В ладонях он держал весну

Химчан молчит, потом обнимает Чунхона, прижимает к себе и шепчет в макушку: - Никогда не смей даже думать так. Я никогда не обвинил бы тебя в подобном. Ясно? - Ясно. - бубнит Чунхон, мысленно вскрикивая "йес!", потому что опять победил. Химчан бурчит про Гука ещё дня три, пока не выясняет, что ему нужно срочно уехать на два дня. Говорит, что беспокоиться не о чем, но ехать домой нужно непременно, он уже договорился с начальством. Он совершенно не представляет, кому в этом бедламе можно раздать ценных указаний на предмет бесконтрольного проживания, и решает просто понадеяться на то, что у пятерых парней, в складчину, наберётся хотя бы один мозг и особых бед они не натворят. Он уезжает рано утром, пока ещё спит даже Тэхён, оставив записку с меню на два дня на кухонном столе. Чунхон и Тэхён всё утро и весь вечер после репетиций пытаются, всё ещё пытаются снять хоть что-то "интересное" про Ёндже, но тот слишком хорошо прячет всё возможное палево: даже еду в кровать не притаскивает! Чунхону делается грустно: про Химчана они уже наснимали, со сценарием по Гуку всё никак не могут договориться, а друг про друга решили снимать в последнюю очередь. Да и у Пумы с настроением что-то не то, совсем не то: ходит, как прибитый, зачем-то собирает разбросанные по дому вещи, аккуратно складывает, относит их на места, а к вечеру и вовсе предпринимает попытки приготовить ужин. Кое-какие подозрения про то, что всё это матрица, или, как минимум - колдовство, закрадываются в голову Ёнгука, когда ужин оказывается не просто сносным, а очень даже вкусным. Ёнгук что-то глупо шутит про Чонопа и его мистическую связь с Химчаном, потом про это же шутит Ёндже, только как-то не миленько и не смешно. За что моментально получает по чёлке от старшего, который выглядит как-то странно. Чунхон не любит, когда его хенниму грустно, поэтому, воспользовавшись отсутствием "материнского" присмотра, тащит его играть в стрелялки на ночь глядя. Они режутся в какую-то новую игрушку так долго, что все остальные уже расползаются по кроватям. После полуночи, счастливый и совершенно довольный жизнью Ёнгук отправляется мыться, а Чунхон идёт спать. Он смотрит в давно изученный потолок и никак не может уснуть. Так долго, что вернувшийся хенним уже тихонько храпит на нижнем ярусе, в унисон с Тэхёном. На соседней с Чунхоном кровати непривычно-пусто, под одеялом как-то никак, не жарко и не холодно. Это очень раздражает, потому что вылезать и идти в гостиную лень. Он поворачивается на бок и присматривается к Чонопу. - Чоноп... Чоноп... - едва слышно шепчет младший, и не получает никакого ответа, от чего расстраивается совсем. - Эй, Пума... - Чего? - его голос звучит недовольно и сонно. - Пууум, - улыбается Чунхон. - Обними меня, а? Я так один отвык спать - никак не усну. Обнимешь? Чоноп молчит несколько секунд, потом, выдохнув смешок, просто пододвигается, залезает под одеяло и обнимает успевшего развернуться на другой бок друга. - Глупый крольча. - Тёплый пума, - улыбается Чунхон, прижимаясь к и правда тёплому телу спиной. - Хороший. Чоноп обнимает тощий живот, потом просовывает одну руку под длинную тонкую шею, чтобы удобнее было лежать и утыкается носом в слабо пахнущие травяным шампунем волосы. Чунхон устраивается поудобнее, перехватывает руку, лежащую на его животе, улыбается, как дурак и засыпает. Зело водит руками по стене и идёт по полупустому коридору. На его глазах бинты, они влажные от слёз, ему очень страшно. Он так устал плакать за эти дни, поэтому он скулит почти неслышно. - Почему?.. Почему так темно?.. - его голос звучит жалобно, скрипит какими-то железками в горле. Он до ужаса боится темноты. Он останавливается и осторожно проводит самыми кончиками пальцев по своему лицу. Долго трогает бинты, немного успокаивается. Но его руки очень слабые, снять повязку стоит больших усилий. Тихий шелест. Бинты падают на пол. Ничего не меняется. Слёзы, неправдоподобно-большие, катятся по щекам. Он сжимается в комок, обнимает себя за плечи. - Почему так темно? Включите свет... - он говорит так тихо, что сам почти себя не слышит. - Пожалуйста... Я не могу смотреть на темноту... Но чернота, царящая под веками, не исчезает. Он всхлипывает и снова находит напуганными пальцами стену. Крохотными шажками идёт дальше и тихо умоляет прекратить эту темноту. Он не помнит, почему он так боится. Знает только, что в темноте случилось что-то страшное. Стена резко сворачивает, он чуть не падает, путается в широком подоле рубахи. Замирает, прислушивается. - Это тот, из пятнадцатой палаты... - тихий шёпот, так похожий на голос Химчана. - Ага. Тот который себе глаза расцарапал... - равнодушно гудит голос его Бога, и он в ужасе зажимает себе рот. Но слушает. - Его палата рядом с моей... - шёпот становится почти неразборчивым. - Он несколько ночей плакал в голос. Говорил, что боится видеть темноту, - голос Химчана наполняется насмешкой. - Вот и выцарапал себе глаза, чтобы её не видеть. - Идиот. Давно надо было его разобрать, да всё руки не доходят. - усмехается голос Бога по имени Ёнгук. Зело обессилено сползает на пол. Они говорят о нём: темнота будет с ним вечно. К горлу подступает истерика, он поджимает ноги к животу и воет в голос. Вдруг он забывает своё имя. На утро Чунхон с совершенным изумлением понимает, что в квартире никого, кроме них с Чонопом нет. На кухне находится записка, в которой каждый из парней отчитывается в том, куда именно им приспичило свалить с утра пораньше. - Эй, кошатина, ты в курсе, что у нас выходной сегодня? Чоноп выныривает из холодильника и довольно щурится, зажав в зубах кусок холодной курицы. По этому лицу младший совершенно не понимает, знал тот, или нет. Хотя, в сущности-то, какая разница? Перспектива провести весь день, ну или, хотя бы, его часть, в совершенно безнаказанном веселье, в обществе только лучшего друга, делает Чунхона таким счастливым, что он начинает нетерпеливо ёрзать. В силу возраста и рода занятий, ему крайне редко удавалось побыть дома одному, а в последнее время это казалось и вовсе невозможным - проживая с пятью-то парнями! - поэтому сейчас он буквально не знает, с чего начать отрыв. Чоноп ставит на стол тарелку с курицей, полупустой пакет сока и, сияя, как новенькая монета, начинает жевать. - Хёны прибьют, если узнают, как мы завтракаем. - с набитым ртом говорит Чунхон, совершенно довольный этим фактом. - Химчан-хён точно убьёт, - так же лыбится Чоноп. - Ну... Мы ему не скажем, да? После того, как в тарелке не остаётся ничего, Чоноп, немного задумавшись, вдруг делается хитрым совершенно иначе - Чунхон моментально навостряет уши. - А давай играть? - Во что? - Ну... - Чоноп наводит таинственность, щуря глаза в усмешке. На самом деле они - большие мальчики, давно выросшие из детского сада, просто эти "игры" давно превратились в некую традицию. Чоноп упирает руки в стол, пригибает голову, как настоящая пума, готовящаяся к прыжку. Чунхон напрягается тоже, улыбается во все тридцать два и уже входит в роль, пусть и не озвученную. - Если я сейчас... - Чоноп слегка приподнимается, - тебя поймаю, то... Он не успевает договорить, потому что Чунхон, пронзительно визжа, уже срывается с места и несётся из кухни, сшибая по пути пару стульев. Чоноп срывается следом, закладывает крутой вираж, разражаясь идиотским рыком, мчится по квартире, с криками "поймаю!". Чунхон перемахивает через диван, орёт, как резаный, заходится смехом, хватает пуфик и швыряет себе за спину. Чоноп рассыпает какие-то хитрозаверченые проклятия, когда Чунхон несётся вкруг по гостиной. И смеётся совершенно демоническим смехом, когда удаётся подставить подножку, да так, что Чунхон, визжа ещё пронзительней прежнего, плюхается спиной на многострадальный диван. Чоноп по инерции залетает на него, перехватывает его руки и заводит за голову, лишая жертву возможности вырваться. Чунхон пытается отдышаться, хитро улыбается и смотрит из-под полуопущенных ресниц. Чоноп улыбается тоже, поудобнее перехватывает чужие запястья и смотрит. Ему всё ещё очень весело, он думает, что бы такого сделать с кроличком, которого, всё же, поймал. А этот самый кроличек, не переставая улыбаться, вдруг резко поднимает голову, мягко толкаясь сухими губами в его, чоноповы. Чоноп хлопает глазами, он удивлён, только вот улыбка никак не желает сползать с лица. Чунхон тихо рычит, снова приподнимается и проводит языком по тёплой, ещё немного сонной щеке. И опять улыбается, хитрая мелкая задница. Чоноп не находит ничего лучше, чем просто наклониться и поцеловать нормально. На самом деле, он совершенно не уверен... ни в чём, это ведь всего лишь игра была, а вот поцелуи - это серьёзно. Но Чунхон отвечает, неожиданно активно и так же весело. Смело целует, языком чужие губы трогает, слабо пытается руки высвободить. Чоноп не отпускает, просто потому что как-то не понимает, как это сделать. Чунхон отрывается, глупо хихикает и глаза у него чёрные-чёрные, когда он смотрит. - Мне кажется... - хихикает Чоноп и роняет голову на плечо младшему. - Что одна лисица оторвёт мне... всё. - Ну... - смешно дёргает носом Чунхон.- Мы ему не скажем, да? И кусает за ухо. Не интимно, скорее просто продолжая игру. Потом сгибает длиннющие ноги в коленках, отвешивает пуме двойного пинка и тот снова срывается. Чунхон процарапывает ногтями по диванной обшивке, падает на пол, вскакивает и влетает в стоящего в прихожей и немного шокированного Химчана. И встаёт, как вкопанный. - Химчан? - Что это было? - он указывает рукой в сторону спальни. - Это?.. - Чунхон надеется, что сглатывает не очень заметно, - это мы с пумой в догонялки играли. Химчан смотрит так-то странно, потом начинает смеяться. - Я его даже не разглядел, как он быстро пронёсся. Привет. - П-привет... А что ты тут делаешь? Химчан разувается, вешает куртку на вешалку и коротко целует своё божество в щёку. - Постарался и закончил все дела пораньше - соскучился. И устал очень. - Я так рад! - улыбается Чунхон и чмокает лису в макушку. – Только... никого дома нет, у нас, оказывается, выходной, и мы с Чонопом всё съели. Химчан возводит глаза к потолку, словно говорит "я и не удивлён, как мне вообще в голову пришло вас оставить", потом улыбается и идёт к спальне. - Я сейчас душ приму, и что-нибудь приготовлю, хорошо? Чоноп смотрит на Химчана весело, немного нагло - прячет вину. Пока Химчан моется, Чоноп шепчет Чунхону "пронесло", отвешивает подзатыльник и бежит на кухню. Пока Химчан готовит, подробно расспрашивает о проведённом без него дне, возвращается Ёнгук, уставший после тренировки, но очень довольный. Ещё более довольным он делается, когда выясняет, что "дорогая" вернулся раньше срока, уже готовит жрать, и теперь ему, Гуку, не нужно единолично следить за детьми. Можно подумать, что следил. За ужином Чунхон опять пристаёт к Гуку, чтобы тот помог им подловить Ёндже ну хоть на чём-нибудь. Они шушукаются, склонившись друг к другу, на что Тэхён и Чоноп заговорщицки лыбятся, а Ёндже, словно чувствуя, что по его душу происходит заговор, язвит сверх меры. К всеобщему удивлению, Химчан не осаждает его, как делал это всегда, и даже поддерживает некоторые шутки. Химчан вообще как-то не в себе немного. - Лис, ты в порядке? - басит Ёнгук, относя тарелки в мойку. - Хочешь, помою? - Хочу. - слишком резко отвечает Химчан. - И я в порядке. Всё замечательно. - Ну вот, ты опять испортился... - бурчит Гук так, словно у него отняли конфету. - А я только обрадовался. Химчан не успевает ничего ответить: из гостиной орёт Чунхон, требуя немедленной аудиенции, и Банг срывается с места. Посуду, правда, потом моет, как обещал, но это как-то совсем не поднимает настроения Химчану. Так не поднимает, что он вваливается в гостиную, прерывает детские шушуканья и тащит Чунхона в прихожую. - Что случилось? - Пошли, прогуляемся? Химчан, конечно, весьма на нервах, но стоило только посмотреть в эти невинные, глуповатые глаза, как большая часть раздражения исчезла. Поэтому эта фраза прозвучала просительно и даже ласково. Чунхон хлопает глазами. - Куда? Ночь почти, а завтра вставать... - Ненадолго. Я просто хочу с тобой погулять. Немножечко. Чунхон смотрит на Химчана, тепло улыбается и одевает кеды. - Пума! Хён! - орёт он. - Мы с Химчаном пошли гулять! Химчан и хочет что-то сказать, кажется даже, осадить, но молчит. Они выходят в уже прохладную осень, Чунхон кутается в любимый шарф и натягивает кепку на самые глаза. Химчан чувствует себя глупо, потому что воспитывать того, кто тебя выше настолько - не очень комфортно. Но очень скоро он на это плюёт. Он краем глаза смотрит, как Чунхон рассматривает небо, они идут уже минут пятнадцать. - Ты любишь Гука. - больше он не спрашивает. Зачем спрашивать о том, что очевидно? - Люблю. - кивает Чунхон, не опуская головы. - Только мы с тобой уже об этом говорили. - Я знаю, что говорили. Просто... - Химчан. Я с тобой. Я целую только тебя, - немного заикнувшись, говорит Чунхон. - Почему ты обо мне так думаешь? Ты... - Я люблю тебя, понимаешь? - Химчан даже плюёт на всё на свете и берёт Чунхона за руку, хотя по-прежнему не смотрит. - На самом деле люблю? Попробуй понять... Банг... он как Бог для тебя, да? Знаю, знаю. А для меня Бог - это ты. Чунхон сбивается с шага, смотрит на Химчана во все глаза, и даже в сумерках видно, как он краснеет. Химчан усмехается и идёт дальше, не отпуская тёплую ладошку. У него внутри всё кипит и жалится, в носу чешется предательски, но он хорошо с собой справляется. - Я когда вижу тебя, словно дышать начинаю, словно и не дышу, когда тебя нет рядом. А ты так же дышишь, когда смотришь не на меня. Это больно, знаешь? - лиса даже смеётся. Вываливать такое на пятнадцатилетнего ребёнка - бесчеловечно, он понимает это. Но молчать он больше не может, он и так уже в шаге от того, чтобы начать ненавидеть весь чёртов мир, который смеет отбирать у него любимого мальчика. - Химчан... - Ты просто скажи, ты в него влюблён? Чунхон останавливается, умоляюще заламывает брови, кусает губы. Но отвечает твёрдо и искренне. - Нет. Химчан молчит. Смотрит чуть мимо любимых глаз. Тоже закусывает губу, перед тем, как задать самый важный вопрос. Самый, действительно, самый. Произнести это вслух оказывается безумно страшно. - А в Чонопа? - Что?! - Я видел. Как вы целовались сегодня. - Химчан... А вот теперь становится больно. Больно по-настоящему, больнее, чем было утром. Утром, хотя бы, рядом была стена, о которую можно было опереться, чтобы не упасть. Чунхон закрывает лицо руками и тяжело дышит. Он не понимает, как быть. Как... как так всё вышло. Химчан ждёт ответа очень громко. - Нет. - Ты не умеешь врать, маленький. - грустно улыбается Химчан и даже шмыгает носом, когда прикасается кончиками пальцев к чужой ладони. - Я не вру. Правда. Прости... Пожалуйста, прости... Просто мы... - Играли. - Играли. - И заигрались. Чунхон молчит и вдруг как-то совершенно нелепо, слишком порывисто обнимает Химчана. Любовь должна быть взаимной. Невзаимной любви не бывает - Чунхон в этом уверен. Поэтому он говорит единственное, что может сказать. - Я люблю тебя. - Не ври. Чунхон мотает головой, прижимает к себе сильнее и чувствует предательские слёзы, набухающие под веками. - Я не вру. Правда, не вру. Правда, люблю. Пошли домой? Мне было так плохо спать без тебя... Пошли?