В ладонях он держал весну

Зело не спит, не спит в Токио, в огромном незнакомом мегаполисе. Он улыбается хитро, слушая, как в двери поворачивается ключ. Он знает, что сейчас его обнимут, шепнут что-то в шею и потянут спать. Ночь. Наверное, самая тёмная ночь в этом году. Зело любит темноту, пока ещё любит. Раздаются тихие шаги. Он замирает в предвкушении, наклоняет голову и отводит волосы от шеи. Шёпот всё не раздаётся: сначала такие знакомые губы легонько жалят загривок. А потом - шёпот. Невозможно-любимый и невозможно-чужой. - Я ухожу. Прости. - говорит Химчан совершенно без сожаления. Тихий выдох. Словно раздражённый. Ещё один короткий, спокойный поцелуй в то же место. Теперь Зело замечает, какими холодными были губы. Осторожные шаги. Тихий звон ключей, ложащихся на тумбочку в прихожей. Ужасно трясутся руки. Он никак не может оторвать глаз от непроглядной черноты за окном. И по холке течёт что-то липкое и металлическое. Он поднимает руку и чувствует ровную дырочку, словно от пули. Он умирает, как ему кажется. Крепко зажмуривается, но это не может остановить слёз. Потом он замирает и улыбается немного безумно. На его пальцах мутно поблескивает ртуть. Этот Токио такой тёмный сегодня... Чунхон просыпается, мокрый от холодного пота, с тяжёлой головой, на влажных простынях. Он давно привык к своим странным снам, он, наверное, никогда не видел обычных. Но этот кажется ему каким-то особенно страшным, предвещающим что-то непоправимое. Хотя бы потому, что в нём не было хеннима. Не было хеннима, но был равнодушный, ушедший Химчан. - Господи боже мой... - Проснулся? - Чоноп залетает на верхнюю кровать ловко, как заправская кошка, садится по-турецки и только после этого до конца натягивает толстовку, которую начал одевать ещё внизу. - Ничего себе ты спать горазд. Чунхон чувствует, как тугой узел, завязанный в груди, моментально распадается на молекулы и атомы, как только этот бестолковый идиот появляется в непосредственной близости. А когда этот самый идиот наклоняется вдруг и целует, одуряюще нежно, трепетно, едва касаясь пахнущими мятой губами - Чунхон буквально сходит с ума и забывает начисто, что может быть плохо, что он, вообще-то, обижался. Чоноп целует, не улыбается даже, мягко и откровенно, словно раздевается перед публикой, ничего не скрывая. Целует сонные глаза, щёки, виски, гладит по спутанным волосам. И нет в этих поцелуях ни восторга, ни поклонения, ни обожествления. Только уютная и глуповатая нежность большого пумы. - Ты опять лёг с влажной головой, дурной кролик? - Чонп, не... - Никого нет, все давно встали. И, кстати. Я вчера не шутил. Я правду сказал. Чунхон кивает медленно, словно не совсем понимая, о чём ему говорят. Так же медленно поднимает руки, сцепляет ладони в замок на чоноповой шее и мягко тянет на себя. - Иди ко мне... Мне такой ужас приснился... Чоноп послушно наклоняется ближе, ложится рядом, осторожно устроив руку рядом с чунхоновой головой. Чунхон чувствует, что задыхается, задыхается совершенно по-новому для себя, жарко, щекотно в лёгких, словно тысяча дурацких мотыльков пытается из них вырваться. - У меня внутри мотыльки. Или моль. Чоноп ничего не отвечает, только прикрывает хитрые глаза, когда Чунхон начинает мягко потираться щекой о его щёку, когда обнимает за спину, за глупую толстовку, и улыбается. *** Химчан тщательно высушивает волосы, одевается и идёт в комнату, взять свитер и найти шапку - в эту зиму прилично морозит. Он заходит в комнату и замирает. Он видит всё слишком отчётливо, слишком явно: Чунхон лежит в развороченном одеяле, и обнимает Чонопа. Обнимает так трепетно и нежно, что становится больно просто смотреть на эту красоту, если даже не осознавать её сути. Чунхон молчит и только ласково трётся щекой о чужую щёку, мягко водит руками по чужой спине. Чужой. И в этих лёгких, совершенно невинных прикосновениях, секса - горячего, страстного, жадного, нежного секса - намного больше, чем в самом крутом порнофильме. Химчану делается нехорошо, он даже выходит в коридор, чтобы отдышаться. Сдаваться так просто он не намерен. Он делает несколько глубоких вдохов, потирает лицо, мотает головой и заходит обратно, но уже не глядя на этих двоих. -Чоноп-а... - он преувеличено активно роется в кучах шмоток, делая вид, что ничего такого и не видел. - Ты не мог бы спуститься? Мне кое в чём нужна твоя помощь. Чоноп медленно сглатывает, Чунхон в какой раз сжимается, буквально в точку. Но Чоноп ободряюще сжимает его плечо и спрыгивает с кровати, подходя к хёну. - Что случилось? - А, пойдём, покажу, - Химчан мысленно ставит себе пятёрку за актёрское мастерство, потому что улыбается действительно искренне и совершенно спокойно. - Пошли, ага. - Доброе утро... - сдавленно говорит Чунхон, садясь в кровати. - Доброе утро, маленький. Как спал? - Ужасно. Кошмар приснился. - Бедный ребёнок, - наиграно серьёзно качает головой Химчан. - Приготовлю тебе что-нибудь вкусное, чтобы ты не расстраивался, хорошо? Чунхону кажется, что он невольно сделался единственным зрителем, да и участником заодно, самого нелепого театра абсурда, когда видит сияющую, такую лисью улыбку на лице старшего. Но кивает, начиная выбираться из одеял. Химчан кивает Чонопу и выходит из комнаты. Он начинает говорить только тогда, когда сворачивает в прихожую. - Чоноп, нам нужно поговорить, я надеюсь, ты это понимаешь. - Я понимаю, да. Давай поговорим. Химчан изумляется, какой же этот ребёнок, оказывается, смелый. И спокойный. Сильный, уверенный. Даже странно. - Прогуляемся? У нас есть пара часов до выхода. - Да, конечно. Химчан спокойно одевается, мысленно продумывая предстоящий диалог. Шапку он так и не нашёл, поэтому берёт ёнгукову - тот всё равно раньше положенного времени никуда не соберётся. - Почему? - спрашивает Химчан, когда они отходят от дома на приличное расстояние. С серого неба мелко крошит снегом, таким редким снегом, что радоваться бы, но сейчас тошнит. Химчан надеется, что Чоноп не станет "включать дурачка". Он не "включает". Медлит немного, правда, глядя себе под ноги. - Потому что я люблю его. Химчан невесело усмехается, пряча руки поглубже в карманы. - Забавно, да? - Хуёво, я бы сказал. - В высшей мере. А я был уверен, что он… - …любит Ёнгук-хёна? Я вижу, как ты с ума сходишь, когда смотришь на них. - Не умничай, я тебе, всё-таки, хён, - почти беззлобно советует лисица и косится на пуму. - Сейчас, именно сейчас, пока мы с тобой разговариваем, - совершенно спокойно говорит Чоноп, - это не имеет ни малейшего значения, тебе не кажется? Мы с тобой на равных условиях, в одинаковом положении. Химчан, с огромным удивлением, понимает, что не признать правоту младшего не может. Да и действительно, не до качания прав сейчас. - Да. Я так думал, - лис возвращается к прерванной теме разговора и опять усмехается. - А тебе так никогда не казалось? - Нет, - немного помедлив, отвечает Чоноп. - Может, просто потому, что я не хотел это увидеть? Химчан косится на собеседника и понимает, что этот малой сейчас его буквально сделал одной левой. Чёрт подери, как всё оказывается, просто!!! - А тебя? Он тебя любит? - С чего ты взял? - Я не слепой. И не очень глупый - я вижу. Я видел несколько раз, как вы целовались. Как сегодня он обнимал тебя. Как... - Ненавидишь меня, да? Химчан думает. Ему очень хочется найти единственно-правдивый ответ на этот вопрос. - Ненавижу. Но только как того, кто отбирает у меня бога, - а чего скрывать? зачем притворяться, раз уж разговор "по душам"? - Как к коллеге, соседу, ребёнку, просто человеку - у меня нет претензий, правда. - Это хорошо, - как-то грустно и тихо говорит Чоноп. - Это хорошо. У меня почти то же самое. Но я стараюсь. - Стараешься не ненавидеть меня целиком? Чоноп кивает, потом останавливается у магазина. - Кофе? Химчан соглашается и думает, какая это, в высшей мере, идиотская ситуация: спокойно говорить о ненависти со своим соперником в единственно важном, пить кофе и стараться не ненавидеть. Больше всего Химчана поражает то, что он нисколечки не притворяется, а говорит совершенно искренне. - Ванильный, другого не было. А вообще... - Давно вы вместе? - Мы не вместе. - Ну... давно это у вас? - Почти полтора месяца. - Вот как, - глухо отвечает лис. - Значит я почти с самого начала в курсе. - Он снова косится на Чонопа, отпивает кофе, и тихо, натянуто смеётся. - Только не вздумай извиняться. - Хорошо, не буду. Химчан молчит, пока не допивает быстро остывший напиток. Чоноп смотрит только себе под ноги и очень переживает, хотя внешне совершенно спокоен. - Он в тебя очень сильно влюблён. Может и не сильно, но очень ярко. Мне иногда кажется, что сейчас он вообще ничего, кроме тебя не видит. Чоноп даже останавливается. Смотрит на старшего во все глаза, щурится так, словно ищет издёвку. Химчан останавливается на шаг впереди, словно обозначая свою позицию и свой статус. - Влюблён-влюблён. Только я тебе его не отдам, я надеюсь, ты это понимаешь. - Потому что он - твой бог? - Да. Именно поэтому. Потому что я собираюсь жить, а без Чунхона мне это не представляется особо возможным. - И как быть? Чоноп подходит и теперь старается заглянуть в глаза. - Пусть играет. Он наиграется с тобой, набалуется, и успокоится. Так что я... я разрешаю тебе исполнять его капризы. Чоноп несколько раз открывает рот, но всё никак не может найти нужных слов. И просто смотрит. - Зачем ты так жестоко? - Потому что любовь - это война, Чоноп-а. Я слишком в нём нуждаюсь, чтобы так просто уступить. - Чёрт подери, хён, представь, если бы тебе такое сказали! Что в тебя всего лишь играет избалованный мальчишка! Как бы ты себя чувствовал?! "Вот," - думает Химчан, думает не без злорадства, - "вот тебе и смелый, уверенный в себе Чоноп. Дитё дитём." - Я бы не услышал этих слов. Потому что я никогда бы не посмел трогать то, что принадлежит другому. - Придурок, что ли, совсем?! Чунхон не вещь, чтобы принадлежать! И вообще, Химчан. Как-то странно так говорить о своём боге. Боги, они ничьи, только свои собственные. Химчану очень хочется со всей силы треснуть по этой искренней мордашке. Чтоб неповадно было. Он даже поднимает руку, но останавливается, когда видит в чужих глазах какое-то вопящее, необъяснимое, щемящее чувство. И ему становится стыдно. Стыдно до боли. Одному ребёнку жизнь калечит, теперь вот за другого взялся. Господи, да что в голове вообще происходит, где тормоза-то?! Химчан садится на корточки и зажимает виски руками. - Прости. Прости, пожалуйста. Я правда не хотел тебя обижать. И говорить всего этого не хотел, потому что я, на самом деле, так не думаю. Просто, ты тоже пойми, мне вообще голову сносит ко всем чертям. Потому что я, в отличие от вас обоих, прекрасно понимаю, что теряю Чунхона. Если уже не потерял. Снег мелкой крошкой падает на серый асфальт, круглые снежинки скатываются с болоневой голубой куртки Химчана, застревают в перчатках, морозят кожу лица. На улице как-то неправдоподобно тихо, словно весь мир затаил дыхание в ожидании того, чем всё это закончится. Чоноп смотрит на него очень серьёзно, потом просто садится рядом и смотрит на серое небо. - Что делать-то будем? - Его спрашивать, что ещё. Больше нечего. В конце концов, в итоге всё равно будет решать он, - быстро, уверенно отвечает лис и встаёт. - Только давай постараемся не ненавидеть друг друга. Нам, при любом исходе, жить вместе. Чоноп кивает, снова делаясь тем смущённым, тихим ребёнком, к которому привыкли все окружающие.