Под дождем. Часть вторая

Они говорили обо всем: о музыке, каких-то забавных случаях, произошедших на работе, о странных экспериментах Тайки и подорожавшем сыре. Впрочем, им довольно легко удавалось избежать опасных тем, потому что вино расхолаживало, вкусный ужин располагал к шуточно-ленивой атмосфере, а расставание было слишком долгим; и Ятен, и Минако потеряли счет времени. Все чаще предложения начинались с ностальгического «А помнишь…», ярче горели затуманенные алкоголем глаза, легче лился смех, а прошлое перестало быть таким колюче-жалящим. То, что еще несколько часов назад воспринялось бы как кинжал в спину, теперь отдавало лишь терпкой грустью, не более. Да, они нелепо расстались. Да, между ними океан несказанных слов. Но это было так давно, так… невинно! И те поцелуи под дождем, и признания в старом подъезде, и встреча в клубе… Пусть это осталось лишь воспоминанием, но каким! Способны ли они сейчас на такую чистоту и нежность? Они уже не подростки: оба уже узнали, что такое самостоятельная, далекая от мечтаний жизнь, оба поведали страсть, научились врать и выкручиваться, быть в толпе, уступать принципам. А тогда они были детьми. Неидеальными, совершающими ошибки, но чистыми. Минако смотрела на Ятена и, несмотря на то, что была им очарована, горько понимала: они никогда не вернут прежнюю нежность; она никогда не будет такой невинной и правильной. А Ятен думал о том, что не сможет догнать Минако, ведь она осталась прежней, а он? Замарался как никогда. Странно, они оба думали об одном и том же, но под разными углами. И от этого складывалось неминуемое впечатление, что мысли их ни в чем не сходятся. Минако как никогда хотелось дотронуться до него. Наверное, виноват алкоголь, которого было даже слишком много за этот вечер. Однако ей было до невозможности необходимо почувствовать, что он живой, настоящий; тысячу раз она объяснялась с ним в своих мыслях, обвиняла, спрашивала, плакала в подушку; тысячу раз он оправдывался и просил прощения, но все это было только в ее голове. А сейчас? Он сидит перед ней, оперевшись локтями о кухонный стол. Рукава рубашки закатаны и показывают крепкие руки, сильные, но холеные, зеленые глаза фосфорически блестят, длинная челка лезет на них, но Коу привычно откидывает серебристые пряди. Он внимательно, изучающе смотрит на нее, и девушке кажется, что она совсем нагая перед ним. Он видит все: тело, мысли, душу. Ее потаенные желания и страхи. Но от этого не хочется скрыться. Хочется просто ждать его действий, хотя это может привести к необратимым последствиям. Коу изучал ее: такое знакомое и незнакомое одновременно лицо, захмелевшие голубые глаза, все такие же длинные волосы, делающие ее образ удивительно светлым. Кажется, она вся создана из грез — запретных и теплых, соткана из ярких воспоминаний юности. А ведь эта девушка была той, которая подарила ему первый поцелуй… Ятену казалось, что он сидит у горящего костра, манящего его своим жаром. Она не была просто красивой, сексуальной или харизматичной; она была нечто большим. Воплощением того, чего у Ятена не было. Она словно пробуждала — невольно, конечно — все струны души, которые заржавели, затихли, на которых не умела играть его жена. Минако была воплощением искренности, женской хрупкости и притягательности. Она ничем не напоминала Кимико. И в какой-то момент пришло осознание, что все может случиться. Всё. И все преграды показались такими маленькими, что стыдно было о них думать всерьез; за окном лил дождь, а в крохотной кухне горел теплый свет, в бокалах играло вино. Они не виделись сотню лет, не чувствовали друг друга и так долго верили, что это не конец. И им было бесконечно холодно все эти годы, бесконечно одиноко среди других людей. — А ведь знаешь… я не переставала думать о тебе. Все эти шесть лет, — на губах Минако горькая улыбка, голос зазвенел от хмеля. — Все представляла, как ты объясняешься и рвешь на себе волосы. А я стою, и сердце мое не трогают ни твои слезы, ни слова. Или нет. Я подхожу к дому, а у подъезда — ты. С огромным букетом цветов. Или без них. Но с желанием никогда больше не расставаться, — на секунду она засмеялась, но так серьезно, что у Ятена нет даже мысли, что ей весело. — И что тебя опять привело ко мне, Ятен Коу? Неужто я так сильно в этой жизни согрешила? Ятен пожал плечами, поежившись. Он и сам не раз думал об этом. — Быть может, то, что я не стал говорить тебе шесть лет назад, — он облокотился на спинку стула и внимательно оглядел Минако, словно видел впервые. — Тони был мне как брат, а я увел его девушку. Девушку, которую он действительно полюбил. И я решил, что не могу встать между вами и должен уйти. В общем-то, все банально, — с некоторым показным равнодушием сказал Коу. — Да? А кто-нибудь меня спросил, чего хочу я? — Минако почувствовала, что ее кольнула былая обида, от которой она так долго пыталась избавиться. — Ты, видите ли, засовестился и решил меня передать, будто знамя победы. На, мол, забирай, мне это не нужно? — Нет, — с досадой прервал ее шипение Ятен, чувствуя, что благодушная обстановка испарилась. — Ты даже не представляешь себе, чего мне стоило отвернуться от тебя! Для меня это тоже было первое чувство, поэтому… — Поэтому ты решил, что вполне себе меня забудешь. Первая — не последняя, — девушка чувствовала, что начинает просто кипеть от злобы. Каков нахал! Еще притворяется жертвой! Знал бы он, сколько слез она пролила! А он, молодец такой, решил, что  все у них несерьезно! — Да, черт возьми, я решил, что смогу тебя забыть! Вытравить! — Ятен и сам не заметил, как стал срываться на крик. — Я совершил ошибку, я знал, что ты дорога Тони и все-таки позволил себе влюбиться в тебя. И я должен был это исправить. Уйти с горизонта, поступить в морское и выбить глупые мысли о тебе! Но ничего не получилось! Ни-че-го! Помнишь, какой у меня был уговор с Фрэнком? Либо я поступаю собственными силами, либо иду на юридический. Мне нужно еще что-то пояснять? — он яростно ткнул себя пальцем в грудь, словно напоминая, кем он работает. Минако затравленно молчала. Нет, она не верила ему, не верила, что он страдал больше нее; что он чувствовал хоть малую долю ее терзаний. Но уговор она действительно помнила, как и мечту Ятена. Мечту, которой было не суждено сбыться… — Я не поступил, — Ятен вскочил со стула и заметался по маленькой комнатушке, не глядя на Мину. — Я был в таком отвратительном состоянии, что не оказался способен адекватно готовиться к экзаменам. Да и таланта у меня, как выяснилось, не было. Пришлось бы вкалывать, а я не смог показать, что способен на труд над собой. Фрэнк развел руками: был уговор. И я пошел на юрфак, кое-как сдав экзамены, благо папочка протащил, куда нужно. Надо сказать, что я работал за пятерых, о да! Спал с книгой по уголовному праву, лишь бы не думать о том, что я делаю со своей жизнью. Фрэнк одобрительно хлопал меня по плечу, Тайки — диву давался, мама и Сейя с трудом выдавливали улыбки поддержки. А мне выть хотелось. Выть! Я катился неизвестно куда, и вот — выпуск! Я с красным дипломом на новом семейном фото. Казалось бы, вот она, свобода! Иди, куда хочешь, добивайся своей цели, но нет! Фрэнк как бы невзначай знакомит меня со своим приятелем из юридической фирмы, а я как послушный телок киваю: да, сэр, вот вам красный диплом, сэр. Все были в шоке, даже Фрэнк. И знаешь, что? — Коу неожиданно повернулся к Айно и посмотрел на нее в упор. — Я смирился. Сам себя сломил. Стал Пираньей Коу. Здорово звучит? Мальцу чуть за двадцать, а он не проиграл ни одного дела! Меня уважают, ненавидят и даже боятся! — его лицо перекосила злая усмешка. — Мне многозначительно улыбаются и даже суют зеленые хрустящие бумажки в карманы пиджака. А я все это не-на-вижу. А в особенности — себя. За все мое малодушие и трусость. За то, что и тебя потерял, и себя. Минако не знала, что сказать, и просто смотрела на мужчину с немым ужасом. Ей отчего-то хотелось расплакаться, так ненавистно ныла грудь. Как она мечтала, чтобы он унижался перед ней, посыпал голову пеплом, а теперь… Нет, не этого она хотела. — Что молчишь? — Минако снова услышала издевательские нотки, присущие Пиранье-адвокату. — Нравится? Ты ведь это желала услышать? — Не смей нападать на меня, — неожиданно жестко отчеканила Мина. — И не смей передо мной прибедняться. Ах, какой я несчастный, пожалейте меня! — девушка тоже вскочила со стула и слегка пошатнулась, — все-таки алкоголь давал о себе знать. — Ты думаешь, что главный тут великомученик? Ты делал то, что хотел: сам не пожелал трудиться, сам не пожелал сказать папочке «нет»! И прикидываешься жертвой обстоятельств. А я вот что тебе скажу: ты меня мало разжалобил. Ты брался хоть раз за дело серьезно? Ты когда-нибудь пробовал жить своим умишком? Нет! Так на что же теперь пеняешь? Не стоит строить из себя страдальца, во всех своих бедах виноват ты сам. Ни Фрэнк, ни начальник, ты! — Я ни на кого не перекладываю свою вину, — губы Коу побелели, голос стал глухим. — Я просто… — Хотел показать, какой ты бедненький? — взвилась Минако и подскочила к нему почти вплотную. — Тащишь на себе обременительные заботы? А кто тебе взвалил эту ношу? А? — Может, я веду себя, как последний идиот, — сквозь зубы прошипел Коу, — но как ответственный идиот. — Да? Не смеши! Ты просто хочешь оправдать собственную глупость! Тебе просто нравится быть страдальцем, нравится! Ты видишь в этом особенную роль! — тон Айно переходил уже все границы, и она сама понимала это, но не могла остановить себя. — Помолчи, Айно, ты ничего не знаешь о моей жизни, — угрожающе тихо прошептал Коу; глаза его бешено горели яростью и болью. — Это тебе так кажется. Я вижу тебя насквозь! И ты это понимаешь. Ятен с ужасом поймал себя на том, что готов залепить ей пощечину — звонкую, хлесткую, — лишь бы она наконец замолчала. Айно перешла все допустимые границы. Она не имеет права так говорить о нем, не смеет судить его жизнь. Что она знает о его ненависти и боли? Глупая девчонка! До сих пор живет в своих воздушных замках и розовых облаках и думает, что миром правит честь и справедливость. — Я бы выставила тебя за порог, если бы у меня были силы, — яростно сказала Мина, не чувствуя такой очевидной опасности. — Я даже представить не могла, что любила такое ничтожество. Рука Ятена взметнулась и чудом удержалась у щеки девушки. Его лицо горело, грудь бешено вздымалась, белые губы тряслись. Взгляд Мины застыл от ужаса. На несколько бесконечно долгих секунд Минако и Ятен стояли неподвижно, а потом Коу пулей вылетел из кухни. Минако слышала, как он шумно возится в коридоре, затем громко хлопает входная дверь; мужчина выбежал на улицу, оставив после себя страшную давящую тишину. И девушке захотелось громко-громко заплакать, чтобы хоть на мгновение заглушить боль. Во дворе яростно взвизгнули колеса. Все затихло. Мертвенно молчала квартира, в которой еще минуту назад бушевали нешуточные страсти. Но эта тишина была страшнее всякого многоголосья. Она была жирной точкой всему нежному и светлому, что было между ними.