Сантьяго де Куба

– Засада! Всем в укрытие! Примкнуть штыки! – кричал Джонс. Сам он уже пригибался за невысоким бордюром высохшего фонтана, держа палец на спусковом крючке. Мэтью обернулся в поисках укрытия и обнаружил какой-то каменный валун, при ближайшем рассмотрении оказавшийся выбитым куском стены. Перемахнув за него одним прыжком, Уильямс рухнул на колено, открыл патронташ и спешно вытащил три патрона, зажав их меж пальцев одной руки. В Мэтью не было той жажды крови и жестокости, как в остальных солдатах, которые с упоением резали противника. Затвор, заряд, курок, прицел, выстрел. Следующий снаряд перекочевал в патронник уже из кулака, и снова: затвор, заряд, курок, прицел, выстрел; затвор, заряд, курок… Несколько дней назад, когда настало время прощания, Маргарэт поцеловала его в лоб и сказала только одну вещь: «Не подведи нас». К черту США, Канаду, Кубу, Испанию, пусть горят в аду, но подвести свою Мэгги он не мог. Нет, только не ее. В горле пересохло, а в висках стучал адреналин. В воздухе слышалась прерывистая испанская речь, стоны раненых неразборчивые вскрики на английском. Уильямс хорошо помнил, что будь у него хоть тридцать грамот об отличной стрельбе, в ближнем бою он не изящней свиной туши. Выход один – не дать противнику дойти до рукопашной. Приказов Джонса не было слышно некоторое время и это побудило Мэтью высунуться из своего укрытия, чтоб оценить обстановку, но чужая пуля тут же нашла свою цель. Острая боль пронзила плечо в двух дюймах от локтя. Кое-как зажимая кровоточащую рану, Уильямс не знал, что досаднее: ранение в руку или то, что он облажался. Дыхание сбилось, пот заливал глаза. Паршивые ублюдки, злился Мэтью, боясь подумать, что в этой стычке враги понесут потери меньшие, нежели его отряд. Как знать, кого из товарищей он не досчитается, когда вернется в лагерь. Если вернется. Боковым зрением он выхватил какое-то движение и когда повернул голову, только увидел, как на него несется испанец с обнаженным клинком. Уильямс схватился здоровой рукой за ружье, чтоб выставить штык, задней мыслью прекрасно понимая, что слишком медлителен. Не успев добежать до него, противник упал на землю со сдавленным хрипом. «Вот так чудо», – выдохнул канадец, спиной ощущая стрелявшего. Он обернулся. Здоровенный темнокожий детина, не меньше шести футов в высоту, смотрел на него сверху вниз одними лишь глазами, не меняя положения головы. Его темно-зеленый китель с закатанными по локоть рукавами, был Мэтью незнаком, шеврон же разглядеть не удалось. Не говоря ни слова, незнакомец развернулся и быстрым шагом пошел прочь. – Эй! – Мэтью совершенно не желал оставаться здесь один. Он кое-как поднялся, упираясь прикладом в землю. – Подожди! Кубинец, а это вне сомнений был один из них, и не думал оборачиваться. Он торопливо свернул за угол дома, перед которым все и случилось. Уильямс поспешил за ним. – Эй! За домом улица спускалась вниз, но на ней не было ни души, зато слева в стене зиял проем, который уже давно не закрывала дверь. Чуть поколебавшись, Мэтью двинулся внутрь. Прямо с порога он попал в просторную квадратную комнату, из которой вело два выхода. Здесь давно никто не жил, об этом говорила сломанная мебель и мусор на полу. «Куда же он делся?» – подумал Уильямс и вскинул ружье на всякий случай. Опасно звать беглеца, ведь только богу известно, кто мог находиться поблизости и услышать. Под сапогами хрустела каменная крошка, смешанная с битым стеклом. Напряжение нарастало. Устав ждать, он наобум выбрал дальнейшее направление и шагнул за следующий дверной косяк. Острая боль в затылке была такой сильной, что Уильямс повалился на пол лицом вниз, позабыв о том, что умеет стоять. За этим последовала тупая боль в груди и спине: его с силой прижали к полу, кажется, ногой. Раненая рука тут же откликнулась новыми ощущениями. Канадец слабовольно подумал, что если это и есть его смерть, то лучше б ей наступить поскорее, ибо терпеть нет никакой мочи. Пыль забивалась в нос и в рот, каждый вдох давался с трудом. За шумом собственного сердца, Уильямс услышал звук взводимого курка. – Лежи смирно, и я не разнесу твою башку на мелкие кусочки, – спокойно сказал обидчик, но Уильямс не смог бы пошевелиться при всем своем желании. Зато он все еще крепко сжимал свое ружье, которое тут же попытались отобрать, но довольно безуспешно – за потерю личного оружия Мэтью ждала бы крепкая взбучка. – Я не понял, ты дурной? Я сейчас выстрелю и заберу эту хреновину с твоего трупа, ясно? – пришлось разжать пальцы, и Спрингфилд тут же отлетел куда-то в сторону. – Так-то. Тебя как зовут? Мэтью не ответил. – Я, мать твою, спрашиваю: как. Тебя. Зовут. На поясе все еще висел кортик, но в таком положении до него не добраться, и голова раскалывалась, мешая придумывать обманные тактики. – Ты нахер оглох там?! За шиворот грубо дернули – жесткий воротничок тут же врезался в горло, верхняя пуговица отлетела, не выдержав такого обращения, очки, сломанные, чудом державшиеся на одной дужке, последовали вслед за пуговицей – и пригвоздили к стенке. От боли, которой тут же отозвались все поврежденные части тела, Уильямс невольно вскрикнул. Кубинец, спасший его не далее десяти минут назад, так крепко держал Мэтью, что тот захрипел, задыхаясь и ловя ртом воздух, и не сразу догадался просунуть ладонь под воротник, чтоб ослабить давление. В такие моменты в книгах пишут: «Теперь он мог внимательно разглядеть своего обидчика», – но Мэтью не мог. Без очков он вообще мало что мог, и, уж конечно, это никак не относилось к разглядыванию деталей. У кубинца была смуглая кожа, полноватое лицо с высоким лбом, который казался еще выше из-за забранных назад густых волос. Карие глаза, крупные нос и рот, он был полной противоположностью светловолосому и синеглазому северянину. Он раздраженно сопел, а затем произнес с явным отвращением: – Как же я ненавижу вас, американцев. И испанцев ненавижу. И даже не знаю, кого больше, всех бы вырезал. В голове мелькнула внезапная мысль: этот кубинец может быть участником национального сопротивления. В таком случае все встает на свои места. Почти все. – Я из Канады. – Че? – Канадец, – переведя дыхание, с трудом повторил Мэтью, которого почему-то жутко оскорбляло причисление к американской нации. – Из Канады. – Канады… – с презрением тихо повторил кубинец, размышляя. – Хуенады! Это, блядь, где вообще? Его поведение поражало. Он был похож на тролля из детских сказок – большого и сильного, но беспросветно тупого. Ответить Уильямс не успел: за окном послышался топот ног и испанская речь, и кубинец замер, точно охотничья собака, а затем, чертыхаясь, рванул к тому окну, таща Мэтью за собой. Они укрылись под широким подоконником, но уже через несколько секунд кубинец, тяжело привалившись к оконной раме, уже целился в кого-то. Увидев это, Уильямс в панике схватил его за локоть. – Не стреляй! – Ты рехнулся, что ли?! – Нас заметят! – И пусть! Они шипели друг на друга, словно змеи, опасаясь ругаться в полный голос. В какой-то момент Мэтью показалось, что еще секунда, и он получит крепкую зуботычину за свой поступок. – Нас заметят и убьют как вшивых псов, и плакал весь твой суверенитет! Кубинец лишь сопел в ответ с такой неподдельной ненавистью, что ее можно было потрогать руками. Он собирался стрелять, полагаясь на момент неожиданности, но глупый янки все испортил. – Клянусь своими яйцами, еще одна такая выходка и я вскрою тебе грудную клетку и руками достану сердце! Револьвер угрожающе заплясал возле самого носа канадца. – Что мешало сделать это раньше? – Да пошел ты нахер! Для кубинца он неприлично хорошо ругался по-английски. Они помолчали немного, подпирая спиной стенку под подоконником. На поясе Мэтью все еще висел кортик, который не отобрали по одной богу известной причине. Вонзить его в сердце захватчику сию же минуту мешал самый обычный человеческий страх. И чувство морали, слишком сильное для простого солдата. Кончики пальцев на левой руке уже немели. – Хер пойми, – внезапно подал голос кубинец. – Ты ж еще щенок совсем. Похоже, что он сам не был до конца уверен в своем поступке, но для двадцатипятилетнего Мэтью это звучало настолько обидно, что он даже решил пересмотреть ту тактику с вонзанием кортика. – Это война, и я убью тебя при первой же возможности. Его грубо оборвали: – Кишка тонка. Если ты канадец, то на кой хер вообще сюда приперся? Уильямс молчал. – Решил подзаработать, продав идеалы чужой страны, а? – Вопрос прозвучал очень резко, и Мэтью подумал, что это сильно задело кое-чьи патриотические чувства. Кубинец усмехнулся и продолжил: – Ни черта ты о нас не знаешь. Мы деремся за свободу от таких вот ублюдков, как твои команданте. Хотим спокойно жить на своей земле со своими семьями, безо всяких кровососов, будь они прокляты, что Испания, что Америка, что сам дьявол из преисподней – один бычий хер. А за что дерешься ты? За пару вонючих песо? Они помолчали еще немного, выжидая, когда враг уйдет. «Наверное, здорово, когда такие ребята искренне любят свою родину, – думал Уильямс, который на секунду даже пожалел о том, что у него нет высоких идеалов. – Обидно только, что в итоге нам все равно придется поубивать друг друга». – Мэтью Уильямс. Пятая стрелковая дивизия. – Отрывай свою жопу от пола, Мэтью Уильямс, и бегом на выход, – кубинец уже разведывал обстановку, осторожно высовываясь в окно, и, краем глаза увидев замешательство Мэтью, беззлобно шикнул в довесок. – Резче давай. И без глупостей. Уильямс, которого все еще держали на мушке, не заставил просить себя в третий раз и, неуклюже поднявшись с пола, двинулся к дверному проему, из которого пришел. – Э, нет, это оставь, – сказал повстанец, когда Мэтью нагнулся за своим ружьем. – Меня прилюдно выпорют. – Выпорют – не убьют. Шрамы украшают мужчину. – Уильямс стоял к противнику спиной, но голос кубинца на последней фразе был достаточно выразителен, чтобы в красках представить себе эту ухмыляющуюся мясистую рожу. – Шевелись. Дуло револьвера ощутимо уперлось Мэтью в затылок, как только они вышли на улицу. Местность медленно плыла перед глазами. – Сейчас ты вернешься туда, откуда выполз, и скажешь, что отстал от отряда. И ни словечка о том, что видел, иначе я найду тебя и задушу во сне, и даже совесть не кольнет. Понял? Уильямс с трудом сглотнул. – Мне нужно мое оружие. Он совершенно не желал получить лишнюю дырку в черепе, но для солдата есть наказания и пострашнее смерти. Как он будет отчитываться перед офицерами? Его просто отдадут под трибунал без лишних вопросов. – Ты за идиота меня держишь? – Без отряда и личного оружия меня будут судить как дезертира и предателя. – И какое мне, мать твою, до этого дело? – Зачем-то же ты сохранил мне жизнь. – Вообще-то, мне насрать, – бесхитростно заметил кубинец после некоторой паузы, и снова замолчал. Уилямс даже примерно не представлял, о чем тот сейчас думает, он просто стоял и ждал, стараясь не шевелиться, лишь изредка жмурясь и подергивая раненой рукой, которая затекла окончательно. – Чтоб тебя… Уильямс услышал шумный вздох, а под пальцами оказалось нечто, на ощупь напоминающее ружейную ложу. Он не стал терять момент и вцепился в нее крепче. – Значит, так. А теперь вали на все четыре стороны, и упаси тебя Господь обернуться хотя б в половину – пущу пулю промеж глаз, не колеблясь. Все ясно? – Вполне. – Вот и топай давай. И Уильямс потопал. Топал он так, что пятки горели, не забивая свою голову лишними деталями: почему кубинец оказался таким сговорчивым и почему вообще отпустил его. Это потом, все-все потом, а сейчас Мэтью всего лишь радовался, что спас свою шкуру так просто. Если бы кто попросил его рассказать в красках, как он добрался до лагеря, Мэтью бы не смог. Он помнил лишь, как подстреленной куропаткой ломился сквозь кусты, согнутый в три погибели, помнил подкатывающую тошноту и чувство страха, мерзкое, липкое, как загустевшая кровь на рукаве. За очередными дикими зарослями открывался вид на вырубленную поляну, где и расположился американский лагерь. «Надо снять форму и умыться, а потом уж как-нибудь просочиться в докторскую», – смекнул канадец, пытаясь прикинуть, как бы ему подольше остаться незамеченным. Шагая вглубь, Уильямс изо всех сил старался придать своей походке уверенность, а лицу – хмурую озадаченность, которая была на лицах всех рядовых без исключения. Желание упасть прямо здесь и прямо сейчас и не вставать с земли, пока не полегчает хоть на йоту, возрастало с каждым шагом к намеченной цели – раскладному табурету доктора Келли, который никто не рискнет назвать самой удобной мебелью в мире, но сидеть, это все ж не стоять. Был бы он дома… Был бы он дома, Мэгги сама бы перевязывала его, отказавшись вызвать врача. Да, наверное, сама. Мэтью почти чувствовал эти прикосновения и слышал легкий запах лаванды. Так пахнут ее волосы. И кожа. Он вспомнил, что однажды видел, как она прикладывала к ложбинке меж ключиц надушенные лавандой подушечки пальцев. В то ранее утро он так и не смог усмирить желание целовать эту ложбинку, и еще соседнюю, и за ушком… Тогда он впервые опоздал на полицейские сборы без тени сожаления. Уильямс очнулся над ведром нагретой солнцем воды, где умывались солдаты, когда кто-то хлопнул его по плечу. За его спиной стоял сержант Альфред Ф. Джонс, целый и невредимый, прожигая таким несвойственным ему колючим взглядом поверх очков. – Ко мне на явку, Уильямс. Быстро. Радость от созерцания родственника в мире живых тут же сменилась отчаянием. Разговор с Альфредом отдалял момент заслуженной дремы в лазарете, которой так сильно жаждал Мэтью сейчас. Он наспех плеснул водой в лицо и вытерся рукавом. – Сержант. – Да чтоб тебе провалиться, Мэтт! – Альфред настойчиво подтолкнул его в палатку и на секунду задержался у входа, желая убедиться, что никому нет до них дела. Он задернул полог и, решительно шагнув к посеревшему лицом Мэтью, заключил его в крепкие объятья. – Я уж думал все! Конец! Мэтью, у которого от боли тут же заплясали круги перед глазами, замер на полувдохе. Он еще не видел своего сержанта таким взволнованным. «Я тоже так думал». – Еще нет, сэр. Проклятая выучка. Только он привык к необходимости называть Фреда сэром, как теперь эту почтительность играет с ним злую шутку каждый раз, стоит им остаться наедине. – Конечно, нет, эй! – Джонс отпустил его, нервным движением достал из нагрудного кармана платок и принялся протирать очки, смущенный. – Мы им еще всем наподдадим! Однако, я тут чуть с ума не сошел, когда недосчитался своего кузена, а никто его и в глаза не видывал. Я говорю им: «А где рядовой Уильямс?». А они мне в ответ: «А кто это? Не знаем таких». Представляешь? Рядовой Уильямс кашлянул. – Что?.. Каждое слово давалось ему чем дальше, тем труднее, отчаянно кружилась голова, и пересохло во рту. Жара внутри палатки была такой же, как и снаружи, притока свежего воздуха не было совсем. – Я клянусь тебе, никто твоей пропажи и не заметил! Может, тебе пойти в разведку, а? – Альфред задорно подмигнул, но сразу изменился в лице, заметив, как его рядовой пошатнулся. – …а ты чего китель не сменил? Мне за это офицеры голову открутят, гляди сколько крови. Мэтт, слышишь? Эй, Мэтт! Уильямс! Уильямс не глядел на кровь. Он уже лежал на полу в неудобной позе, словно тряпичная кукла, без капли сознания. – Врача!