В ладонях он держал весну

Эту ночь не спят они оба, хотя оба притворяются спящими. Химчан улыбается, уложив голову младшему на плечо, поглаживает тёплую ткань футболки и действительно верит. Верит, что любим, любим именно так, как хотел - он не может не поверить. А Чоноп... Что Чоноп? Игрушка, развлечение, ничего больше. В конце концов, лиса всегда знал, что у детей какие-то совсем странные, им одним понятные игры. Химчан успокаивается. Чунхон обнимает его легонько, обнимает, как большой. В репетиционной Чунхон выглядит особенно сногсшибательно, в промокшей розовой футболке, в мягких коротких штанах, с чёлкой, убранной в глупый хвостик надо лбом. Он очень много старается, чтобы танцевать ещё лучше. Он соревнуется с самим собой, со всем миром, он соревнуется с Чонопом. Хотя, с Чонопом любое соревнование превращается в очередную весёлую игру: они бесятся, носятся кругами по студии, пытаясь вплести беготню в танец. Чунхон сгребает в охапку Химчана, валит его на пол и смеётся так счастливо, что подхватывают, волей-неволей, все. Он вообще умеет задать настроение. Химчан показно сердится, но даже не предпринимает попыток снять с себя ржущее, неправдоподобно лёгкое тело, раскидывая руки в стороны. Чоноп скачет вокруг них, распевая какую-то идиотскую, на ходу придуманную песенку, прыгает на спину Ёндже, и тот даже подпевает. Тэхён ржет в стороне, стараясь поймать эту кучу в объектив камеры, но у него выходит препаршиво. Ёнгук похохатывает в другом углу, попивая минералочку и радуясь, что можно похалявить хоть немного. Но минут через пять приходит менеджер, и всем приходится взять себя в руки и начать репетировать по-человечески. Чунхон и Чоноп опять затевают баттл, против которых никогда никто не протестовал, потому что остановить дэнс-машину, это как остановить танк, а уж когда их две... А потом они целуются в какой-то подсобке; Чунхон чуть прижимает Чонопа к стене, разведя руки в стороны, чтобы не прикасаться к разгоряченному танцем телу, улыбается всё той же хитрой улыбкой, мурлычет в чужие губы. Чоноп улыбается, пожалуй, даже хитрее кролика, тоже отведя руки подальше от Чунхона, ловит очередь коротких поцелуев, жмурится, как огромный сытый кот, когда Чунхон, напоследок, опять облизывает его щёку. Потом Чунхон много молчит, улыбается рассеянно, отвечает невпопад, забывает клянчить сладкое. И опять молчит, когда обнимает полуголого Химчана: осень стала совсем холодной, и вся квартира напичкана обогревателями. Он молчит, поглаживает пахнущую хвоёй кожу, ощупывает проступающие под ней мышцы и смотрит в никуда. Теперь каждое утро он просыпается, когда чувствует, как знакомые пальцы, пробравшись под загривок, чуть сжимают его, когда, не открывая глаз, он подставляет губы под лёгкий утренний поцелуй. И опять поцелуи - уже жаркие, почти требовательные, всё такие же весёлые, хитрые и бесшабашные - с Чонопом. Они никогда не говорят о том, что между ними происходит, потому что всё слишком легко: захотел поцеловать - нашёл удобный момент и поцеловал. Потому что это же пума, с ним не надо церемониться. И доказывать ему ничего не нужно. И опять молчание с Химчаном. Чунхон сидит на кухне, его опять покусывает бессонница. Он сидит за столом, лениво прислонившись виском к стене, и улыбается рассеяно. - Ты опять не спишь. Химчан выглядит не очень хорошо: лицо чуть осунулось, под глазами лёгкие тени. Он стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрит куда-то совсем мимо Чунхона. - Не сплю, лисонька. Посидишь со мной? - Гука зови. Или Чонопа. А я пойду спать. Чунхон провожает спину Химчана совершенно круглыми глазами: это первый раз, когда лис разговаривает с ребёнком так грубо. Чунхон так изумлён, что даже не успевает обидеться: просто сидит, как сидел, и глупая улыбочка только через минуту начинает медленно сползать с его лица. Как это вообще возможно? Это… может это очередной мозговыносный сон? Кошмар, похлеще тех, где Ёнгук его разрезает. Чунхон не понимает, как его добрый, такой ласковый Химчан мог сказать такие ужасные вещи. Сердце мелко колотится в груди, мешая дышать, мешая сидеть, и малой сползает со стула на пол. Ему становится страшно, страшно так, как ещё не бывало никогда. Он с трудом встаёт, медленно доходит до спальни и забирается под одеяло к напряжённому Химчану. Химчан никак не выдает в себе живого существа - просто лежит, как лежал, да дышит подчёркнуто спокойно. - Химчан... Химчан, лисонька... Прости меня... Пожалуйста, прости... Я правда... Правда, Химчан... Не злись на меня... Я больше не буду, обещаю, слышишь? Обними меня, ну пожалуйста... Чунхон искренне верит в свои слова, поэтому болезненное облегчение вырывается из груди тихим стоном, когда Химчан, словно нехотя, обнимает. Он прижимается к Химчану, складывается вокруг него, обнимает всем собой и молчит. Он собирается быть Очень Хорошим Мальчиком с этого момента. А через неделю его опять срывает, опять в репетиционной, только теперь в туалете. Чунхон умывается, наклонившись над раковиной, и вдруг чувствует ещё не привычные, почти забытые губы на холке. - Я очень соскучился, - бурчит Чоноп и даже не обнимает, только целует. Чунхон замирает, не поднимается, даже в зеркало не смотрит: он помнит, что он - Очень Хороший Мальчик. Он помнит это целых полминуты, пока не чувствует более настойчивый поцелуй под ухом. От этого поцелуя он вздрагивает, разворачивается слишком резко и хватает Чонопа за грудки. Упирается в стойку с раковинами, тянет старшего на себя и целует так жарко и отчаянно, словно это последний поцелуй в его жизни. А уже через пару секунд начинает лукаво и хитро улыбаться в чужие губы, как улыбался всякий раз, целуя эту бестолочь. Чоноп целуется совсем не так, как Химчан. Чоноп целуется весело, целуется ради поцелуя, а не ради того, чтобы что-то показать или доказать. А ещё он целуется так, что мурашки продирают до самых кончиков пальцев, тёплые и смешные мурашки. Чунхон запускает руки во влажные волосы, наклоняет чужую голову и начинает мягко покусывать шею. Чоноп тихо смеётся и, наконец, обнимает. Тоже просто ради объятия, ради того, чтобы быть рядом, чтобы больше не скучать. - Я тоже скучал, - мурлыкает Чунхон в уже зацелованную шею. - Мне страшно представить, - смеётся Чоноп, - что со мной сделает Химчан-хён, если узнает. Чунхон останавливается, распрямляет спину и смотрит, сощурившись. - Почему ты всё время говоришь про него? Каждый раз, когда мы остаёмся вдвоём, ты говоришь про Химчана! Он раздражён, даже зол, потому что эти чоноповы слова - последнее, что он хотел бы слышать в такой момент. Чоноп хлопает глазами так похоже на самого Чунхона, явно теряется от такой резкой смены настроения кролика. - Ну... Он, как бы, твой парень... Он тебя... Чунхон не слушает, он просто отталкивает от себя Чонопа и вылетает из туалета, хлопнув дверью. Прислоняется спиной к стене и закрывает глаза. Чоноп подрывается за ним, останавливается в миллиметре от двери, которая чуть не хлопнула его по носу. Он закусывает губу, сжимает кулаки и со всей дури бьёт ими в прохладный пластик, надеясь, что Чунхон ещё тут. - Чунхон-а... Чунхон! - Что?! Придумал, что ещё о нём сказать? Чоноп как-то сдавленно пищит, зажмуривается и плюёт на простейшие правила безопасности, на то, что их могут слышать. - Но... Чунхон-а... - Я ухожу. Надо репетировать. - Но я... я люблю тебя! Чоноп жмурится сильнее, до боли в глазах, и ещё раз бьёт обеими руками в дверь. - А я... - Чунхон даже дважды бьётся затылком в стену и шмыгает носом. - А я люблю Химчана, ясно тебе? Придурок... Чунхон отлипает от стены и несётся по коридору к репетиционной. Злые слёзы царапают в носу, но он бежит по ступеням и благодарит небо за то, что Чоноп сказал "люблю", а не "влюблён". Потому что тогда пришлось бы дать совсем другой ответ. - Ты где так долго был? - интересуется Ёнгук. - Я что-то задумался... - бурчит Чунхон и берёт бутылку минералки, распустив свой дурацкий хвостик на макушке. - Залип опять. - Надо бы тебе, всё же, шестерёнки смазать, а то часто зависать стал, - гогочет Гук и тянет к малому руки. - Ты мне вообще систему переустанови, а то что-то барахлит. - Кстати, - подаёт голос Ёндже, - а куда ты подевал дружочка своего? Кролик слопал пуму? - Целиком слопал, - слишком уж резко отвечает младший, не глядя на хёна. - Даже шкурки тебе не оставил, прости. - Да ничего, я переживу, - смеётся рысь и смотрит как-то странно, почему-то на Химчана. - Я на диете. Чунхон вымученно смеётся и очень сильно старается не думать о том, что сказал Чоноп. Не думать. Нельзя о таком думать. Химчан стоит на кухне и грохочет посудой: кастрюлей о плиту, ножом о доску, тарелками о стол. И очень-очень громко молчит. Он явно зол, так явно, что даже Большой и Сильный Ёнгук не решается выяснять, в чём дело. Даже не решается подослать к бушующей лисице ребёнка, опасаясь за его жизнь. Химчан буквально швыряет тарелки на стол, часть риса рассыпается по столу. - Уберите со стола, а? Не выношу бардака, - цедит он. - Как можно есть за грязным столом? - Химчан-хён?.. - Тэхён берёт на себя роль камикадзе и даже хватает Химчана за руку. - У тебя всё хорошо? - У меня? У меня всё преотлично, прекрасно и замечательно, только уберите, бога ради, со стола. Химчан вмиг делается каким-то жалким, осунувшимся и несчастным. - Что вообще за ёп твою мать происходит в доме, а?! - сердится Гук, хлопнув ладонью по столу. - Что за нездоровая атмосфера, нахрен?! Что с тобой, а, мать?! А с тобой?! - он зыркает на Чунхона, потом переводит взгляд на Чонопа. - А у тебя какое горе стряслось? Может всем просто в лоб дать, чтобы печаль повыветрилась?! Химчан резко оборачивается к плите, Чунхон сдавленно пищит и сжимается в комок, а Чоноп только слабо кивает. Ёнгук обводит всех присутствующих горящими глазами и вопросительно кивает на Ёндже. - Ты в курсе, что с ними? - Ничего не знаю! - рысь поднимает руки, словно показывает, что в них и правда нет никаких знаний о причинах происходящего. Химчан мысленно благодарит его за молчание. Всё же хороший он парень. Хороший друг. - Так. А ты? - Нет. И не сказал бы, что не хочу узнать, - отвечает Тэхён и начинает собирать разбросанный рис. - Блядь. - резюмирует лидер. - От вас троих ждать отчёта бесполезно, да? Чоноп снова кивает. - Быстро есть и спать. Всем. - подводит итог Ёнгук и принимается есть. - Это касается всех, Химчан. - Не ука... - Я лидер, ясно? Я тебя старше. А то совсем уже с ума посходили. Я сказал - есть и спать. Всё, отставить разговоры в строю. Химчан смотрит на него, сощурившись, но решает не спорить, берёт свою тарелку и начинает есть. Атмосфера ничуть не разряжается. Химчан не помнит, когда он в последний раз ел в тишине, особенно, когда оба ребёнка в наличии. И ему не нравится есть так. Никому не нравится. Ночью Химчан прижимает к себе спящее божество и беззвучно шепчет идиотские слова любви.