Помни их имена

Ужасная головная боль, всё чаще, всё сильнее и дольше, вплоть до невыносимости. Казалось, они были всегда, эти боли, приступообразные, удушливые и тяжёлые. «Всегда» ограничивалось четырьмя годами — всей жизнью, её взрослой, настоящей, трудной и странной частью, которую Ли мог назвать своей злой судьбой. И теперь, подходя к концу своего пути — он чувствовал, что это так, — он страдал соразмерно финалу. Голова разрывалась от боли, и с каждым днём мучения нарастали, не давали ни спать, ни думать, загоняли в темноту, под покрывало, беспомощно льнуть к горизонтальным поверхностям и смоченным холодной водой полотенцам. Из висков будто вытягивали лески и те звенели, дрожали, а затем с оглушительным хлопком и вспышкой рвались. Глаза застлало чёрной пеленой, горло давила тошнота, ломило кости и всё тело выворачивало наизнанку. Ли беспокоился о своём несчастном здоровье, боялся симптомов и пугливо прислушивался к себе. С работы он кое-как отпрашивался и его до странности охотно отпускали, хотя в другом месте сразу уволили бы. Но здесь, в далласском книгохранилище, его как будто ценили — многое позволяли, условия были отличные, работа простая и не утомительная, много свободного времени среди рабочего дня, да и платили прекрасно. Единственный минус — долгая дорога в самый центр города, но по личному поручению начальника один из коллег подвозил Ли по утрам, специально делая крюк и заезжая за ним. Одно из лучших мест, где доводилось работать, и Ли не хотел бы его потерять, но головная боль была ужасна. Через силу Ли добрался до доктора. Тот диагностировал височный артериит и прописал лекарство, которое ничуть не помогло. Чем глубже наступала последняя осень, тем плотнее боль выстилала, словно сад охрой и пурпуром, хрупкое пространство от впалых висков до макушки. Ли задёргивал занавески на единственном окне своей комнаты, измучившись, завешивал окно одеялом и погружался в темноту душной нечистой постели, под ворох тряпья, сворачивался клубком и, вздрагивая от хлопков в голове, тихонько стонал, час за часом впадая в сонливый транс. Сегодня у него был выходной. Не жаль прогула, но жаль последнего солнечного дня, который можно было бы посвятить прогулке или последней встрече с дочерьми. Марина недавно ушла от него. То ли чтобы не мешать ему и дать сосредоточиться на деле, то ли после очередной ссоры и драки, то ли потому что Ли раскусил её и больше не верил — собралась и вместе с обеими девочками уехала к знакомой, которую прежде учила русскому. Ли снял комнату и поселился один, без вещей, без книг, без надежд, только с болью, тоской и смутным предчувствием приближающейся гибели и последних дней. Марина была к нему приставлена, чужая ему, неизвестная — об этом Ли догадался давно. Но дети их были настоящими. Одна новорождённая, Одри, и другая, полуторагодовалая Джун. Младшая была точно от него, но она была ещё слишком мала, недосягаема для слов и ласки в своих младенческих сферах. Ли пару раз держал в руках спящее тельце, чмокал в лобик, и это всё. К старшей же Ли успел привязаться и полюбить ещё до того, как обрёл сомнения. Вряд ли она его. Этого не могло произойти фактически, хотя многие знакомые, мать, да и сам Ли угадывал в форме её личика, в разрезе глаз своё мягкое повторение. Это могло быть лишь сентиментальным заблуждением, но даже если так. Ли нянчил её, учил ходить, играл, возился, и проведённые вместе дни и часы зародили в нём нежность, ответственность и чувство причастности к этому потрясающему существу. Даже если она не его дочь, даже если она такая же, как и Марина, приставленная к нему крохотная шпионка, всё равно она оказалась тем немногим, а пожалуй и единственным, что было в жизни Ли дорогого и милого. Жаль, что он не смог ничего ей дать и оставить, жаль, что она его скоро забудет. Да и сейчас, что она помнит? Большую игрушку, что появляется изредка, на выходных, для детского восприятия — раз в эпоху, поднимает её вверх, подкидывает и целует, а она смеётся. Счастливый зверёнок. Жаль, что и её жизнь будет, скорее всего, как у всех, быстрой, пустой и горькой. В ушах звенело, в голове словно дрожала электричка, тяжёлая, искрящая, готовая сорваться от перрона и понестись через стремительно тающие города, броситься в укутанную рельсами снежную даль. Звук вибрировал в горле и будто расшатывал позвонки, возвышался и падал вниз. Ли не слышал своих мыслей, и всё-таки они протекали в голове, словно кинофильм, которому не важно, смотрят ли его. Навязчивая идея, сон, морок, но и неоспоримая истина. Он чувствовал, словно занозу, — у него есть какое-то дело, миссия или просто событие, от него не зависящее, но такое, что коснётся его напрямую. Что-то очень важное, к чему Ли идёт уже несколько лет, много лет, всю жизнь. Уже скоро. Но что это? Ли никак не мог вспомнить. Его терзали беспокойство и тоска, чувство, что он упускает что-то важное, непоправимое… Это не из-за головной боли. Прежде, когда голова болела не так сильно, он и переживал меньше. Это теперь тревога сплелась с физическим мучением и, может, вызвала его, как страх вызывает на сердце тяжесть. Ли чувствовал, по иногда всплывающим в голове обрывкам мог заключить, что его миссия связана с Советским союзом. Её поручили ему там, она нужна в первую очередь им, они её организуют. Но что это за миссия, он забыл. Или же ему нарочно стёрли память, чтобы он не выдал себя? Вполне возможно. В таком случае, ему должны предоставить инструкции, объяснить заново, что от него требуется, ведь он согласен. Что толку от страданий, которые он испытывает? Почему бы не утишить боль, убрав причину его беспокойства — уже за одно избавление Ли заплатит чем угодно. Где же его связные, где шифровки и тайные каналы? Ведь всё это есть, по крайней мере было в той его жизни, которую стёрли. Стёрли, но, возможно, воспоминаниям пришёл срок возродиться? Потому голова и раскалывается? Память возвращается, просветления настигают через боль. Ведь и мозг может перегореть, как лампочка при повышенном накале, от слишком напряжённой мысленной деятельности голова может распасться на части, не это ли и происходит? Словно сквозь перекрытый облаками небосвод пробивался солнечный луч и падал, освещая часть полей, указуя путь. Ли должен был стать частью великого замысла и вместе с ними войти в историю, остаться в веках. Сделать что-то большое, мировое свершение, акт бесстрашия, аутодафе, остаться на сотнях фотографий, отвечать перед журналистами — Ли хотел этого, пусть даже пресловутой славы Герострата, ведь понимал, что на большее вряд ли способен. Он беспомощен, жалок, слаб и пуглив, но у него всё-таки есть гордость, все-таки он должен, ему суждено сделать что-то заметное. Для кого? Как его звали? Вечер был жарким и душным и в комнате темно. Тяжёлая завеса в голове приоткрывалась. Мучительная погоня за обрывками воспоминаний собирала их, складывала и являла ускользающую картину. Так же трудно, как вспомнить сон, ведь проще, чем вспомнить, придумать заново. А сон долог, печален и холоден, сон об одном и том же месте, которого нет… То ли помня, то ли придумывая заново, Ли видел своё детство. Слишком быстро, как и всё в жизни, пролетевшее, едва заметное, бедное, злое, несчастное, с вечными унижениями, слезами и порезами, но и что-то хорошее было. Ведь было? Светлое, своё собственное, прибрежное… Ему не повезло с матерью. В этом Ли был уверен каждый день своего детства. Невыносимая женщина, во всём виновата она одна. Она была повсюду. Бестолковая, суетливая, глупая, портящая всё, к чему прикасается, — Ли пошёл в неё, во всём. Ужасный, сварливый и жёсткий характер, назойливость, бесцеремонность, упрямство и ни капли деликатности. На всём жизненном пути её сопровождала бедность. Неустроенность, переезды, сменяющиеся должности, на которых она не могла продержаться и месяца, и мужчины, с которыми она не могла ужиться и года, как бы ни были они терпеливы и непритязательны. Согласно фотографиям, она была красива в молодости, и красота была её изменчивой союзницей довольно долго. Она выскочила замуж совсем девчонкой, тут же с мужем разругалась и разошлась, оставшись беременной. Так появился старший брат Ли Джон — на восемь лет старше. Затем было другое недолгое замужество, ещё один брат, Роберт. Отец Ли умер от сердечного приступа до его рождения. Во всяком случае, так было сказано, и следующий мужчина «папой» не назывался. Ли всеми фибрами едва начавшейся души ненавидел отчима — тот был груб и гадок, дети ему мешали и он избавлялся от них, попросту выставляя за дверь. Когда Ли было лет шесть, отчим исчез вместе с последней красотой матери и последними деньгами в семейном бюджете. Семьи как таковой не было. Своё детство Ли плохо помнил. Почти нечего было помнить. Оно пролетело где-то между Новым Орлеаном и Далласом: ветхие домишки, пропылившиеся придорожные забегаловки, кромешная бедность, прохудившаяся одежда, житьё впроголодь. Мать носилась по работам и мужчинам, а Ли оставался на попечении старших братьев. Но на то они и старшие — у них свои игры, свои дела и друзья, а возиться с малышами некогда. Воспитание состояло из криков, пинков и понуканий, но всё же Ли любил братьев. Особенно Роберта. Джон был ещё великолепнее, но, при их разнице в годах, совершенно недосягаем. А Роберт успел парой своих мятежных и весёлых юношеских лет поделиться с Ли. Всю красоту и прелесть детства составила ленивая прогулка с Робертом к одному из многочисленных озёр в окрестностях Далласа. Должно быть, немало было таких прогулок, но в сердце они сложились в один бесконечный день: как они шлялись до вечера по улицам, голодные и беспечные, покусанные чужим злым псом, исцарапанные ветвями чужого сада, сидели на песке и кидались камнями, а по дороге домой плевали с моста, кто дальше, а к ночи где-то на чердаке, среди стропил и стружек, курили, сидя рядышком, вернее, Роберт курил, а Ли довольствовался его дымом. Как брат был высок, силён, и строен, как ловок, смел и остроумен, как восхитителен своей взрослостью, опасностью молодого зверя, близостью к столь желанной свободе, к побегу, к путешествиям… Ли восхищался им, хотя, младше на пять лет, едва ли мог назваться его другом. На примере взаимодействия братьев с матерью, Ли каждый раз видел, как она не права и вредна. Как она обижает и давит юную жизнь, которая могла бы быть гораздо лучше, если бы не её губительное влияние. И братья поступали верно, спеша из-под него вырваться. Едва они миновали положенный срок, как удирали из «семьи» — оба в армию, и Ли отчаянно хотел так же, вслед за ними, но вечно был слишком мал. Мать его не любила, не баловала, не жалела, не ласкала. Ли не помнил ни единого полученного от неё поцелуя, хотя и сам ни за что не дался бы. Нечего и говорить о каких-то доверительных отношениях, о душевной близости. Ли мечтал поскорее порвать с ней, и всё же она была единственной, кто всегда был рядом и хоть как-то заботился. Ли болезненно от неё зависел, а с годами, с ужасом и омерзением, замечал, что становится её копией, повторяет её судьбу и, что самое подлое, начинает её понимать и даже сочувствовать, даже прощать и жалеть. Но до этого было ещё далеко. Чуть что, мать поднимала шум, ругалась, в раздражении могла чем-нибудь швырнуть, и всегда доставалось Ли, в силу возраста самому безответному. Никогда он не чувствовал себя дома в покое и безопасности, но при том рос в пагубной вседозволенности. Братья разбежались и Ли, оставшись с матерью один, вскоре набрался сил, храбрости и бешенства, чтобы не позволять поднимать на себя руку, но в то же время, наученный, легко мог поднять сам. После драки с матерью он чувствовал себя ещё более отвратительно и по целым неделям не получал того малого, что она ему давала. Голод, тоска и изорвавшаяся одежда рано или поздно вынуждали униженно извиняться и каяться. Мать не имела в глазах Ли никакого авторитета. Она не могла заставить его ходить в школу и учиться, да и вообще не очень-то этим заботилась. Ли прогуливал школу нещадно. Куда больше ему нравилось шататься по окрестностям, глазеть на витрины магазинов, сидеть в библиотеке или дома, пока мать на работе, листать комиксы. Если он и бывал в школе, то почти каждый раз нарывался на драки с детьми и споры с учителями. Как ни был он слаб и пуглив, но в обиду себя не давал и ответить мог любому, даже во всём превосходящему сопернику. Это неизбежно приводило к проблемам, к вызовам матери, к школьным психологам и несносным социальным работникам, пару раз над Ли даже висела угроза быть изъятым из-под опеки и отправиться в детский дом. Однако мать споро решала эти трудности внезапным побегом и переездом на новое место, а Ли в приют всё-таки не хотел и потому на какое-то время брал себя в руки и делал вид, что исправился. Но всё же до настоящих преступлений он не доходил. Может, не было подходящей компании, может трусил, а может, и это скорее всего, в душе всё-таки лежало что-то правильное и доброе, какой-то предел, который Ли не мог переступить и причинить кому-либо зло. Поблагодарить стоит книги. Ли любил читать. Чтобы поменьше находиться дома, он целые дни порой проводил в библиотеке, где хватался за всё подряд и так, незаметно для себя, опираясь на благородные примеры, становился человеком и изучал жизнь. Поблагодарить стоит старших братьев, воспитанных так же, но всё же выправившихся и ступивших на верную дорогу, пусть тоже повторяющую материнскую — ранний брак, дети, нищета… Ли хотел, как они, в армию и слепо надеялся, что благодаря этому его жизнь пойдёт на лад. Какая-то надежда на благополучное будущее всё же имелась, а учиться для этого не обязательно. Всю красоту и прелесть юности составляло одиночество. Вечерние кружения по району, стекающее за горизонт, растопленное собственным жаром алое солнце, разглядывание небес и южных озёр, серых и тёплых, закованных в цепи, пропитанных запахами прелых водорослей и ракушек. Волны бежали по глади, словно унылые тихие каторжники, и Ли тянуло следом. Дорогие машины в центре, роскошные яхты и нарядные улицы Нового Орлеана, честолюбивые мечты невесть о чём, безбилетное катание на трамваях и бесплатный джаз, доносящийся из раскрытых дверей ночных заведений. Что ещё нужно для счастья? Многое. Ли не был счастлив. Он с ранних лет приучился, примеру матери, считать, что жизнь его обделила и общество обошлось с ним несправедливо. Всем недовольный, занудный — неудивительно, что у него не было друзей. Тоскливым прищуренным взглядом он всё высматривал в городе подарок судьбы. Ему такой подарок явно полагался в оплату нанесённой обиды. Вот бы найти оброненный кошелёк, вот бы благодаря счастливому случаю стать героем и попасть в газеты, вот бы в него ни с того ни с сего втрескалась богатенькая девчонка, вот бы выиграть в лотерею, не покупая билета… В книгах полно таких историй. Ли с увлечением поглощал Стейнбека и Драйзера, читал и стихи, и пьесы и вообще что ни попадя. Так сложилось, что судьба подвела его к мало востребованным и вообще чудом сохранившимся в библиотеке полкам. Ли наткнулся на книги о коммунизме. Лишь чтобы пофорсить перед одним школьным приятелем, он прочитал, почти ничего не поняв, «Капитал», Манифест и Тезисы о Фейербахе. Приятель исчез, не оставив по себе никакой памяти, а Ли меж тем увлёкся. Какую-то идею он всё же вынес из этих мутных книг. Есть лучшая жизнь, одинаковая для всех, чистая и честная. В государстве может не быть бедности и неравенства. Каждому найдётся место, каждый будет понят и вознаграждён… Советский Союз, о котором Ли знал очень мало, показался ему тем райским местом. Шла холодная война, Америка вовсю боролась с коммунистической угрозой на своей территории, и Ли, быть может, лишь из юношеского противоречия, занял сторону противника. То немногое, что он мог прочесть о современной России, очаровывало его. Пусть это был самообман, но ему и хотелось обманываться, хотелось думать, что где-то на земле есть иная, лучшая жизнь… В голову словно врезался гвоздь. Ли вскрикнул сквозь зубы. Звук подскочил к окну, запутался в одеяле и возвратился глухим. На секунду стало легче, но спустя мгновение хуже. Ли перевернулся на спину и с силой прижал ладони к глазам. По темноте поплыли бордовые круги огней. Казалось, что какая-то неведомая сила бурит его голову. Обломки костей, волос и крови разлетаются в стороны, а в образовавшуюся дыру заливается горячий густой раствор чего-то нового и тяжёлого. Он не оставлял выбора. Всё прошедшее плавилось, перемешивалось, растворялось и исчезало, а вместо него разливалось другое, тяжёлое. Что-то нужно было с этим сделать, как-то принять, уяснить… Свою ничтожность и никчёмность, пустоту и горе своей жизни, дешевизну своих драм — ему жалеть не о чем и терять нечего ни в прошлом, ни в будущем. Почему бы не поддаться? Это избавит от боли. Это утешит и успокоит, ведь у всего должна быть причина. Она есть и здесь. Что-то похожее снилось. Что-то похожее происходило — пускай. Было или нет? Теперь не важно. Всё забылось, но рубец на сердце остался. Тяжёлый след. Но ведь вся моя жизнь из тяжёлых следов? Как только новое знание втискивалось в голову, исчезали сомнения в его подлинности. Не потому, что оно убедительно, а лишь потому, что оно огромное и занимает собой весь лес, давит деревья, вырывает корни и на месте вырубок строится новой фабрикой, тут же начинающей пускать дым и облака в больше не пустое небо. Разве не так оно всё и было? Ли было шестнадцать или семнадцать — эта история случилась незадолго до того, как они с матерью вновь сбежали из Нового Орлеана и перебрались в Техас. Ли, помнится, совсем опротивела школа. Он изредка ходил туда и даже сам старался не скандалить, но к нему привязалась компания хулиганов, отбиваться от которых становилось всё труднее. Возраст уже давал Ли моральное основание бросить школу. Но ради чего? В армию пока не возьмут. Работать, при своей бесталанности и непокорности, он может только каким-нибудь курьером или рассыльным за столь жалкую плату, что выгоднее просто болтаться по улице. Так Ли и проводил свои дни — работал там и сям по неделе, ругался с нанимателями, возвращался в школу, из которой рано или поздно возвращался избитым, обозлённым и без малейшего желания снова туда идти. Мать уже не пыталась его вразумить, да Ли нисколько её и не слушал. В доме иногда появлялась какая-то еда, Ли, терзаясь совестью, кормился, виновато оставлял в грязной сковородке маленький кусочек и снова отправлялся фланировать по улицам в поисках подработки или оброненного кем-то кошелька. Имелся, впрочем, ещё один способ заработать. Как уличный подросток, Ли не мог о нём не знать. Он гулял по разным частям города — по жилым, по деловым, туристическим и по злачным тоже. Новый Орлеан в этом плане был богат и разнообразен. Были целые кварталы, шумные и оживлённые, где играла музыка и у приоткрытых дверей подпирали стены или вызывающей походкой мерили мостовые вульгарно разряженные женщины, а кое-где и мужчины, похожие на женщин. Были среди них и молодые, и даже ровесники Ли — жутко, гадость, дрянь! Как ни худо Ли живётся, но он всё же выше этой мерзости, у него есть гордость и самоуважение, у него есть какой-никакой дом, и даже мама — хоть такая, и старшие братья, которые, пусть и разругались с матерью вдрызг и в последний раз расстались с ней со взаимными оскорблениями, но в самом крайнем случае, если она и Ли будут уж совсем помирать с голоду, они помогут. К тому же, Ли осталось терпеть недолго, ещё какой-нибудь год и он сможет пойти на флот. Подделать в документах свою дату рождения не проблема, нужно лишь самому набрать в росте и весе, обзавестись хоть чуть-чуть более мужественной внешностью… Продавать своё тело извращенцам — что может быть отчаяннее и позорнее? Ли для себя такой вариант не рассматривал. Но всё же в подобные размышления он иногда пускался. На злых улицах, в различных убогих школах, которые он часто менял, у него заводились приятели, которые всякое рассказывали. Чаще с насмешкой, пренебрежением и издёвкой, но рассуждали, какие хорошие деньги можно на этом грязном деле заработать. Конечно как повезёт. Можно нарваться на ублюдка, искалечиться, заболеть и ничего не заработать, ещё хуже — не остановиться вовремя и пасть на самое дно, связаться с наркотиками и опасными людьми, потерять человеческий облик и связь с реальностью, одним словом погибнуть. Но можно и поймать удачный случай, такое тоже не редкость. С одной стороны, большинству извращенцев нужны опыт и умения, но с другой, некоторыми извращенцами ценится именно юность, свежесть и неопытность. Продать свою симпатичную мордашку за дорого раз или два — не такой плохой вариант, если у тебя в жизни чёрная полоса и нужно как-то продержаться на плаву. Это, пожалуй, лучше, чем влезть к кому-нибудь в окно или вырвать сумку — тут хотя бы нет опасности загреметь в тюрьму. Но зато других опасностей хватает. В общем, идти на этот риск можно только при полной уверенности в своём успехе. Хоть что-то хорошее досталось Ли от матери — он был весьма миловиден для своего возраста. В новых школах, пока он не проявлял несносного характера, в него успевала влюбиться та или иная девчонка из плохоньких и забитых. Ли в таких поклонницах не нуждался. Вообще девчонки пока интересовали его не больше, чем коммунистические манифесты. Пару раз ему в парту подкладывали записки, которые он с презрительным видом сминал и щелчком отправлял в мусорное ведро. И всё же это льстило его тщеславию. Он сам не вполне понимал своего обаяния и не умел им пользоваться, но чувствовал, что обладает этой таинственной силой — свести кого-то с ума. Черты его лица, пока не сформировавшегося, были по-мальчишески мягки и нежны. Конечно ничего особенного, но большинство мальчишек уродливы, а Ли в их число не входил. У него были тёмные кудрявые волосы и изящно выписанные природой брови, которые где-то в туманной России называли соболиными, бархатисто-серые глаза, чистая кожа, звонкий голос и дружелюбная смешная улыбка аккуратного маленького рта, и сам он, в силу породы, был миниатюрным и хрупким — да, при желании он мог бы сойти за симпатягу. Да, при желании он мог бы зацепить богатого извращенца и выманить у него побольше. Да только где найти подходящего? Впрочем, нет, нет, это мерзость и грязь! Это совсем не для него, как не для него грабёж и убийство… Тёплым осенним вечером он бродил по знакомой городской набережной. В голове были только песни Элвиса и весёлый голливудский фильм, что Ли смотрел недавно. Он любил эту часть города — туристическую, парадную гавань и пристань, куда приплывали великолепные яхты богатеев. Настроение было необыкновенно хорошим, на губы сама собой вылетала улыбка и так необычно, приятно было ощущать себя здоровым и лёгким, готовым метнуться, куда ветер подует, словно те же натянутые белоснежные паруса, только они привязаны, а он нет. Прекрасные яхты с огромными яркими флагами грациозно скользили по воде и Ли любовался ими. Да, эти клятые яхты — излишества, свидетельства бесчестия, роскошь, нажитая на нещадной эксплуатации простого народа, ничего в них хорошего нет. И всё-таки они красивы. И всё-таки к одной из пришвартовавшихся яхт Ли подошёл поближе. Весёлая россыпь её пассажиров, смеясь и сверкая, гурьбой понеслась к ближайшему магазинчику за угощением и выпивкой. Ли посторонился и исподлобья неодобрительно глянул на них — ну конечно, молодые взрослые, богатые бездельники, с жиру бесятся, не знают, чего ещё придумать, ишь, гогочут… А яхты надо обобществить. А подлых капиталистов побросать за борт, к акулам. С этой мыслью Ли стал вблизи рассматривать лодку, такую дорогую, новенькую и нарядную, что прямо сердце щемило. И тут он услышал насмешливое приглашение. Невероятно. Оставшийся на яхте человек звал его. Причём не так, как если бы хотел поручить ему купить сигарет и с позволением оставить себе сдачу, а вполне любезно. Недолго думая, Ли вспрыгнул на трап и оказался на яхте. Она слегка покачивалась, золотое солнце перебирало канаты. Ли стал с интересом осматриваться, взялся крутить штурвал и всё подряд трогать — понимал, что эта радостная случайность продлится недолго и его сейчас же прогонят обратно. Конечно ему было завидно. Что бы там ни писали в книгах, в его пролетарском происхождении нет ничего хорошего, кроме этого мгновения, которое долго придётся потом вспоминать и лелеять. А эти выжиги, которым повезло родиться у ворюг-родителей, поплывут дальше в свою сияющую безбедную жизнь и рутину отдыха. Уловив, что гнать его не собираются, Ли обратил внимание на позвавшего. Это был парень в тёмных очках, просто, но наверняка очень дорого одетый, столь же роскошный, как эта яхта. Впрочем, какой это парень? Это те, что рванули на набережную, — молодёжь, а этот у них, видать, за главного, ему, наверное, под сорок. Ли не особо разбирался в жизни и в людях, но и он мог сказать, что это за неполные сорок — красивые, избалованные, холёные, но стройные и сильные, облагороженные приятным спортом, но никогда не знавшие физического труда и тягостного однообразия. Он сказал, что его зовут Джек. Ли поджал губы и собрался было уходить, но заметил возле Джека столик с оставшимися от предыдущей трапезы закусками. А Ли с самого утра ничего не ел. Почему бы не перехватить, если это бесплатно? Зашевелилась было гордость, но Джек сам предложил ему, вернее даже попросил попробовать какой-то невероятно вкусный фруктовый хлеб, какого Ли никогда и не видал. Не успел Ли захотел пить, как перед ним оказалась бутылка лимонада. Ну ладно. Уходить расхотелось. Лишь минуту Ли помнил о пропасти, разделяющей его с Джеком. Не делать вид, будто этой пропасти нет, проявить гордость — вот единственное преимущество, доступное бедным и печальным. Но Джек очаровательно улыбнулся, доверительно склонил рыжеватую голову, стянул с лица очки и ласково глянул добрыми, тёплыми, понимающими, синими от отблеска моря глазами — и это всё. У Ли яхта ушла из-под ног и голова счастливо закружилась. Ли вообще с трудом шёл на контакт с незнакомыми людьми, вообще с людьми, но к этому Джеку сразу почувствовал расположение. Не успел оглянуться, как сам заулыбался и расслабился, подсел поближе и, беспечно поддаваясь на его ненавязчивые милые вопросы, за пару минут выболтал сначала как живётся в этом городе, чего в Новом Орлеане есть интересного, а затем и всю свою нехитрую подноготную. Джек слушал, посмеивался и, почти не говоря сам, деликатно управлял разговором. Чёрт знает, как он это сделал, наверное есть какие-то особые приёмы, какие-то особые взгляды, особые бархатные интонации в голосе — Ли таким языком не владел, однако, непостижимо для себя, сразу понял. Понял намёк, а что именно было намёком — неизвестно. Джек не сделал ничегошеньки предосудительного или циничного. Возможно, один взмах ресниц, одна пауза между словами и стало ясно, зачем, собственно, он Ли позвал. И так это было ловко и тактично, что Ли не удалось ни разозлиться, ни ответить дерзостью. Но неужто таковы те богатые извращенцы, что готовы за дорого покупать юность и неопытность? Ничего себе. И всё же Ли смутился и почувствовал, как предательски краснеют щёки. Нет, он не был к такому готов. Нет, конечно нет! Но Джек был так мил и обходителен, что, несмотря на подразумевающуюся непристойность, всё равно не хотелось его обижать и быть грубым. Ли опустил лицо, что-то замямлил и попятился к выходу с яхты. Разумеется споткнулся и упал, Джек кинулся его поднимать. Эта возня немного замяла неловкость, а Джек уже галантно попросил прощения и, давая опереться на свою руку, ссаживая с яхты, будто между прочим сказал, что через две недели посетит этот чудесный город по делам, и тогда, если Ли не будет занят, они могут прогуляться где-нибудь. Ли поскорее удрал. Смешно и страшно. Почему его приняли за дешёвку и как он это понял, почему этот гад подобное себе позволяет, почему так стучит сердце, почему хочется смеяться и выть — вопросы роились в голове как бешеные осы. Ли примчался домой и запрятался в подушки. Долго он не мог успокоиться. Сперва его решение было неколебимым, но к исходу второй недели в душу закрались сомнения. Ли без конца взвешивал и обдумывал, и по всему выходило, что такой шанс выпадает один на миллион и что он куда больше приобретёт, чем потеряет. В самом деле, ну что ему терять? Честь и невинность? Эта чушь для девчонок и неженок. Он всё равно их потеряет рано или поздно — бесплатно, а в необходимость любви Ли не верил, как и в саму любовь. Он уже догадывался, что от судьбы не уйти и с проторенной фамильной дорожки не свернуть — как мать, как братья, никуда он не денется от раннего брака, множащихся детей, бесконечного труда и нищеты. И ради этого себя беречь? Пострадает ли в результате продажи его гордость? Вряд ли. Она пострадала бы, если бы его отвергли или если бы обманули и воспользовались. А здесь никакого обмана, Ли сам примет решение, всё будет честно, и этот Джек наверняка будет осторожен, внимателен и чуток и не сделает ничего плохого. Да пусть только попробует! Ли вполне может за себя постоять… Будет ли страшно, больно? Что ж, как только станет, он пошлёт Джека к чёрту, только и всего. Ну а пока же… Вспоминая его, Ли мог заключить, что Джек ухожен, приятен, красив. Вернее, красота это ерунда, но богатство подразумевает красоту. Он наверняка благороден и великодушен — если играть по его правилам, добр и щедр. Ли было лестно, что им заинтересовался этот явно привыкший к роскоши и избалованный любовью человек. Лестно, что Джек приедет в город ради него. Может, у Джека есть и свои дела, и первостепенны эти дела, а Ли лишь приятное дополнение, наклёвывающиеся развлечение — если так, до чего же ловок и скор хитрец! Но почему бы и нет? Может, будет интересно, может, Ли и самому понравится. Нет, он конечно не станет увлекаться и это будет первый и последний раз, но всё равно не стоит ожидать, что это будет какая-то пытка. Стоит воспринимать это как развлечение. Некоторые, вон, деньги за это платят. А Ли сам получит, и надо бы стрясти побольше. Он ведь так нуждается деньгах… Ли знал цену продающимся на улице — не высока, но для них это ежедневное ремесло, а у него товар уникальный. А Джек богатый, заплатит сколько угодно. Стоит ли рассчитывать долларов на двести? А может и на пятьсот? Да тысячу уж там, тысячу! Две! А пускай и пять! Нет, это, пожалуй, слишком… Как бы там ни было, дёшево Ли не возьмёт. Вырученной суммы наверняка хватит, чтобы приодеться, купить необходимые вещи и продержаться год или два до армии. Хорошо бы помочь матери. Хоть отношения у них плохие, но Ли, на своей шкуре прочувствовав, как тяжело даются деньги и как моментально они утекают сквозь пальцы, испытывал неудобство, живя за её счёт. Ещё нужно отдать долг старшему брату Роберту. Больше года прошло с тех пор, как Ли, находясь в трудном положении, выпросил у него довольно большую сумму. Об отдаче речи не шло, но хорошо бы. У Ли имелись и прочие мелкие долги в городе. Ещё больше у него имелось желаний, начиная походом в кино и некоторыми отсутствующими в библиотеке книгами и заканчивая членским взносом в местную околокоммунистическую организацию… Но, с другой стороны, нужда в деньгах у него не столь острая, чтобы идти на такой сомнительный шаг. По утрам Ли просыпался и посмеивался — всё это казалось нелепицей, сущей глупостью, так на Ли не похожей, и разумеется он не станет. Но день проходил в размышлениях и сомнениях и к вечеру Ли уже не был так уверен. В конце концов, почему он должен отказываться от этого заслуженного долгими испытаниями подарка судьбы? Как от оброненного кем-то тугого кошелька, как от случайной любви богатенькой красотки? Пусть здесь нет никакой любви, Ли понимал — Джеку нужно развлечение на один раз, только и всего. Но любая любовь мимолётна и лучше пусть она длится день, чем год. Ли так и не смог ни на что решиться. Ему стыдно было волноваться, и всё-таки он нервничал, тревожно взглядывал на календарь и надрывно вздыхал. Пойти ли? Не влипнет ли он в историю? Не упустит ли уникальной возможности заработать? Не будет ли жалеть о том, что согласился или отказался? Может Джек уже и думать забыл и в Орлеан-то не приедет… Меж тем календарь отсчитал четырнадцать дней. В назначенный день Ли с утра поклялся, что не выйдет из дома, но уже к полудню его выгнало на улицу тоскливое нетерпение. Где Джек будет ждать его? Наверное там же, на причале, где они встретились. Туда Ли ни за что не пойдёт. Дома же оставаться невыносимо, потому что лезут и лезут в голову дурацкие мысли, что Джек может прийти его разыскивать — Ли ведь успел разболтать ему, где живёт. Едва ли Джек запомнил, да и не будет он заниматься глупостями и таскаться по убогим кварталам, но всё же мучительно сидеть и ждать, напрягаясь от каждой скользящей по улице тени. Нарочно не придав значения своему внешнему виду и даже не причесавшись, Ли отправился бродить по городу. Он старательно обходил деловой центр, где располагались дорогие гостиницы, и углублялся всё дальше в промышленные окраины, где никогда не бывал. Здесь Джек не мог найти его, но всё же Ли каждый раз вздрагивал, сердце с пугливой надеждой сжималось при виде любой мужской фигуры. День был жарким и долгим. Солнце застыло на небосводе и целую вечность не желало сходить. Где этот человек, что делает? Думает, ищет ли? Беспокойное чувство изводило, в груди было тесно, пальцы дрожали… Так долог был день, что под вечер затучило и пошёл дождь. Застигнутый ливнем далеко от дома, Ли пытался то там, то здесь его переждать, но замерзал и оставаться на месте был не в силах. Домой он вернулся заполночь, мокрым и в слезах, грязным, голодным и несчастным, безумно вымотанным от брожений и тревог, и сразу свалился спать. На утро мать его не добудилась и ушла на работу, оставив на столе бутерброды. Проснувшись и увидев их, Ли почувствовал, как на глаза снова выбираются слёзы. День уже клонился к вечеру. Упустил! Едва не задохнувшись от волнения, Ли рванул на улицу и понёсся. Шаг он замедлил только в деловой части города. Здесь он мог на любом углу наткнуться на Джека, и так он готов был его увидеть, что всего трясло и сердце болело и обрастало иглами. Не чуя подгибающихся ног, Ли добрался до набережной. Из укрытия он оглядел причалы, и дыхание у него перехватило. Но уже через секунду на душу затопила дикая радость. Подлый страх, что Джек уехал, отступил, дав место восторгу. Это точно он! Он, драгоценный, одинокий и трогательный, послушно сидел в теньке, на скамейке лицом к морю, как раз возле того места, где прежде была пришвартована его яхта. Ли обдёрнул на себе одежду, улыбнулся и с беспечным видом направился к нему. Джек сидел уже явно не первый час. Книжка в его руках раскрывала последние страницы. Ли подобрался неслышно, подкрался и с победным смешком вырвал книжку у него из рук. «Тридцать девять ступеней» Джона Бакена. Не читал. Но смотрел, вроде бы, пару лет назад фильм по этой книге. Уже и не вспомнишь. Джек искренне обрадовался. Он так мило болтал и улыбался, что Ли вскоре забыл, чего боялся. Всё было просто и удивительно легко: поднялись, пошли, Джек купил тут же на лотке варёной кукурузы и они отправились гулять. Джек был обаятелен и естественен, с ним приятно было находиться рядом, слышать, как льются его слова, и видеть мир его глазами. Видеть мир, озарённым его ласковым сиянием. Ли не подумал, что именно этого и стоило опасаться. С Джеком было слишком хорошо: ни капли неловкости или натянутости, забавный разговор ни о чём, дивный голос и идеально поставленная речь. Приятное лицо, совершенная причёска, дорогие шикарные мелочи, но при том и его поразительная близость к простой жизни: он как будто не чувствовал себя чужим на бедных улицах и не подчёркивал, хоть и не отрицал, различия между собой и нищим мальчишкой. Понятный и близкий, весь он был рыцарь, галантный кавалер, защитник и опора, офицер, конгрессмен и джентльмен, но без самодовольства, без деспотичности и привычки командовать — только уступчивость, чуткость, забота и нежность — оружия куда более действенные, чем напор и смелость, когда речь идёт о завоевании юных сердец. И доброта, всесильная, могущественная, но тем чудесная, что была она направлена не на весь жаждущий её мир, а активно работала в этот вечер только для Ли — лишь бы он сдался и доверился. Никогда и никто не был к Ли так добр и внимателен. Это было восхитительно, потрясающе, жалко и немного смешно. Конечно он и доверился, и сдался. Невозможно было не влюбиться, особенно если Джек, со злым умыслом или с умыслом ангельским, прикладывал к этому усилия. Один его мягкий взгляд из царства льдов, вьюг и снега — как свеж и чист твой вылетает май. Что уж говорить о Ли, ведь ему таких взглядов — каких некоторые пол жизни покорно ждут, за один вечер досталось несколько десятков. Постепенно, тщательно и осторожно сокращая дистанцию, Джек очаровывал его, усыплял, приручал, обволакивал случайными прикосновениями — чтобы направить при повороте, чтобы отвести мешающую ветку кустов, оберечь от проходящей компании, закрыть от порыва ветра или летящей вдоль улицы пыли. А потом и в ответ на какую-то шутку провести по плечу, погладить по голове, легонько потрепать по загривку. Ли невольно жался к нему, давал себя приобнять, незаметно вдыхал его прекрасный, солоноватый, карамельный человеческий запах, изящно помещённый в рамку туалетной воды и ещё чего-то неуловимого, как цветы японской вишни. Все тревожные мысли из головы исчезли и Ли стал шёлковым, забыл об осторожности, о гордости, об обидах, о себе самом. Осталась только счастье, загипнотизированный нежный полусон и розовая дрёма. Джек взял на вынос еды в забегаловке и они поели на берегу. Там же выпили по бутылке колы. Ли не узнавал своего города. Отуманенный взгляд скользил по необыкновенно красивым улицам, наполненным музыкой, цветами и улыбками людей. Всюду царил праздник: флажки, огоньки, разноцветные блики и конфетти под ногами. Словно сам знал город прекрасно, Джек руководил их неспешной романтичной прогулкой. Узнав, что Ли собирается на флот, сам стал рассказывать, как служил во время войны на Тихом океане, руководил боевым катером и однажды был потоплен, провёл целую ночь в воде и несколько дней на пустынном песчаном острове. Япония чудесна, море необъятно, мир велик, а он — неуловим. И даже понимая это, Ли всё равно влюблялся, неотвратимо и без остановки. Прямо чувствовал, как тает изнутри, как исправляется, становится лучше, добрее и бескорыстнее, как сам возводится в ангельский чин. Он уже не взял бы денег, но всего себя отдал бы, сам бы чем угодно заплатил, лишь бы отыскать местечко у степеней дворцов, где он обитает. На обочинах залитых золотыми огнями дорог, по которым он ездит. Хорошо бы конечно с ним рядом, навсегда, в его руках, в его любви, в его розах и бестиариях, но это было бы слишком много. Хватит с Ли и одного дня. Одного вечера. Одних прохладных сумерек, одного порыва ветра с моря. Ли поёжился, и Джек словно этого и ждал, снял свою лёгкую куртку и ласково накинул ему на плечи. Ли клюнул носом, сонливо закинул голову, и это тоже было ожидаемо. Чётко спланированный путь завершился у отеля, не самого дорогого и роскошного, но тихого и уютного, утопающего в зелени парка. Под прикрытием изумрудных ветвей Джек обнял его по-настоящему, как любовник, и Ли не нашёл в этом ничего странного, хоть его сковала дрожь. Всё было правильно. Разве могло быть иначе? — Послушай, милый, мы ведь правильно друг друга понимаем, да? Я не сделаю ничего, чего ты не захочешь, но всё же. Как мне тебя вознаградить? — Ли скромно опустил глаза и, не веря себе, залился краской, пусть этого и не было видно, но Джек не мог не почувствовать, — Ну ладно, ладно, я понимаю. Я буду очень осторожен, крошка, обещаю.