Чучела мальчиков

Поляков знал, что ему придется ломать нерешительность подопечной. Она не просто боялась зрителей - она не могла нормально заниматься, если ловила на себе прямой взгляд врача. Бедная запуганная девочка. - Я ухожу, видишь? - с расстановкой сказал Роман Николаевич, как будто обращался к домашнему животному. Он вышел в коридор и прикрыл дверь. Инна выждала несколько секунд: не отворится ли дверь снова. Но она не открылась. Тогда девушка повернулась к груше и попробовала повторить движения, которые с ней разучивал врач. У нее в запасе была еще вся ночь. Можно было довести свои действия до автоматизма. Роман Николаевич все-таки заглянул в зал, неслышно приоткрыв дверь. Он наблюдал за тем, как движется его подопечная, с каждой минутой все лучше и лучше. Да, ее техника была неидеальна, но он видел, как напрягаются мышцы девочки, как по лицу и телу струится пот... Она старалась. Она отдавала всю себя. Теперь оставалось научить ее не бояться зрителей. Иначе вся ее ловкость, вся ее прилежность не будут стоить ничего. Со следующего же занятия, решил Роман Николаевич, он начнет учить ее преодолевать страх перед чужим взглядом. Ну и отучит распрямлять при ударе локоть до конца. Поляков занимался с Инной каждый день по несколько часов. Девочка старалась, как могла, но чувствовала, что Роман Николаевич надеялся на большее. Он ждал, что обрел готовую для боя амазонку, но, даже обладая уникальным здоровьем, Инна ею не была. Поляков получил только то, что мог получить - школьницу на пороге шестнадцатилетия, истерзанную ожогами, неуверенную в своих силах и запуганную до нервного тика. Быть может, если бы Роман Николаевич чаще говорил с пациенткой, он бы добился успехов гораздо быстрее, но прошло слишком много времени, прежде чем она действительно расслабилась. Когда Поляков привязался к Инне по-настоящему, она стала действовать гораздо уверенней. И все равно - смущалась, если на нее кто-то смотрел. Но это они тоже преодолели. - В тебе же есть огонь, я чувствую, - сказал Роман Николаевич, встряхнув подопечную за плечи, - просто перестань бояться. Инна кивнула, однако же, не вполне уверенная, что точно понимает, о чем ей говорит молодой врач. Они занимались в зале, но время от времени Поляков отводил ее на минус-первый этаж, чтобы девушка училась, помимо прочего, использовать преимущества ринга-клетки: подтягивалась, если это было нужно, хватаясь за крупные ячейки только руками, а ноги оставляя свободными для ударов, ориентировалась в замкнутом пространстве. Последние тренировки Инна запомнила по одной общей детали: после того, как Поляков разрешал ей закончить занятия, она, обессиленная, падала спиной на маты и долго лежала, выравнивая дыхание, порой кашляя, и ощущая, как пробегают едва ощутимые импульсы от пальцев к локтям и коленям, пробираются выше, в плечах скручиваясь в тугие узлы. Мышцы поработали, объясняла она это себе. Но выкладываться на полную катушку было недостаточно. Как в мультфильме про Алису в Зазеркалье: чтобы попасть куда-то, нужно было бежать вдвое быстрее. Иногда Роман Николаевич садился на скамейку и закрывал лицо руками. Инна думала, что в эти моменты он раскаивается или винит ее, но она была неправа. Поляков думал, действительно ли он прав, муштруя и натаскивая без месяца шестнадцатилетнюю девчонку, надеясь выставить ее в подпольном бою, тогда как по-настоящему благородно было бы оплатить ее лечение из своего кармана. Или подделать документы, делая вид, что получил с Инны то, чем она могла расплатиться, не спускаясь на минус-первый этаж. Но в таком случае он должен был предоставить два неоспоримых доказательства - нарушенное целомудрие пациентки и сережку в виде шарика на ее и своем теле. Таковы уж стали в то время порядки: выигрывая в бою или деля с кем-то новым постель, люди запечатлевали память о том на себе, как на огромной карте. Шарик означал сексуального партнера, продолговатая "колбочка" - победу. И Поляков не знал, какую сережку действительно хотела бы приобрести в больнице Инна. Он решил - если она намекнет ему, что влюблена (а Романом очаровывались многие), он, не терзая себя, прекратит тренировки и получит с нее простейшую плату. Но Инна молчала. И по ее виду не было заметно, будто девочке есть, что скрывать. Занятия продолжались, Поляков все чаще тер лицо и морщил лоб, а Инна отдавалась тренировкам с тройным усердием. Впрочем, слишком изматывать себя Роман Николаевич ей не позволял: брал за шиворот футболки и оттаскивал на скамейку, чтобы Инна пришла в себя. И все же - прошел почти год, прежде чем Поляков удовлетворился своей работой в полной мере. Но так случилось, что одновременно с тем переполнилась чаша его терпения, ведь кроме Инны у Романа были и другие пациентки. Больше таких сделок с совестью он совершать не мог. Их последняя тренировка ничем не отличалась от всех прочих, только в самом конце Поляков встал со скамьи, с которой наблюдал за Инной, и, не подняв, по обыкновению, халат, подошел к подопечной. Инна прижала к груди футболку, чтобы она не задралась слишком высоко, и вытерла низом со лба пот. - Вы что-то хотели сказать? Врач на мгновение замялся. Они с Инной стояли друг напротив друга, и девушка с изумлением заметила, что так привыкла к Полякову, что забыла, какой он большой, широкоплечий, красивый... - Я увольняюсь, - сказал Роман Николаевич. - Зашел попрощаться. Передаю тебя главврачу, Андрею Витальевичу. Он улыбался, но только губами: в глубине глаз таилось сожаление. - Сегодня твой первый серьезный бой. Я останусь его посмотреть, но уеду сразу после. Врач еще постоял недолго, затем вышел из тренировочного зала. Инна услышала его мысли, невысказанные слова: "победи!" Халат Полякова остался лежать на скамье. Бои проводились вечером. Инна не знала, чем себя занять до этого времени: она решила не спать и не тренироваться, чтобы тело не было ни расслабленным, ни уставшим. Занять ничем другим она себя не могла: слишком нервное состояние, не усидеть на месте. Инна поиграла недолго с эспандером и отложила его на тумбочку. Пальцы тоже нельзя напрягать, вдруг пришлось бы подтягиваться на решетке? Ведь Роман Николаевич учил ее подобным хитроумным уловкам не просто так. Инна недолго послонялась по коридору, пока санитары не прикрикнули на нее, вернулась в палату и села на подоконник. За окном по ее мнению не было ничего интересного, однако одна из ее соседок считала иначе. Она встала с постели и присела на подоконник рядом с Инной. На плечах девушки темнели синяки, сотавленные пальцами санитаров, шея была расцвечена засосами. В ноздре тускло поблескивали два шарика. - Сегодня мой первый бой, - сказала Инна. Ее приятельница не ответила, зачарованная видом на пустынный двор. Она повернулась к Инне, только когда стекло запотело от ее дыхания. - Я приду. Наверное, если ты выиграешь, у тебя будет достаточно денег, чтобы завтра же выписаться. - Может быть. Я была бы рада. Хочу домой. Они замолчали. Несколько минут прошли в тишине, но вдруг, сама не зная почему, Инна спросила: - Как думаешь, что ты сделаешь первым делом, когда выйдешь отсюда? - Закурю. Инна вошла в клетку, и дверь закрылась за ее спиной с лязгом, эхом отдавшимся в лопатках - вибрация прошла по костям, по жилам и венам. Будто поезд пронесся всего в нескольких сантиметрах от тела. Мог бы сбить, но чудом повезло. И Инна инстинктивно сжалась. Это было плохое начало: зрители заулюлюкали, Поляков, наблюдавший за подопечной, закрыл лицо руками. О деньгах он уже не думал, но от мысли, что он погубил девочку, стало невыразимо плохо. Противником Инны был молодой парень. Даже не пациент - санитар, судя по форменным штанам. Он был намного выше девушки, но ей хватило одного взгляда, чтобы оценить его комплекцию и навыки. По сравнению с Поляковым, нередко бившимся с ней в полную силу, санитар был не таким уж сложным соперником. Однако Инна все равно была слабее него физически. Санитар ухмыльнулся и первым нанес удар - девушка не успела уклониться и получила кулаком в челюсть. Она пошатнулась, схватилась руками за решетку, чтобы не упасть, и тут же ее отпустила. Поляков предупреждал: если ты не кумир толпы, то тебя могут схватить за запястье или щиколотку, если замешкаешься надолго, решетка достаточно хрупкая, чтобы просунуть в нее кулак. А уж если схватят и повалят - пиши пропало. Бой ты точно проиграешь. Инна проигрывать не собиралась. Ей потребовалось еще несколько ударов, чтобы разозлиться. Она ставила блоки, но санитар сметал их шутя. Инна снова повисла на решетке, пытаясь прийти в себя после удара в солнечное сплетение, и в этот момент ее по голове мазнули чьи-то пальцы: кто-то из зрителей хотел, чтобы бой закончился побыстрей. Но волосы у Инны были пока еще слишком короткими, чтобы за них можно было удобно схватиться. Девушка отпрыгнула от решетки и в ней вдруг черным отравляющим дымом по всем венам раздалась небывалая злость. Вспомнилась Нелли, вспомнились все мальчики из школы, обижавшие ее с первого класса. Все те, кому она никогда не давала отпор... Противники шагнули друг к другу одновременно, почти одновременно и ударили: вся сосредоточившаяся на атаке Инна получила по зубам, а санитар в следующий миг скорчился на полу клетки, подвывая. Нога его пониже колена вывернулась, как у насекомого, порвав ткань брюк, торчала наружу кость. Обезумевший от боли, парень не мог защищаться. Он навряд ли когда-нибудь выходил с боя с травмами хуже синяков и царапин. Так что, видимо, его сережки мало чего стоили. Инна помнила, что внушал ей Поляков: обеспечь зрителям шоу, ты необязательно должна драться эффективно, только делай это красиво и зрелищно. Сейчас ей было плевать на слова молодого врача. Девушка оседлала противника, прижала коленями его руки к полу и начала бить по лицу. Раз, другой, третий... Тогда она еще не знала, насколько ей понравится это занятие. Инна била и била - пока рука не онемела. Когда она разжала кулак, то поняла, что один палец вылетел из сустава. Но боли не было. Вообще ничего не чувствовалось почти до самого локтя. Единственное, что девушка ощущала, - радость. Беспредельную радость и ликование. Она впервые кого-то избила по-настоящему. И это было... великолепно. Больше никто никогда безнаказанно не тронет ее и пальцем! О, это точно. Инна чувствовала небывалый прилив сил. Если бы ей сказали, что с ней готов сразиться второй противник, она бы с радостью приняла вызов. В солнечном сплетении, чуть ниже места, где сходятся ребра, девушка ощущала приятное покалывание, словно большая, с кулак, черная бабочка расправила свои крылья и изменила ее сущность. С этого дня - и навечно. Инна вытерла нос запястьем, так что размазала по лицу кровь: свою и противника, осевшую на руке, но даже не заметила этого. Из-за шевеления "бабочки" в ее груди, хотелось смеяться. Девушка поднялась с корточек. Она ждала гула толпы, как обычно, но зрители молчали: все до единого. В подвале было так же тихо, как в тихий час. Ну и похрен, безучастно подумала Инна, открыла ногой дверь и вышла из клетки. Толпа расступилась перед ней... нет! От нее просто отшатывались. Девушка приблизилась к главврачу, по совместительству исполнявшему обязанности судьи, сдернула с его плеч полотенце и вытерла грудь и лицо, вернула - с кровавыми разводами. Толпа так и не проронила ни звука, пока Инна не поднялась по лестнице до самого верха. Обычно для того, чтобы получить сережку, требовалось заключение медика и свидетельство судьи (или, в случае пирсинга-шарика, партнера, если речь шла не о дефлорации). Но в больнице врачи и судьи совмещали в себе обе эти должности. Инна думала, что к ней в палату придет главврач, но... к ней явился Поляков. Он не снял пальто, однако старался вести себя так, будто все было, как раньше, он не увольнялся и никуда не уезжал, и все же Инна чувствовала, что его пальцы напряжены больше обычного - когда он касался ее кожи, заклеивал пластырем ссадины, проверял наличие травм. - Под ключицей у тебя ссадина. Я могу поставить тебе колбочку прямо туда, чтобы из нее поступал гель, но если сильно болит, то лучше будет выбрать здоровое место. Инна пожала плечами. Ей было все равно. Роман Николаевич сгорбился, словно старался спрятаться от взгляда бывшей ученицы. Она хотела спросить, сколько он заработал на ее победе: ведь было очевидно, что, кроме него, никто не поставил на нее. Но смолчала. Было слишком неловко. - Вот и все, - наконец со вздохом сказал Поляков, и в его голосе звучало сожаление. Он имел в виду не то, что закончил с колбочкой под ключицей Инны, а то, что теперь он уйдет, чтобы больше никогда не вернуться, - к завтрашнему утру она опустеет. Снова ее наполнишь. Это излечит тебя гораздо быстрее. Врач говорил о сережке, но казалось, будто он имеет в виду тренировочную комнату. Инна чувствовала, что должна сказать что-то, что никогда еще не говорила раньше. Но ей было нечего ответить, кроме: - Я поняла. Поляков наклонился, намереваясь поцеловать Инну, но она не подняла лицо, не подставила губы. Роман чмокнул девушку в лоб, туда, где на границе с кожей начали виться светлые пряди, и вышел. Не оборачиваясь.