В ладонях он держал весну

Недели через две после болезни Чунхона, Химчан утаскивает его на кухню, убедившись, что все заняты своими делами и беспокоить их пока что никто не собирается. Он преспокойненько усаживает ребёнка на стол, устраивается между тощих коленок и начинает медленно, с видимым удовольствием, облизывать длинную шею. Шея - это вообще отдельная история; отдельный фетиш, так сказать - главный храм его поклонения. И он готов тратить часы, сутки, годы, всю жизнь потратить только на то, чтобы трогать её, ласково сжимать в пальцах, целовать, облизывать, прикусывать, кажется, такую тонкую кожу, ловить губами кадык. Чунхон всегда жмурится, как сытый кот, когда откидывает голову, подставляясь под ласки, всегда вплетает пальцы в химчановы волосы, осторожно перебирая. Химчан буквально дуреет, чувствует себя совершенно безумным, когда только думает о том, что Божество с ним, его, позволяет, не отталкивает от себя, а наоборот - прижимает к себе, дышит часто. - Химчан... - М? - Химчан уже добрался поцелуями до ямки под ухом. - Химчааан... - чуть более капризно шепчет Чунхон, шепчет нарочито тихо, нарочито сипло, и даже, совершенно осмелев, несильно качает бёдрами вперёд. - Пожалуйста... Химчан отрывается от Чунхона и долго смотрит ему в глаза. Нельзя. Он маленький, ему всего пятнадцать, он же ребёнок совсем. Это Химчан ненормальный, извращенец, придурок озабоченный с почти годовым стажем воздержания, но мозги у него всё-таки есть. Хотеть можно, желать, вожделеть страстно - можно. Но брать нельзя. Чунхон словно слышит эти мысли - Химчану вообще всё время кажется, что малой знает всё про всех - и, не отводя взгляда тёмных глаз, медленно, словно издеваясь, облизывается. - Пожалуйста... И в Химчане, в какой раз, что-то ломается. Он медлит ещё несколько секунд, чутко прислушиваясь к звукам в квартире: когда он уходил из гостиной, Ёнгук сидел с блокнотом и строчил очередной текст - это надолго; Чоноп и Ёндже дремали на диване, сидя перед плазмой, показывающей какой-то скучный фильм; Тэхён вообще весь вечер спит. Химчан коротко кивает сам себе, берёт Чунхона за руку и тянет в сторону ванной. В небольшом, ярко освещённом помещении - слишком хорошая акустика, и Химчан включает воду. Чунхон улыбается так нагло и самодовольно, что хочется просто дать ему по шапке и оставить без сладкого, чтобы не зарывался. Хорош был бы Ким Химчан, если бы сделал это. Спесь заметно спадает с Чунхона, когда он чувствует чужие ловкие пальцы на завязках своих домашних штанов. Он даже хочет что-то сказать, но Химчан буквально затыкает его поцелуем. Чунхон выглядит совершенно смущённым, но целовать себя позволяет, даже отвечает, правда как-то бестолково. Химчану хочется громко, совершенно не по-лисьи мурлыкать, когда он начинает медленно, но настойчиво стягивать мягкую ткань с узких бёдер. - Не бойся, - он тихо смеётся в любимую шею. - Так просил, а теперь - на попятную? Брать Чунхона на "слабо" - самый верный способ получить от него желаемое: Чунхон подаётся вперёд и шумно выдыхает Химчану в ухо. - Не дождёшься. Химчан думает "ну и стерва", буквально захлёбывается восхищением, когда Чунхон сам, явно всё ещё смущённый, но задетый за гордость, сам вышагивает из своих штанов. Он подхватывает малого за бёдра и усаживает на стиральную машинку. Он пробегается поцелуями по рукам, приподнимает футболку, вылизывает подрагивающий живот, заслушивается тихими, едва различимыми вздохами. Пока он осторожно стягивает бельё - идиотские в высшей мере голубые боксеры с мультяшными лошадками - он любуется раскрасневшимися щеками, влажными губами, дрожащими ресницами закрытых глаз. Коротко поцеловав в последний раз, Химчан встаёт на колени и закидывает ноги Чунхона себе на плечи. Господи, как он по этому скучал! И как же он, чёрт подери, хотел. Именно так, именно с этим человеком - хотел так, что сейчас подрагивают руки и наслаждение прокатывается по позвоночнику мягкими горячими волнами. Чунхон вздрагивает от каждого прикосновения, пищит почти жалобно, вцепляется в волосы Химчана слишком сильно. И, через какое-то время, начинает робко, едва заметно, подаваться вперёд, поймав ритм. У Химчана умелый язык, мягкие губы и от всего этого, от ощущения сдавленных стонов там, в самой глотке, Чунхон начинает постанывать в голос. Он даже закусывает свою ладонь, чтобы не шуметь слишком сильно, расслабляет пальцы в чужих волосах и только прижимает голову к себе. Ему хорошо так, как не было ещё никогда. Хорошо так, что даже смущение забывается, оставляя только ощущение чужого горячего рта, и нежных ладоней на бёдрах. Чунхон начинает заходиться, выплёвывает собственную ладонь, проронив финальный, долгий и грудной стон. Химчан медленно поднимается, вытирая губы, улыбается вопросительно, обнимает своё божество. Он лохматый, с прилипшими белыми прядками к повлажневшим вискам, красивый до одурения. - Ты что… - глупо спрашивает Чунхон, взяв Химчана за щёки и заглядывая в глаза. - Ты... проглотил? Химчан спокойно кивает и улыбается хитрой лисой. - Да. И... - Не говори мне ничего об этом! - пищит Чунхон и хихикает, как девчонка, покрываясь ещё большим румянцем. - Так. У моего ребёнка голая задница, - смеётся Химчан, находит безумие с лошадками и, наклонившись, одевает их на малого, провожая голубую ткань лёгкими поцелуями. - Вспомнил, а, - язвительно парирует Чунхон и приглаживает химчановы волосы. - Спасибо, мам. Химчан смотрит на него так, словно сейчас, ну вот точно, треснет. - Одевать штаны, идти на кухню и ждать ужин. Раз-два, пошёл. Всё ещё глупо хихикающий Чунхон получает шлепок по попе, когда выходит из ванной. Химчан чистит зубы, умывается, причёсывается и выходит тоже, предварительно осмотрев машинку на предмет каких-либо улик. Когда он заходит на кухню, то застаёт Чунхона, буквально распластавшимся на столе, пытающимся дотянуться до Чонопа, который от него что-то прячет. - Ну дай! Дай-дай-дай-дай! Ты что, жадина? Тебе жалко? Я тоже хочу! - Что за бедлам? - интересуется Химчан, скрестив руки на груди и старательно не глядя на две минуты назад одетую часть тела ребёнка, просто как-то невежливо обтянутую штанами. Чунхон поворачивается на голос, делает грустные глаза, обиженно поджимает губы и указывает на Чонопа, у которого на лице написано "я не служу Сатане, я и есть Сатана". - Он! Химчан, он! Он не делится шоколадкой! - Чунхон возмущается так искренне, словно и не было ничего вот только что, в ванной. Химчан даже немного расстраивается. - А тебе можно? - нехорошо улыбается Чоноп и вопросительно смотрит на Химчана так, словно хочет сожрать. - Ему можно, - отвечает лисица, открывая холодильник. - Но совсем немножечко, и под моим контролем. А вообще, Чунхон-а, капризничать и ябедничать - нехорошо. Чунхон сползает со стола, смотрит на Чонопа, потом на Химчана. Ему кажется, что эти двое имеют ввиду не совсем то, о чём говорят. Ему делается немного неуютно, но, раз уж дали разрешение, он опять требовательно протягивает ладонь к своему дружку. - Гони шоколадочку. Чоноп делает обречённый вид, отламывает дольку и кладёт на эту самую ладонь. - Эх, кролик... Слушай! - вдруг вскидывается Чоноп. - Я вспомнил!!! Я же нашёл тут в интернете такую классную штуку! Чунхон с секунду присматривается к хитрым глазам, видимо, понимает, что затея отменная, и поворачивается к Химчану. - Сколько времени до ужина? Химчан, с пачкой спагетти в руках, осматривает детей и понимает, что запретить им баловаться сейчас будет равносильно казни. - Полчаса. И не сломайте мебель. И отец семейства творит, так что не шумите в гостиной. Чунхон и Чоноп хитро переглядываются, срываются с места, замедляя ход только в гостиной. Химчан выглядывает в дверной проём и тихо смеётся, глядя, как эти двое на цыпочках прокрадываются мимо лидера, явно погружённого в прострацию, и снова дают дёру, только проскочив "опасную зону". В коридоре они сталкиваются с Тэхёном, которого тут же хватают под руки и волокут за собой. Химчан слышит что-то про камеру, фильм и фансервис. Что ж, придётся поиметь очередных развесёлых проблем с детским творчеством. Химчан стоит с какой-то дебильной улыбочкой, всё трогает свои губы, и вдруг задумывается, чего это Чоноп такой сатана. Единственную логичную гипотезу он списывает на паранойю, посчитав, что пума был бы скорее шокирован, или даже зол. Да и услышал бы Химчан, если бы кто-то открывал дверь. Чёртово общежитие. И вообще - искать логику в поведении лучшего друга Чунхона (а этот статус о многом говорит) - просто бесполезно. Химчан пропускает время, паста разваривается и делается противной даже на вид, но не выбрасывать же. - Что там происходит, ты не в курсе? - интересуется Гук. Вид у него глуповатый и растерянный, как всякий раз после сочинительства. - Ну... они... играют? Гук усаживается за стол и улыбается улыбкой самого гордого в мире отца, совершенно не сочетающейся со словами. - Играют. Пятнадцать, семнадцать и восемнадцать лет, а игры, как у пятилетних. Нет, ну ладно, на камеры... - На камеры они ведут себя намного адекватнее. Я макароны испортил. Ёнгук улыбается. - Да пофиг, всё равно вкусно. Я рад, что ты успокоился. Химчану становится неожиданно стыдно за своё поведение: большой уже мальчик, вон, детей совращает вовсю, а вёл себя, как не очень умненькая девочка, у которой всё лицо в прыщах накануне свидания, потому что переходный возраст. Он виновато улыбается и чуть ли не в первый раз в жизни не знает, что сказать этому, такому большому и устрашающему, но, совершенно, по сути, безобидному лосю. Медведю. Горилле. Химчан решает проверить свои знания в разнообразии крупных животных позже и просто включает чайник. - Успокоился. Чай будешь? - Пожрать бы по-человечески. - Пожрать будет, но попозже. Ёнгук серьёзно кивает и принимается барабанить пальцами по столу. *** Чоноп прослушивает сценарий будущего фильма ещё раз, согласно кивает и расслабленно облокачивается на стену: сейчас можно расслабиться, идея уже внедрена в умы товарищей, осталось только подождать, пока лисьи гены в Чунхоне проснутся и тот придумает, как всё это провернуть. Чонопу хочется повеселиться, порадовать фанатов, и, чего греха таить, позлить старших. Тэхён начинает рассуждать, придумывать и продумывать, как и что будет лучше сделать, чтобы хёны не пропалили раньше времени. Чоноп закрывает глаза и перестаёт слушать: так и так всё узнает, да и рулить процессом будет сам. Он вспоминает то, что произошло вот только что, а кажется, что много лет назад. Чоноп идёт по коридору и слышит странные звуки из ванной, весьма неоднозначные. Это удивляет, вызывает интерес, и он осторожно приоткрывает дверь, так непредусмотрительно не запертую. Чунхон, вот этот вот искренне и так по-детски смеющийся сейчас Чунхон, сама невинность и наивность - сидит полуголый на стиральной машине, закинув стройные и, пожалуй, слишком длинные ноги на плечи Химчану, запрокинув голову, подрагивая всем телом и стараясь стонать тише. У него красивое, совершенно по-новому красивое лицо, такое взрослое в этот момент. Чоноп очень хорошо видит, как трепещут тонкие ноздри, подрагивают ресницы, как стекает тонкая струйка слюны из-под закушенной ладони. Чонопу становится дурно до тошноты, так, словно он не чужой секс только что увидел, а полусгнивший детский труп. Или труп котёночка. Он кривится и, так же осторожно прикрыв дверь, мчится на кухню - попить холодной воды. Он успевает привести себя в чувство до того, как эти двое заходят на кухню, закончив свои делишки. Что-то его это всё не впирает. - Эй, ты жив, начальник? Чоноп резко открывает глаза, когда Тэхён настойчиво дёргает его за рукав и внимательно щурится. Он смотрит на дружков и, против воли, замечает, что у кролика слишком уж красные губы. - Начальник жив. Так что, с кого начнём? - С Ёндже, с Ёндже! - заливисто смеётся Чунхон, хлопая в ладоши, - Думаю, можно много смешного наснимать про него. - Ага. И интересного. - Тэхён так выделяет последнее слово интонацией, что обоим младшим становится понятно, что тот задумал какую-то вообще мозговыносную каверзу. Чоноп и Чунхон хитро улыбаются и синхронно кивают. - Хён! Хенним, слушай... - жарко шепчет Чунхон, буквально уткнувшись старшему в ухо, пока они ужинают весьма сносной пастой. - Ты можешь нам кое в чём помочь? У нас очень интересная хитрость задумана. Чунхон прекрасно понимает, что под раздачу должен попасть и сам Ёнгук, но он ни за что не позволит снять что-то нехорошее про обожаемого хёна, а помочь он и правда может нехило. Гук наклоняется к ребёнку, хитро озирается и говорит едва слышно. - Что нужно сделать? Чунхон буквально светится от довольства и начинает подробно рассказывать план "покушения". Он так увлечён рассказом, что не замечает, как на них смотрит Химчан. - Чунхон-а? - тихо шепчет Химчан, лениво перебирая волосы на макушке Чунхона, сейчас он именно "Чунхон", а никакое не "божество". – Чунхон-а, ты спишь? - Нет... - младший ласково потирается щекой о грудь лисицы и поуютнее обнимает. Они лежат в обнимку, рядом с храпящим Тэхёном, потому что Химчан всё ещё, оправдываясь риском заболевания, "оберегает" ребёнка. - Ты любишь Гука? Чунхон вздрагивает, приподнимается на локте и пытается заглянуть в спокойное лицо Химчана. - Люблю, конечно. Безумно люблю, ты же знаешь. - И почему тогда ты... Чунхон не понимает, что это Химчан завёл... Не понимает, как вообще ему в голову могло прийти такое. - Ким Химчан. Я люблю хеннима, потому что он - мой хенним. Потому что он – моя... ролевая модель, что ли. Он как папа мне, понимаешь? Химчан не понимает, он не желает понимать. - Я люблю вас одинаково. Но про Гука я не думаю так, как о тебе. Я не представляю с ним всякое. Чунхон явно пытается успокоить такими словами, но Химчан только сильнее поджимает губы и слегка сжимает в руке чужие волосы. - Ты идиот, Химчан. Ты ревнуешь? - Я ревную. Я страшно ревную, маленький. Просто... - Просто ты думаешь, что я такой легкомысленный. Лучшая защита - это нападение, лучший способ оправдаться - обидеться.