Чунхон отвечает неуверенно, зажато, но отвечает. Химчан чувствует, как проваливается в чёрную кроличью нору и больше не думает ни о чём. *** - Интересно, что происходит с Лисицей? Свежего мяска наелась? - Ёндже мягко хватает Химчана за загривок, пока тот, погрузившись в свои мысли, нарезает морковку, - Крольчатинки? - Ага... - не успев себя остановить, отвечает "мать семейства", любовно отрезая очередной оранжевый кружок. - Чёрт, Ёндже, что ты несёшь? Ругаться ему совсем не хочется, былое раздражение смыло подчистую три дня назад, на этой самой кухне, когда его Чунхон стал действительно его. - Я? Я несу истину и справедливость, не так ли? Химчан откладывает нож, разворачивается к штатному умнику и, вопреки всем ожиданиям последнего, расплывается в слегка дебильной улыбочке. - Ах ты, старый пидор! - почти восхищённо резюмирует Ёндже. Химчану правда интересно, что вообще святого есть у этого человека. И тут же приходит к выводу, что ничего. Ёндже улыбается немного шокировано, когда вопросительно кивает в сторону гостиной. - Малой? Химчан только кивает, не переставая глупо лыбиться. - Да ладно? Да ладно?! Хей, ну ты крут, я тебе скажу. И что? Любовь... - он смотрит на разделочную доску, - ...морковь? Бабочки летают, единороги блюют радугой? - Мне очень хочется тебе въебать, - не меняясь в лице, ласково отвечает лисица, - можно? - Так я не понял, тебе нравятся мальчики помладше, или такие, как я? А то уже и мне собрался... - Не гневи судьбу, счастье моё... Из гостиной доносится счастливый смех Чунхона, какие-то дурацкие вопли-визги, и Химчан моментально забывает, что хотел сровнять с полом тело своего друга. Улыбаться ему уже больно, поэтому он просто вздыхает, прикрывая глаза. Ёндже только присвистывает и утягивает кусочек морковки. - Ты выглядишь, как хренова школьница на выпускном балу, томно глядящая на принца школы. Химчан только аккуратно цопает внушительных размеров ножичек и улыбается уже более по-химчански: немного хитро и очень опасно. - Зависть, друг мой - преотвратительное чувство. - Завидую? Я? Тому, что тебе достался малыш в полное и непристойное владение? Вот ещё! Ёндже ржет, как вообще ненормальный, хлопает Химчана по плечу и даже утирает слёзы. - На самом деле, я даже рад за тебя, наверное. Хотя... Я не хотел бы, чтобы дело дошло до похорон... - Именно поэтому я не советую тебе хохмить на эту тему в присутствии третьих лиц. Особенно лидерского лица. Словно услышав эти слова, в комнате басит Гук, явно пытающийся разнять младших. Младшие хохочут на два голоса, раздаётся грохот падающих тел и недовольное бурчание. Химчан, бросив нож на стол, подрывается с места, как реактивный самолёт. У Ёндже даже чёлку ветром трогает. Ворвавшись в царство хаоса и разрухи, Химчан понимает, что всё хорошо, в пределах нормы: Ёнгук восседает на диване, прижав к себе малого, под этим диваном валяется Чоноп и ржет уже беззвучно. - Ты убил мне... ребёнка? - интересуется Химчан, подходя поближе и присматриваясь к уже красному, как помидор, Муну. - Ребёнок – цел, - отчитывается лидер, показывая Химчану тоже не вполне адекватного от смеха Чунхона. - Немножечко помялся, но жив и здоров... почти. - О, Господи... - Химчан возводит глаза к потолку, - Я имею в виду второго ребёнка. Вот этого. - Он даже, на всякий случай, указывает на второго младшего. Ёнгук какое-то время бестолково смотрит на "жену", потом страдальчески заламывает брови и роняет голову в прижатую к груди кудрявую макушку. - Нет. Прошу тебя, умоляю даже - нет! Я к этому... мальчику не имею никакого родительского отношения! Мне с одним бы справиться... - Можно подумать, ты без официального "усыновления" с Чонопом не "разбираешься", - отрезает Химчан, стараясь сдержать улыбку. - И вообще. Все они - дети. И что у вас тут произошло? - У нас... У нас... - лепечет Чунхон, предпринимая слабые попытки выбраться из стального захвата старшего. - Нееееет... - низко стонет Чоноп, перекатываясь на бок и буквально сворачиваясь в комок от смеха. - Не говори этогооооо.... - Ну вот видишь, - словно виновато улыбается Ёнгук. - Дети запрещают мне рассказывать. Так что я как-нибудь потом, лады? Химчан старается нахмуриться, но Мун до того заразительно корчится на полу, что его самого пробирает на смех. Так сильно, что он даже не обращает внимания на какой-то язвительный комментарий вошедшего Ёндже. Просто плюхается на диван рядом с лидером, укладывает себе на колени ноги Чунхона и прикрывает глаза. Хорошо. Семья. Уют. Очень хорошо, как он раньше без этого жил, без этой чёртовой идиллии? Эту самую идиллию немного портит Тэхён, неожиданно, кажется, для всех пятерых, оказавшийся тут же, за столом. Он медленно встаёт, натягивая ворот кофты на нос и, присев на корточки, с непроницаемым лицом начинает тыкать уже начинающего успокаиваться Чонопа. Все три зачинщика этого бедлама начинают ржать с новой силой, Химчан с трудом ловит длинные ноги малого, чтобы стащить с себя от греха подальше - в таком состоянии зашибёт же, и не заметит. Практически не получив увечий, командир кроличьего отряда возвращается на кухню, к нарезанию своей морковки. Минут через пять его мягко обнимают со спины и дышат в макушку. - Что ты готовишь? - Морковный суп из морковки с морковкой, - совершенно спокойно говорит Химчан, чуть запрокидывая голову к чужому плечу. - Какой ты оригинал, - тихо, уже совсем спокойно смеётся Чунхон. - У меня живот болит. - Конечно, так ржать-то. - Просто хенним очень смешно пошутил про Чонопа и зомби. Химчан не успевает отконтролировать себя и нажимает ножом на несчастную морковину слишком сильно: "хенним", его бесит это слово, бесят отношения младшего со старшим, и просто вымораживает отношение Чунхона к Ёнгуку. Как можно так кого-то обожествлять?! Чунхон не замечает этого резкого движения, продолжая сопеть в химчановы волосы и мягко поглаживать его живот, и Химчан успокаивает себя. Сам же такой, по сути-то: помешанный на ребёнке сверх всякой меры, сам его чуть ли не божеством считает. Но у него-то любовь! И пусть дитё обожествляет себе на здоровье, но его, Химчана! Гук-то тут причём... Эти мысли появляются в голове Химчана всё чаще и прилично так отравляют жизнь. Хотя, пока ещё, получается держать себя в руках и виду не подавать. А Чунхон это словно чувствует, постоянно находит поводы остаться с Химчаном наедине, хотя бы ненадолго, чтобы обнять, поцеловать, прошептать что-нибудь ласковое на ухо. И Химчан буквально дуреет. Однажды он просыпается посреди ночи, перегибается через развалившегося на всю кровать Тэхёна и обнаруживает, что ребёнка нет на положенном месте. *** Чунхону снова не спится, он выползает в гостиную и устраивается на диване. Он думает и думает о Химчане. Ничего особо конкретного, просто присутствие этого человека в сознании в последнее время переходит все границы нормального. Чего доброго, скоро начнёт о нём думать больше и сильнее, чем о хенниме. На любви к хенниму держится внутренний мир их обоих: и Чунхона, и Зело. Да, он разделяет этих двоих в себе, и понимает, что Ёнгука любит обеими своими "сущностями", а Химчана вот - только Чунхон. Это и понятно, конечно: Зело должен любить только своего создателя, не смотреть ни на кого больше, делать всё, чтобы его жизнь стала как можно лучше. Просто Чунхону кажется, что он как-то обделяет Химчана, что ли... - Ты чего не спишь, маленький? Химчан садится на край дивана и кладёт голову Чунхону на живот. Чунхон терпеть не может всех этих слов, типа "малого", "мелкого", "маленького", и позволяет подобные обращения только Ёнгуку. А вот, смотри ж ты, от Химчана это звучит так приятно... - Не знаю, - он улыбается и треплет шёлковые, слишком мягкие от краски волосы. - Просто не спится, надоело в кровати лежать. - Я люблю тебя, ты знаешь? Химчан тихо смеётся, и правда - как глупая школьница, которую Принц пригласил на танец, зарывается носом в прогретую футболку. Чунхон уже почти привык слышать эти слова, привык быть любимым, даже обожаемым. Это не пугает, не смущает, просто как-то... Чунхону всегда казалось, что любовь должна быть непременно взаимной. - Я знаю. Обнимешь? Обниматься выходит редко, поэтому, вот даже в такие моменты, Химчан никогда не сердится, что ребёнок не спит. Он поднимает голову, улыбается лисьей своей улыбкой и просто ложится сверху. До сих пор, всякий раз, когда Химчан целует младшего – волнуется, и даже, кажется, смущается. Чунхон хитро смеётся, когда видит лёгкий, едва заметный румянец на чужих щеках. И не то, чтобы Чунхону очень хочется. Просто очень, очень интересно. А интерес - самая сильная движущая сила в Чунхоне: он убирает руки с химчановой спины, и, не сомневаясь нисколечко, запускает их под футболку, на живот. Ощущать под ладонями чужое, напряжённое тело, слышать удивлённый вдох - это так приятно. Он поднимает руки выше, к груди, задирает футболку, складываясь ниже, чтобы оказаться совсем под Химчаном. - Маленький, перестань... - тихо выдыхает Химчан прямо во влажные от недавних поцелуев губы. - Почему? - весело спрашивает Чунхон и накрывает ладонями оба соска. А вот это уже совсем интимно, совсем не шутки - он сам вздрагивает, закусив губу. - Ты не хочешь? - Я... - Химчан приподнимается на локтях, вытягивает из-под себя чужие шаловливые руки и вздыхает, - Я очень хочу, Чунхон. Ты даже не представляешь, как. Но я не могу. Чунхон строит недовольную рожицу и шумно выдыхает через нос. - Потому что я маленький? - Потому что ты маленький, - кивает Химчан и сочувственно улыбается. Сочувственно самому себе, наверное. - Я и так постоянно себя ругаю за такую слабость, боюсь тебе как-то навредить. Ты же даже не представляешь, какая на мне ответственность! - Химчан. - руки опять ползут под футболку, но останавливаются на животе. - Это же глупости, если мы оба хотим. - Нет. Я сказал, нет. Не сейчас. Ещё рано слишком. Чунхон кривится, но знает, что с таким строгим Химчаном спорить бесполезно. Он просто кивает, обнимает Химчана и прижимает к себе, не без злорадства отметив, что пара лёгких прикосновений возбудили этого принципиального дурака. Это первый раз, когда они оба засыпают, обнявшись там, где их могут увидеть.