В ладонях он держал весну

Чунхон идёт под мелким противным снегом, поглубже пряча лицо в синий шарф. Он не знает пока чего, но ужасно боится. Телефон оттягивает карман мёртвым грузом, словно это он, пластмассовый прямоугольничек, сделал его жизнь хуже. Или вот-вот сделает. Недавно звонил Химчан, попросил подойти к железнодорожному мосту, минутах в двадцати от дома. Зачем - не сказал. И теперь Чунхон теряется в мучительных догадках, потому что голос у лиса был серьёзный и очень уставший. На самом деле Чунхону очень хочется развернуться и пойти домой, залезть под одеяло к Гуку и очень долго молчать. Чтобы никто его не трогал, чтобы не решать никаких проблем, потому что они есть, проблемы эти, и Химчан явно собирается о них разговаривать - Чунхон это чувствует. Он доходит до оговоренного места и встаёт, как вкопанный. Сердце глухо вдаряет в виски, потом так же резко падает в живот: на мосту, под мелкой снежной крошкой, стоит Химчан, оперевшись о перила. А за ним стоит Чоноп. - О боже мой, нет... - стонет Чунхон и делает крохотный шаг назад. Он не хочет, совсем не хочет вот так. Но Чоноп, бестолочь такая, пума дурацкая, придурок, замечает его и приветственно машет рукой. И Химчан улыбается, обернувшись. И ничего не остаётся, кроме как подойти, повесив голову. - Ты свитер одел? Почему без шапки? - сетует Химчан, поправляя на младшем шарф. Так по-хозяйски, словно обозначает свою позицию. Чунхон молчит, смотрит на свои кроссовки и только поглубже убирает руки в карманы. Химчан тихо смеётся. - Чунхон-а, нам надо поговорить втроём. Хорошо? Потому что так больше нельзя. И посмотри на меня, пожалуйста. Чунхон поднимает голову не сразу, и смотрит между Химчаном и совершенно подавленным Чонопом. - Давай сразу, ладно, без рассуждений ненужных? Ты меня любишь? Сказать "люблю" было бы не так сложно. Если бы не Чоноп, смотрящий на него в упор. Но сказать нужно. Нужно. - Люблю, - тихо, жалко, совсем неуверенно. Но Химчан, кажется, этим удовлетворяется и кивает. - И ты влюблён в Чонопа, да? Чунхон мотает головой слишком энергично, слишком быстро, ещё не дослушав вопрос до конца. Жмурится, пищит сдавленно: хочет кричать "НЕТ!!!!", хочет убежать, но стоит, как стоял. - Молчание - знак согласия, - ласково говорит Химчан и отходит на пару шагов. - Я знал. Но это ничего, да? Это же поправимо, да? Надо только подождать немножко. Чунхон не открывает глаза и чувствует, как между ресницами намокает. Молчание затягивается, зимнюю тишину разбавляет только отдалённый шум машин под мостом. Химчан улыбается так, словно извиняется за то, что сейчас выстрелит в упор. И он стреляет. - Маленький мой, я знаю, что это жестоко, но... В общем, выбирай. Либо я, либо Чоноп. У Чунхона начинает болеть голова от того, как сильно он жмурится. Когда он резко распахивает глаза, перед ними плывут цветные пятна, закрывая смущённое лицо Чонопа. Почему-то сейчас Чунхону хочется, чтобы тот начал кричать. Или чтобы сказал хоть что-нибудь. Хоть слово. - Почему ты молчишь?! - Потому что я не хочу на тебя давить, - тихо, очень тихо говорит Чоноп. И Чунхон понимает, что на него никогда не давили сильнее, чем вот сейчас пума. Чунхон не знает, что ему делать. Не знает. - Я не знаю, что мне делать. Он щурится, переводя жалобный взгляд с одного на второго. Ему ужасно хочется, чтобы сейчас всё решили за него. Чтобы помогли хоть как-то, подтолкнули, посоветовали. Но нет: стоят оба, молчат и смотрят выжидающе - как сговорились. Чунхон понимает, что предаст Химчана, если выберет пуму. И что будет выглядить последним легкомысленным избалованным ребёнком, если выберет старшего. Чунхону отчаянно хочется оставить всё, как есть, точнее - как было до этого разговора. Потому что сделать выбор между любовью и влюблённостью... проще застрелиться. Молчание делает очередной виток, скручивается вокруг Чунхона, давит, давит, а эти двое всё молчат. И Чунхон делает шаг. Маленький, робкий, неуверенный шаг. Останавливается между двумя людьми, которым делает больно, которыми дышит. И кладёт руку на плечо Чонопу. Не смотрит, не смотрит, как начинает проявляться робкая улыбка на губах, которые он так полюбил целовать, не смотрит, как медленно расширяются в неверии глаза Химчана. Он только немного наклоняется, целует Чонопа в щёку: ласково, тепло прижимается губами к прохладной коже. И шепчет "прости". - Что?.. - Чунхон даже не разбирает, кто из них говорит это. Он медленно закрывает глаза, поднимая голову к небу, снимает руку с чужого плеча и судорожно выдыхает. - Я пойду. Я немного это... прогуляюсь, хорошо? Когда он делает несколько шагов дальше по мосту, его окликает Химчан. - Кто? Кто, в итоге? - Ты. Он не оборачивается и бежит со всех ног. *** Чунхон не смотрит на Чонопа. В смысле - вообще не смотрит. Он даже упросил Химчана упросить Ёндже постоянно занимать верхнюю койку, хотя Чоноп и сам не особо рвётся соседствовать. Выглядит плохо. Чунхон старается изо всех сил, старается быть нежным, ласковым, послушным, немного капризным - таким, каким его любит Химчан. Чтобы всё наладилось, чтобы лисица хоть перестал думать о том, что было. И у него получается, по крайней мере, ему так кажется. Он снова засыпает, уютно сложившись вокруг Химчана, снова постоянно находит предлоги остаться наедине, чтобы обнять, поцеловать, подставить шею под поцелуи. И даже сам начинает верить, что всё хорошо. Что всё, наконец, наладилось, что больше не будет больно. Проходит месяц с того эпизода на мосту, Чунхон втихую радуется, что Чоноп, кажется, приходит в себя и даже вспоминает затею со съёмками "компромата" на старших, правда, только с Тэхёном. Но Чунхон всё равно успокаивается, решает, что Химчан был прав, когда говорил, что просто нужно подождать. - Чунхон-а... - дрожащий шёпот толкается в ухо, обжигает влажным выдохом, и малой жмурится от удовольствия. - Детка, пожалуйста, запрети мне это делать, я сам не могу... Химчан говорит это, прижимая размякшего младшего к стене в ванной - единственном месте, где можно пообниматься без свидетелей. Химчан, как ошалелый, забыв о любых правилах безопасности, кусает длинную, бледную шею, оставляя следы, которые назавтра точно будут заметны. Чунхон смеётся, сползая по стене чуть вниз, и не запрещает, потому что ему, чёрт подери, весело и интересно. - Пожалуйста... - уже совсем неадекватно рычит лис, забираясь руками под измятую футболку, оцарапывая горячую кожу, вздрагивая от каждого звука, издаваемого его божеством. - Пожалуйста, умоляю... Детка... - Я не хочу тебя останавливать... - хихикает младший, сжимая пальцами чужие плечи. Вдруг раздаётся стук в дверь, Химчан отлетает от Чунхона чуть ли не на метр и вытирает губы тыльной стороной ладони. - Там есть кто? Эй, лиса, ты там? Уснул, что ли?? - орёт Ёнгук так, словно его жизнь зависит от ответа на этот вопрос, и опять тарабанит в дверь. - Открывай! - Да здесь я, прекрати ломать мебель! Помыться уже нельзя! - сердится Химчан, и выразительно зыркает на скорчившегося от беззвучного смеха Чунхона, уже сползшего на пол. Тот зажимает рот обеими руками и продолжает дёргаться. - Двери - это не мебель, - как-то обижено бурчит Гук, - Вылезай давай, я жрать хочу. - Хочешь жрать - сам приготовь, я тебе не жена, - совсем беззлобно отвечает Химчан и, включив воду в раковине, мочит себе волосы. - Да скоро я, скоро, подожди немного. Ёнгук удовлетворяется ответом и уходит, громко вопрошая у Ёндже, куда подевался малой, мол, скучно ему одному еды ждать. - Вот вечно так, - разочарованно вздыхает Химчан, вешая полотенце себе на шею и умываясь, - Никакой личной жизни. - Ты сам просил тебя остановить. Чунхон уже успокоился и только улыбается, широко и нагло. Химчан даже поражается, насколько легко тот ко всему относится. - Давай пулей в комнату и одень что-нибудь с воротом, хорошо? - Я люблю тебя, лиска. Чунхон, сволочь такая, чмокает Химчана в ухо и выметается из ванной с диким смехом. - Прекратите эти тупые шутки! Это просто жестоко, в конце концов! - Зело обиженно скрещивает руки на груди. - Извини, - не особо искренне говорит Ёнгук и тыкает в бок Ёндже, который всё ещё продолжает что-то беззвучно говорить. - Просто это так забавно... - Ничего забавного не вижу! Интересно, тебе будет смешно, если тебя подвесить за ноги на огромной высоте? Или чего ты там так боишься... - Зел, бояться высоты - это нормально! - говорит Ёнгук, свесившись с койки Химчана. - А бояться оглохнуть - просто глупо. Это же практически невозможно! - Отвалите от него, - бурчит Чоноп, - Чего привязались? Зело благодарно смотрит на Чонопа и, почему-то, начинает настраивать гитару, которую держит в руках. Резкий свист рассекаемого воздуха. Зело ойкает и роняет гитару. Чоноп вздрагивает. Порванная струна серебристым бликом свисает с грифа. - Что стряслось опять? Зело с округлившимися от страха глазами прижимает руку к шее. - Бля... - Тихо выдыхает Ёнгук и подбегает к ребёнку. Сквозь его пальцы течёт кровь. - Скорую! Скорее, Ёндже, чтоб тебя черти драли! Через бесконечные сутки он отходит от наркоза. Рану на шее зашили, к нему приходит вся группа. Ёндже снова беззвучно открывает рот с очень серьёзным лицом. - Отвали! - сердится Зело, но не слышит собственного голоса и замирает. Тэхён тоже беззвучно что-то говорит и смеётся. Зело снова открывает рот, но не слышит ни звука. Он вскакивает на постели, зажимает рот обеими руками. По губам Ёндже он читает "Решил прикалываться с ними?" Нет! Нет, он не шутит! Он мотает головой в панике, жестами показывает, что ничего не слышит. Но парни продолжают улыбаться. Он по-прежнему не слышит ни звука. Он оглох. На уши начинает давить тишина, которую он не замечал. Всё вокруг сливается в одно невнятное пятно. Он обессилено опадает на подушки. Ледяной холод сковывает сердце. Он оглох. Он потерял единственное, чем жил - музыку. От ужаса в глазах темнеет. Его трясут за плечи, но он почти не чувствует этого. Через несколько дней он снова начинает слышать, но он не верит в это, он уверен, что придумывает себе голоса и звуки. Он оглох, он в этом не сомневается. Он не может отойти от шока. Врачи говорят, что повреждённые голосовые связки можно было бы восстановить. Но он сам этого не хочет. Он уже не хочет ничего. После второй попытки самоубийства его кладут в психиатрическую клинику. Чунхон открывает глаза в полнейшей темноте. Больше всего он ненавидит сны, которые видит со стороны, сны, в которых происходит что-то непоправимое, и Банг не может ничего поправить , потому что не является Богом. Он старается отдышаться, невольно ощупывая шею. Шея, конечно же, оказывается цела и невредима, хотя всё равно саднит. Он осторожно снимает с себя руку спящего Химчана, выползает из-под одеяла и идёт на кухню. Свет включать не хочется, Чунхон на ощупь открывает холодильник и выпивает целую бутылку минералки залпом. Голова начинает раскалываться, он даже закашливается и садится за стол, подтянув к себе ноги и обняв колени руками. Что-то совсем паршиво от этого сна стало. Чунхон немного приходит в себя, но от одной мысли о том, чтобы лечь в кровать и, возможно, увидеть ещё один сон, бросает в холод. Нет уж, лучше вот так посидеть. Он погружается в свои мысли, поуютнее устраиваясь на жёстком стуле, и закрывает глаза. Когда его обнимают со спины, прямо так, с прижатыми к груди коленками, он чуть не вскрикивает. Хочет обернуться, но почти сразу понимает, кто это, и замирает. - Я так соскучился... - обижено, почти плаксиво бубнит Чоноп, утыкаясь лбом в чунхоново плечо. - Мы больше месяца почти не разговариваем. - Пумка... Чунхон чувствует, что начинает дрожать мелкой дрожью, разрываясь между желанием оттолкнуть и желанием прижаться посильнее. Чоноп молчит, шумно сопит, только лбом трётся. - Чунхон-а, Чунхон-а, крольча, ты такой дурак... Почему ты ко мне не подходишь? - Потому что... Потому что... я не знаю, - обессилено и жалко шепчет младший, повесив голову, чуть не касаясь губами обнимающих его рук. Чоноп тихо смеётся и обнимает чуть сильнее. - Ты неописуемый идиот, крольча. Я давно научился любить тебя просто так, правда. Мы так давно не играли... Давай снова играть? А то у меня, представляешь, весь месяц - ни синяка, ни царапинки. Мебель вся цела, в доме так тихо... Мне не нравится, когда так. Чунхон забыто жмурится, молчит и медленно, мысленно себя отговаривая, поднимает руки и кладёт их на Чоноповы. - Я тоже очень соскучился. Чунхон даже слышит, как Чоноп улыбается, совершенно довольный ответом. - Тогда завтра утром сломаем пару полок? Чунхону смертельно хочется замотать головой и сказать "нет, я не хочу ничего ломать, лучше поцелуй меня". Но он с собой справляется, справляется, потому что это блажь. Нельзя целоваться с друзьями, нельзя изменять своему парню, нельзя рушить то, что с таким трудом было восстановлено. Поэтому он просто кивает и улыбается тоже.