Помни их имена

Алекс понимал, что разумнее будет снять тяжёлый груз со своих плеч и отказаться от Фрэнка. Мэйсон не имел никакого морального права бросить друга, но ведь Фрэнк не в смертельной опасности. Да, ему крепко досталось во Вьетнаме, но теперь он вернулся, он относительно здоров, осталось только прийти в себя. Он сильный, он справится с этим сам. Долг дружбы непреложен, но первейший и ещё более важный долг Алекса — заботиться о сыне, быть хорошим отцом, а с Фрэнком это едва ли совместимо. Алекс принадлежит Дэвиду, своей ответственности и обязанностям, именно это было правильным — жить по гуманным и добрым принципам, никому не причиняя зла… Но кого Алекс пытался обмануть? Сам он уж точно не обманется. Мирный семейный уют на Аляске был ему дорог, сын был прекрасным подарком судьбы, но Фрэнк позвал, или Виктор позвал, или они оба, или то необыкновенное и терзающее, о чём они оба свидетельствовали, позвало, и Алекс помчался, покатился, словно под горку. В первые недели после прибытия Фрэнка Алекс провёл с ним. Алекс и сам не ожидал того, как жарко отзовётся при встрече сердце, как каждую клеточку тела пронизает огнём. Когда он ещё такое испытывал, вернее, к кому, кроме Резнова? Конечно, Алекс не стал упоминать об этом вслух, он и сам старался не думать, потому что это подло и несправедливо по отношению к Вудсу, но такова истина: Фрэнк напомнил ему Виктора. Внешнее сходство лишь смутно угадывалось, потому что оболочка Виктора давно истаяла в годах, но это был он, Резнов — любовь, жажда, страсть и безумие, вернувшееся в шкуре старого друга, и вспомнила тебя душа моя. В первые дни Алекс был словно оглушён. Узнав о возвращении Вудса, он сразу же рванул, даже не объяснив толком жене, куда и на сколько. Он собирался чистосердечно окружить Фрэнка дружеским теплом, заботой и вниманием, а вопрос их прошлых вьетнамских отношений как-нибудь замять, будто не было. Или будто было, но за столько лет потеряло значение, ведь теперь они оба другие люди, Алекс уж точно, у него жена и ребёнок, ныне он привык соблюдать приличия, он больше не склонен к дикостям и безрассудствам… Позже к вопросу их отношений можно будет вернуться — в этой скромной надежде Алекс всё же не мог себе отказать. Несмотря на всю его теперешнюю приличность и рассудочность, он помнил, смутно, но помнил, каким мог быть в руках Виктора, каким это было острым, режущим, как лезвие ветра, счастьем. Больше Алекс таким не был. Ведь больше некому. Больше никто не доведёт его до животного безвольного состояния, больше никто не воспользуется им, не растопчет, не бросит… Но иногда Алекс не находил в душе достаточной твёрдости. Иногда он натыкался на иное. Кристина была всем хороша, но она не привлекала Алекса в сексуальном плане. Как и вообще ни одна женщина. До заключения брака Алекс не обращал на это внимания и надеялся, что со временем положение изменится, он привыкнет, приучится, но нет. Должно быть, Виктор испортил его непоправимо, раз его злой образ оставался единственным, что Алекса будило и волновало, единственным, что приходилось упорно прокручивать в голове, чтобы ночью отвязаться от ласкающейся жёны. Она делала это редко, словно считала какой-то добровольно принятой обязанностью, и, хоть делала вид, удовольствия не получала. Так же и Алекс, будто регулярную работу выполнял, не то чтобы неприятную, но скучную и унылую. Он был согласен, что это им нужно, чтобы оставаться семьёй, парой, настоящими родителями для Дэвида, но Алексу был в тягость этот стыдный обман. Самому было смешно и неловко, что он чувствует себя мужчиной, только представляя рядом с собой другого мужчину. Это было последствием насилия, да, Алекс понимал, но не мог себя исправить. Пытался не раз, для того и связался с Кристиной, для того посадил себя в смирительную семейную клетку, но рано или поздно снова срывался, пока только мысленно, и приходил к неутешительному выводу — он от Виктора не избавился. Никогда не избавится. Но думать о Резнове было опасно — Алекс не хотел снова свихнуться. Он думал о Фрэнке. Каждый раз в этих обжигающих мыслях Алекс был снизу, растоптан и уничтожен, именно что доведён до животного состояния. Привкус унижения и беспомощности был сладок как мёд, как дикий хмельной мёд, приторный до горечи и соли, и всё это было дивно до дрожи, ведь Фрэнк брал его с любовью, с восхищением, с преклонением и уважением — Алекс хотел до того, что внутри всё болело. Внутри всё скручивалось в тугой комок, дрожало и горело, из груди рвались рычания. Кристину подобные страсти только пугали. До того доходило, что Алекс, изредка по работе или в городе сталкиваясь со знакомыми мужчинами, ощущал, как в горле встаёт ком. При случайном приближении, случайном уловлении запаха, хрипотцы в голосе и ветерка от резкого поворота корпуса, Алекса пригвождала к земле бессильная тяжесть. Наверное, с его стороны было большой глупостью при всём этом жениться. Да, Алекс ещё до заключения брака догадывался, что женщины ему безразличны, но вместе с тем он был уверен, что и мужчины ему не нужны. Образ Виктора был его сокровенным искушением, но ни один другой человек на земле не воплотил бы его. Никто бы никогда не сравнился с идеалом, никто не вызвал бы настоящих чувств. Никому Алекс не доверился бы настолько, насколько он распахивался перед Резновым. Фрэнку тоже — Алекс думал о нём, отдавался ему в своих мыслях, но знал, что этого не случится в реальности. Во-первых, не теперь, когда Алекс обременён семьёй. Во-вторых, Фрэнк долгие годы пребывал в неизвестности, погиб или увяз в настолько глубоком плену, что вернётся уже не прежний Вудс, а новый, посторонний Алексу человек, который конечно не бросится при встрече на шею. Но Фрэнк бросился. Несмотря на пролетевшие немыслимые годы, он был прежним, он не изменился, а наоборот ещё более утвердился в образе. Он накинулся на Алекса, обнял крепко и держал так долго, и так пронзительно и отчётливо билось под мягкой рубашкой его горячее сердце, что Алекс, ещё даже не рассмотрев его лица, услышал в нём болезненно знакомые ноты и оттенки и почувствовал полнейшую бесполезность своих умственных выкладок. Разве Фрэнк не похож на Резнова? Да, и теперь ещё сильнее. На какой-то миг Вудс показался ему новым воплощением Виктора, и этого было достаточно, чтобы снова сойти с ума и сходить бессчётно, достаточно для печального «прости» Дэвиду, Кристине, Аляске, хозяйству, коту и собаке, отцу, сестре и её детям, всей простой и честной судьбе отставного агента, которой Алексу хватило бы, если бы не Фрэнк. Алекс почувствовал, что стоит на краю пропасти. Наверное, зря он изобретал себе новую жизнь — зря, потому что Виктор снова сметёт её как ураган. В этом не приходилось сомневаться. Какая-то малость отделяла теперь Алекса от падения или же вознесения обратно, к его прежней любви, и он слышал в себе порыв, безудержное желание поддаться и метнуться хоть прямо сейчас в огонь, в воду, в Воркуту… Вудс не сильно изменился внешне, но глаза Алекса взглянули на него по-иному. Он и раньше напоминал тигра, жестокого милого друга. Теперь этот тигр потемнел. А глаза посветлели. Глухая мягкая карь поразительно ушла из них, отдав холодной волчьей серости стальной синеватый отлив. В прежней боевой и свободной жизни Фрэнк много времени проводил на улице, выгорал под раскалённым солнцем Африки, под степными ветрами, песчаными бурями и льющимися со скал мутными водами. Теперь, после десяти лет, проведённых взаперти, Фрэнк заметно почернел. В детстве многие светлоголовы, а с годами грубо темнеют. Может, это был присущий его нынешним годам оттенок — волосы ярко-чёрные, с синеватым даже отливом, лишь немного кое-где просвеченные искорками поблёскивающей седины. Это было красиво. Весь он был красив. Раньше Алекс этого не замечал, но заметил в Викторе, заметил и в нём — не красотой юности, нежности и правильности, но красотой силы, мужественности и воплощённой опасности. Будто плен не ослабил его, а напротив, закалил, хоть болезненная худоба и бросалась в глаза. От худобы казалось, что он стал выше, шире и больше в крепких костях. Этим лишь больше напоминал поджарого хищника — того вытянутого, тощего волка-оборотня на фоне луны, что украшал его предплечье. Все его руки были покрыты татуировками, всё тело обвито шрамами. Алексу и это нравилось — теперь, когда взгляд был ясен и голова чиста. Или же она вновь кружилась в тумане. Алекс опомниться не успел, как оказался у него в руках, в постели с ним. Алекс был сильнее, но был совершенно не в силах ему помешать. Поспешно путаясь в непослушных словах и одежде, Фрэнк открылся: пошло всё к чёрту, он не боится сказать об этом, он полюбил Алекса очень давно, ещё в день их знакомства, а может и того раньше, только не понимал этого, но постепенно понял, и последние десять лет закрепили результат. За последние десять лет Фрэнк ужасно соскучился. Алекс за свои десять стосковался не меньше. Эти годы были мирными, благополучными, но какими же бесстрастными и холодными — без желаний, без радости, лишь со смутными тенями чувств и призраками ощущений. А с Фрэнком всё было по-настоящему, громко и запредельно близко. Вудс накинулся на него, как только они остались одни. Не было ни минуты, чтобы вразумить его, отказаться. Не сопротивляться же? Этого было последнее, что Алекс стал бы делать. Во-первых, он не хотел обидеть Вудса. Во-вторых, вернее, это-то и было главной причиной: доводы рассудка растаяли, словно дым на ветру, и оставили его перед мучительным и непоправимым фактом — всю свою благополучную жизнь, жену и сына Алекс бросил бы в один миг, если бы Резнов сказал ему одно только слово: «Пойдём». Фрэнк был похож на Резнова ещё больше, чем сам Резнов. Точнее, чем в самых наивных и смелых фантазиях, он воплощал идеал, на его же основе и сотканный. Именно это было Алексу нужно, хоть порой и непросто для него, отвыкшего от физических испытаний. Всё-таки и с Виктором, и позже, с его галлюцинацией во Вьетнаме, Алекс был безумен, сведён с ума пытками и числами. Он не воспринимал реальность здраво, не прислушивался к своим ощущениям и не замечал травм. Теперь Алекс ясно понимал, что происходит. Своей тигриной жестокой любовью и требовательностью Фрэнк причинял боль, иногда казалось, он просто на куски Алекса порвёт — но это из-за Вьетнама, это простительно. Этот внезапно свалившийся медовый месяц выматывал Алекса нещадно. Было тяжело, невыносимо и было хорошо — невыносимо. Слишком ему всё это нравилось — так же, как зависимым нравятся наркотики, и Алекс чувствовал, что велик риск чересчур увлечься, утонуть, захлебнуться, и тогда что-то внутри надорвётся. Что-то правильное и честное в нём ещё сохранялось, противодействуя яду любви, он ещё не полностью сдался. Алекс тоже был из сильных и выносливых, но это было слишком. Но в этом «слишком» содержался Резнов, если именем Виктора назвать страсть, безумную, патологическую — это так, но всё же притягательную и желанную, которой так хотелось заразиться, вспыхнуть спичкой от прикосновения и загореться костром, с размаху залететь в грязь и в ней обнять его, всегда горячего и твёрдого, всегда дрожащего от вожделения и нежности. Видимо, тоже последствия Вьетнама. А может просто его данность: Фрэнк был прямо-таки одержим, заводился с пол-оборота и кидался как зверь. Интересно, как его прежние подружки справлялись с таким натиском? Впрочем, вопрос излишний. Никто бы не выдержал, но никому бы и не довелось. Алекс понимал, что сам является катализатором его безумных сил. Вудс — совершенно нормальный, обыкновенный человек. Это Алекс превращает его в оборотня, сродни всё тому же превращению, которому Виктор его обучил. Алекс не в силах был отказаться от этого порочного счастья. Может, он сам всё ещё болен, может, по-прежнему сведён с ума. А может, всё проще. Может, они влюблены, взаимно, хоть и неравноценно, но таков расклад — Алекс более сдержан и хладнокровен, но лишь для того, чтобы идеально подходить Фрэнку, дополнять его, складываться с ним, как кусочки мозаики. Во всём они едины и согласны, и только вместе им хорошо, а порознь плохо, и они созданы друг для друга, и Фрэнк уже знает и свирепо требует этого, а Алекс только сейчас на своей истончившейся шкуре узнаёт, с наслаждением и отчаянием… Странные мысли о любви возникали у Алекса, когда Фрэнк заставлял её испытывать. Всё было так, пока Алекс держал его голову на своих коленях и гладил почерневшие волосы, пока отдавался ему, пока чувствовал его внутри и снаружи, повсюду вокруг. Но едва Фрэнк его отпускал и на какое-то время успокаивался, едва Алекс выбирался из берлоги за припасами или отпрашивался подышать воздухом, как приходилось вернуться с небес или из подземелий на землю и прийти в себя. Едва Алекс вырывался из его лап, как тут же вспоминал о сыне. Тут же обступало стеной чувство вины и собственной никчёмности, мысль о семье бередила сердце. В короткие минуты свободы и ясного рассудка Алекса так и тянуло всё бросить, улизнуть и прямо сейчас метнуться в аэропорт, полететь к ним. Но он не мог так поступить с Фрэнком. Оставалось звонить. Стараясь, чтобы голос звучал уверенно, Алекс говорил чистую правду — что его лучший друг вернулся из вьетнамского плена и нуждается в поддержке. Кристина всё понимала, но и она нуждалась — ей трудно справляться со всем самой. Дэвид был здоров, и ничего плохого пока не случилось, но каждый день, проведённый вдали от семьи, казался Алексу потерей. Алекс надеялся, что поездка домой прояснит ситуацию. Он понимал, что от Вудса ему не избавиться — не столько потому, что Фрэнк его не отпустит, сколько потому, что Алекс сам не отпустит его. Но они вместе съездят в Фэрбанкс, Фрэнк посмотрит на Дэвида и поймёт, что не должен отрывать Алекса от семьи. Вместе они что-нибудь придумают, всё образуется… Но в глубине души Алекс ждал, что идиллическая картина не придётся Фрэнку по вкусу. Он ведь и прежде, до Вьетнама, был одиночкой, бегущим псом. У него не было дома, семьи, отношений — это не для него, у него другой душевный склад. И Алекс раньше был таким же. В уютной домашней обстановке Фрэнк ещё яснее почувствует себя изгоем и отщепенцем. Семейное счастье не умилит его, не смягчит, и маленький Дэвид его не растрогает. Фрэнк наоборот разозлится, ожесточится, почувствует себя преданным, почувствует себя лишним, униженным и отвергнутым. Алекс не хотел причинять ему этой боли, но вместе с тем понимал, что это будет правильным. Фрэнк должен сам убедиться, что семья Алекса — это не какая-то ерунда, от которой можно отмахнуться. Алекс должен быть с ними, должен заботиться о доме и воспитывать Дэвида. А Фрэнк должен проявить терпение, должен уступить и отодвинуться на второй план. Но это вовсе не значит, что им нужно расстаться совсем. А даже если и значит… Алекса этот вариант угнетал, но так будет правильно. Как и ожидалось, Фрэнк унёсся из их дома, не пробыв там и десяти минут. Алекс беспокоился, но следом не помчался. Нужно дать Вудсу время, пусть остынет, обдумает увиденное, всё взвесит. Алекс решил, что придёт к нему в гостиницу вечером и вместе они решат, что делать дальше. Но наступил вечер и за окнами зашумел тёмный ливень. Дома было мирно и спокойно. Пса пустили на веранду, кот свернулся клубком в корзинке. К приходу Фрэнка Кристина наготовила еды, сделала пирог. Она надеялась хотя бы вечером устроить семейное чаепитие, посидеть перед телевизором, посмотреть вместе какое-то шоу. Дэвид, как ни удивительно, уже улыбался Алексу и тянул к нему ручки… Как оставить всё это? Покинуть тёплый угол, разорить атмосферу согласия, уйти под дождь и под огонь — ведь не разговаривать они с Фрэнком будут, вернее, может и поговорят после, но сперва Фрэнк, уже несколько дней к Алексу не прикасавшийся, накинется на него. И Алекс не будет против. Алексу это понравится, и он забудет про всё на свете — про Дэвида, про Кристину, расстроенную и ничего не понимающую. Не мог же он ей сказать правду. Он сделал бы только хуже. Сильнее всего на свете Алекс хотел пойти к Вудсу и утешить его, обнадёжить, избавить от мук ревности и обиды. Но если бы Алекс сделал это, то обманул бы его и ещё раз потоптался по его гордости. Совершив над собой усилие, Алекс не пошёл. Не пошёл, коря себя, ведь понимал — как бы Фрэнк ни ревновал и ни злился, он никуда не денется. Он на привязи, на коротком поводке и при строгом ошейнике. Стоит Алексу чуть дёрнуть, и Фрэнк будет здесь, у его ног: зубы оскалены в улыбке, язык высунут, хвост метёт, в груди затаён скулёж. И единственное, в чём Алекс может проявить великодушие и честность — не дёргать, не проявлять свою дьявольскую власть открыто. Он мог предположить, что будет дальше: завтра Фрэнк исчезнет, наверняка уедет с рассветом, растерянный, обозлённый, но не смирившийся. Ничего, он сильный, он выдержит. Алекс всю ночь не мог уснуть, вертелся, бродил по дому, скулил и мёл хвостом, ругал и хвалил себя за этот благородный стоический шаг. Да уж, молодец: скормил своё мнимое великодушие своей же ноющей совести и понадеялся, что этого хватит. На какое-то время хватит… Да, ничего ещё не потеряно. Фрэнк простит его и примет любые условия. Фрэнк уедет, но позже Алекс позвонит ему, и через несколько дней или недель они снова встретятся. Так будет лучше, ведь Алекс не должен жертвовать благополучием своей семьи. Но ощущение, что он совершает ошибку, грызло сердце. Ошибку он совершал в обоих случаях. Выбор здесь невозможен, и хотелось верить, что делать его не придётся — Фрэнк потерпит, а у Алекса хватит сил, чтобы совместить несовместимое. И в самом деле, на следующее утро Фрэнка в гостинице не оказалось. Алекс решил подождать несколько дней, не звонить, не терзать его. Удалось прождать и неделю, и две, и даже три. Может, удалось бы прождать всю жизнь. Постепенно нервы успокоились, сошли синяки, руки забыли шершавый рельеф его кожи и его терпкий вкус. Город занесло холодными туманами. На зелёную землю лёг первый снег. Дэвид активно перемещался по дому и не давал покоя коту и собаке. Дневная рутина снова оплела илом и ряской. Проведённый с Фрэнком месяц казался прекрасным кошмарным сном. Алекс скучал по нему, хотел его, себе на зло представлял его рядом и желание накатывало удушающими волнами, настигало, заставляло чертыхаться, скулить и искать лбом холодных поверхностей, чтобы прижаться к ним… Но ведь Алекс-то, в отличие от Фрэнка, не невольник своей страсти. Можно и потерпеть, можно и самому себе помочь — унизительно, но от этого не умирают. Алекс решил, что продержится, не сорвётся, не позвонит первым, не позовёт, не побежит к нему с мольбой, сам неся в зубах поводок, извиваясь от глупого счастья и лупя хвостом то бокам. Нет. Дело не в гордости. Алекс ещё в Воркуте её разменял на сухари и сахар. Дело в другом. Семейная жизнь раз навсегда потеряла прелесть, но Дэвид… Он по-прежнему утешал Алекса и всему давал оправдание. Эта нелепая стойкость была для него. Алекс хотел быть хорошим отцом, а в понятие хорошего отца отчего-то ещё входила такая мелочь как «не изменять матери своего ребёнка», по крайней мере, по своей воле. А кроме того, это будет лицемерно и подло, если он сам попросит Фрэнка о встрече, получит желаемое, а после снова оттолкнёт, обманув его надежды, и умотает обратно на Аляску. Ведь если Алекс даст ему понять, как по нему скучает, это и значит подарить надежду… Единственное спасение здесь — малодушие. Снять с себя ответственность, переложить вину на него. Алекс может запретить себе, но не может отказать ему. Оставалось только терпеливо ждать, печально изнывая, и месяц, и два, ждать тихонько, пока Фрэнк не сжалится над ними обоими и не сделает того, чего Алекс сделать не мог. Ждать пришлось долго, но, в конце концов, раздался звонок. В трубке голос Фрэнка, как ни в чём не бывало, весёлый и бодрый, с очаровательной хрипотцой, от которой ноги у Алекса становились ватными. Голос лишь немного срывался от скрываемого волнения. Приедет ли Алекс? Конечно, конечно, конечно. Фрэнк был до того наивен, прост и хитёр, что изобрёл для Алекса какое-то дело, требующее его присутствия. Мэйсона, как бывшего агента, просили прибыть в Управление, ознакомиться с кое-какими бумагами и, как специалисту по данному вопросу, вынести вердикт. Дело яйца выеденного не стоило, оно было целиком сфабриковано Вудсом и касалось его последнего длительного задания. Оказывается, после своей поездки на Аляску Фрэнк, ещё не вполне восстановившись после Вьетнама, снова погнался в бой. Очень уж он рвался. Начальство пошло ему навстречу, Хадсон помог. Где-то в Анголе, где-то в Никарагуа, в сердце Африки, в глазах Азии, в каком-то местечковом мутном конфликте, в котором ЦРУ имело свой интерес, умения и таланты Вудса нашли применение. Снова он воевал, стрелял и дрался, горел и тонул, мстил, преследовал, убивал, стирал врагов в порошок, стирал с лица чужой земли, из отчаянных передряг выходил невредимым — только такая жизнь была по нём. Ему это нравилось. Это было его отдыхом и любимой работой, и чем труднее, тем лучше. Он добыл какую-то важную информацию, ради обсуждения которой ему и потребовался Алекс. Из ЦРУ даже официальный запрос прислали. Кристина поверила. Алекс не стал её разубеждать. Он старался не врать ей — лишь умалчивать. Она была не против его командировки. Дома они пока ладили, но супружеская жизнь межу ними прекратилась — Алексу даже думать об этом было тошно. Кристина вовсю переглядывалась с одним из соседей. Присутствие Алекса мешало ей завести необременительный романчик, и потому его отъезд на пару недель был ей только на руку. Тяжело было лишь одно — оставлять Дэвида. Перед тем, как уехать, Алекс несколько дней не отпускал его, играл и нежничал, кормил с ложки, читал детские книжки, поддерживал за ручки, пока Дэвид делал первые шаги. Алекс так легко переходил на сюсюкающий младенческий язык, что сам порой удивлялся и коробился. Он останавливался, прислушивался к себе и повторял, что на самом деле его место здесь. Здесь, а не в пределе Африки, не в сердце Азии, на войне, среди крови и грязи, убийств и жестокости — нет. Он здесь… Но скоро уедет. Умчится к своему воинственному любовнику, одно слово которого отнимает Алекса у этого целомудренного прелестного мира и кидает в огненную пропасть. И то, и другое Алексу нужно. Если бы он отказался от второго в пользу первого, он поступил бы правильно. Но он не мог. Глупо просить прощения. За что, у кого? Он ведь и так жертвовал тем, что мог назвать любовью. Ей Алекс отдавал только четверть себя, когда она требовала всего. Будь он дураком или же будь он честным и смелым человеком, он расстался бы с Кристиной и навсегда уехал к Фрэнку. Снова вернулся бы на службу и вместе с Вудсом колесил бы по странам третьего мира, как это было раньше, весело, свободно и отчаянно. Но что тогда станет с Дэвидом? Нет, бросить сына Алекс не мог. А от недолгой разлуки Дэвиду вреда не будет. Алекс твёрдо знал, что ровно через две недели вернётся. Всего лишь две недели — у Дэвида прорежется ещё пара зубов, он станет увереннее стоять на ножках, но ничего существенного Алекс не пропустит. Сидя в кроватке, Дэвид помашет ручкой в ответ на прощание — это он уже умеет. Разговоры о деле не заняли и полдня, да и те пришлось отложить. Фрэнк был не в состоянии одновременно видеть Алекса и связывать слова в предложения. Или это Алекс был не в состоянии? Даже закрадывалась смешная мысль: Алекс привык самолюбиво полагать, будто Фрэнк одержим сексом с ним. А может наоборот? Прошло всего несколько месяцев, но Фрэнк вполне восстановился после Вьетнама. Восстановился не лечением, а новым боем, пребыванием в родной стихии опасности и сражений. Выпустив пар, он пришёл в себя. Теперь он выглядел поправившимся, полным сил, как всегда колючим и грубоватым, но весёлым, почти счастливым — потому что Алекс приехал, а в том, что это произойдёт, у Вудса уверенности не было. Фрэнк ни единым словом не упрекнул за то недоразумение, с которым они расстались. Алекс тоже не стал расписывать, скольких мытарств ему стоили последние месяцы. Эта новая небольшая разлука обоим пошла на пользу. Алекс осознал, как любит его, как нуждается. А Фрэнк и впрямь за достаточный срок всё обдумал, взвесил и пришёл к верным выводам: он не станет вмешиваться в жизнь Алекса и соперничать с его семьёй, не станет чего-либо требовать и надоедать, слишком часто напоминая о себе. Хорошо, пусть так, всё, на что Фрэнк может рассчитывать, это короткие редкие встречи. Алекс устанавливает правила их отношений, Фрэнк соглашается с любыми, и оба их соблюдают. Никаких затаённых претензий и эгоистичных просьб, ни тени обиды и злости, только ласка и доброта. Оба хотели уберечь друг друга от лишних тревог. Алекс сразу сказал, сколько у них времени, и благополучно забыл обо всём. На Фрэнка можно положиться — он пообещал, что вернёт Алекса домой в срок. От времени, проведённого порознь, их страсть только разгоралась и обретала новое топливо. Но дело было не только в этом. Только представляя себе Фрэнка, Алекс сходил с ума от желания. Но при виде живого Вудса он не мог удержаться от улыбки. Один взгляд, и по душе разливались тепло и умиротворение. Весь мир заволакивало сиреневой пеленой, всё преображалось и обретало крылья, всё было прекрасно, как будто боли никогда не существовало. В каждом движении, в каждом прикосновении чувствовалась признательность. Фрэнк взял себя в руки и был вновь осторожен, как благородный рыцарь, он легко вернулся в прежнюю, давнишнюю, по-своему галантную и близкую ему роль: снова он думал не о себе, а об Алексе, его интересы ставил превыше своих. Он всё так же обращался в страстного зверя, как только дело доходило до постели, но только при желании Алекса. Стоило Мэйсону недовольно фыркнуть, и волк превращался в ягнёнка. В чёрного барашка, милого, диковатого, чуткого и доверчивого. Мягкость скрывалась под жёстким панцирем, всегда так было, но только теперь Алекс научился видеть и ценить. Алексу всё в нём нравилось, всё вызывало сквозящую в сердце смесь умиления, восхищения и благодарности, нежной жалости и желания прижаться к нему. Его лицо, внимательные просветлевшие глаза, чёрные волосы с подпалинами, его голос, его одежда, его тёплые клетчатые рубашки, куртки, джинсы и футболки, тигриные повадки и насмешливая манера речи, постоянный контакт, зрительный, душевный — Алекс всем был покорён. Алекс не говорил ему о Резнове. И себе тоже не говорил. И правда, в нынешнем поведении Фрэнка не было воркутинских свидетельств, и всё-таки сама острота и пронзительность чувства, которое Алекс испытывал, напоминала о Викторе. Резнов был с ним и сейчас, только лучше, чем когда-то, лучше в сотни, в тысячи раз — Алекс твердил это себе и очень хотел поверить. Злой призрак витал поблизости, но ничем не грозил. Фрэнк был безупречен и защитил бы от него, загородил своей заботой и охраной. Через две недели Алекс вернулся домой, счастливым, залюбленным, утешенным, уставшим и задумчивым, без печали и сожалений. Не торопясь, он пробовал свою приобрётшую форму любовь на вкус. Всё же странно, удивительно. Столько лет он знает Фрэнка, но до встречи с Резновым не чувствовал своей предрасположенности к нему. А Фрэнк чувствовал. Виктор всё-таки был предтечей, или всё это из-за Виктора? Но ведь в Воркуте испортили одного Алекса, а Фрэнк до того, каков есть — до любви к мужчине, дошёл сам. Да, он таким был всегда, таким хорошим, самоотверженным, добрым и великодушным — лишь по отношению к Алексу, а по отношению к остальному миру — чудовищем и убийцей, нет другого такого человека на свете, и как же Алексу повезло, что у него есть прекрасный друг… Вскоре Вудс дал знать, что снова отправился на опасную долгую миссию, воевать и сворачивать горы. Лишь тогда, когда он сочтёт, что выплатил долг своим небесам и вновь заслужил награду, он вернётся, позовёт — свистнет со всем уважением и почтением. И Алекс сломя голову понесётся, потому что теперь любит его. А пока оставалось тщательно проживать семейную жизнь, возиться с сыном, работать, уговаривать и убеждать себя, что так и должно быть. Месяц или два, или три… Фрэнк вернулся, загорелый, опалённый, с новыми шрамами, и счастливая командировка повторилась. Лёжа с ним рядом, слушая его весёлые рассказы о приключениях и путешествиях, Алекс ловил себя на смутной зависти. Обнимая Алекса одной рукой и другой с удовольствием раскуривая сигарету, Фрэнк говорил о своей миссии, и в каждом слове звучало — вот бы ты был со мной. Тебе бы понравилось. Ведь это твоё. Наше. Фрэнк не вкладывал этого посыла, но Алекс сам дополнял. Он сам вспоминал, каково это: опасность, горячка боя, высокие ставки, ветер путешествий и адреналин. Он никогда не находил в этом столько же удовольствия, сколько находил Фрэнк, и всё-таки они оба были служебными псами, которые тоскуют без службы. Но едва Алекс позволял себе эту мысль, как тут же гнал её. Как можно вернуться к убийствам и разрушениям после того, что он узнал о ценности человеческой жизни? Как можно искупаться в крови в сердце Африки и после возвратиться домой и осквернёнными руками прикоснуться к Дэвиду… С другой стороны, убийства и жестокость не являются самоцелью. Вудс хочет драться, но у миссий, на которые его отправляют, всегда есть своя важность, заключающаяся в защите интересов родины. Чтобы Америку не наводняли наркотики, нужно бороться с иностранными наркокартелями. Чтобы Америке ничто не грозило, нужно заранее ослаблять её врагов. Чтобы Кристина могла по приемлемой цене заправить машину и отвезти Дэвида к доктору или в школу, нужно держать контроль над нефтедобывающими регионами. Не Алексу сомневаться в государственных приоритетах. Не ему и не Вудсу судить, что справедливо, а что нет. Для них — только дело, работа, сухие строки приказов, которые нужно выполнить во что бы то ни стало, и вместе с тем почувствовать себя живым и сильным. Вступить в схватку с достойным врагом и выйти победителем — это ли не призвание. Когда-то Алекс отказался от этого. Жалеет ли он теперь? Алекс сомневался в собственных чувствах. Возможно, он сам себя накручивает, преувеличивает. То, что он имеет сейчас, семья, дом — самое ценное, что только может быть. Если бы у него был выбор, остаться дома или уйти сражаться с очередными злодеями, убивать людей, крушить и выжигать, то, разумеется, естественно, единственно верно — остаться дома. И всё же он чувствовал с каждым днём, с каждым промелькнувшим месяцем всё больше, что на Аляске засиделся. Своих тайных свиданий с Фрэнком он ждал, словно великого праздника, а в перерывах между ними скучал и томился. Когда от Фрэнка долго не было вестей, Алексу начинало казаться, что Вудс про него забыл. Полный бред, Алекс знал, что это не так. Но знать приходилось и другое — Фрэнк занят действительно важными делами государственного значения. Занимаясь этими делами, встречу с любовником можно и отложить, Алекс ведь всё равно никуда не денется — на привязи и ошейник строг. Всё чаще приходили ревнивые мысли о том, на какой край земли забросило Вудса, где он летает и плавает, сколько стран, людей и событий проносится мимо него, пока Алекс видит лишь набившие оскомину скучные улицы родного захолустья, то заметаемые снегами, то поливаемые дождём. Ещё полгода, и Алекса уже не покидало ощущение, будто он попусту тратит время в серой рутине. Пока он ещё силён, он мог бы вести настоящую жизнь, такую же, какую Фрэнк ведёт… Чувствуя неудовлетворённость, Алекс раздражался. На ум шло слово «надоело». Дома становилось тесно, он срывался на жене или придирался к ней, доводя до ссоры. Они начинали ругаться, сперва тихонько, поодаль от Дэвида, лишь бы тот не услышал. Но потом уже и это стало не важно. Обоим было, за что друг друга упрекнуть, а мириться всё сложнее. У Кристины имелся любовник, у Алекса, собственно, тоже — кого он пытается обмануть своими чёртовыми командировками, из которых возвращается помятый и весь в синяках? Семейная жизнь не задалась, они оказались посторонними друг другу. Кристине тоже надоело в Фэрбанксе. В пылу ссоры она как-то выкрикнула, что не прочь расстаться, да и уехать из этой унылой дыры. Слова эти были поспешно взяты назад, но осадок остался. Дэвид, Дэвид, теперь только на нём всё держалось. Дэвид рос чудесным ребёнком, здоровым и смышлёным. Алекс обожал его, проводил с ним много времени, но старался не баловать — так для Дэвида же полезнее. Но Кристине вечно казалось, что Алекс с ним слишком строг. Первые шаги и первые слова остались позади. Каждый новый день уже не нёс невероятных открытий. Иногда, когда сын, как все дети, капризничал, Алекс не мог сдержаться и сердился. Если рядом была Кристина, это выливалось в новую ссору, сопровождаемую всё более громким рёвом. Алексу большого труда стоило держать себя в руках. В некоторые моменты он завидовал Фрэнку, что не может кого-нибудь в самом деле прикончить. И вообще, какого чёрта? Он ведь мужчина, боец, охотник. Неестественно и нелепо, что он ограничил круг своих интересов пелёнками и погремушками. Слишком рано он похоронил себя в родных снегах. Ещё полгода, и копаться в моторах Алексу окончательно опротивело. Ездить за покупками, работать по дому, сидеть вечерами перед телевизором, пока малыш возится с игрушками на ковре у его ног, пока Кристина где-то гуляет — и это правильно, уж лучше, чем огрызаться друг на друга по мелочам. И всё же противно, как он изнежился, одомашнился, сложил клыки, ножи и когти на полку и чахнет в добровольном плену. Разве для этого он создан? Позже, когда Дэвид подрастёт, станет интереснее. Алекс будет брать его на охоту, в походы, будет возить в разные интересные места по всей стране, научит его всему, что знает сам — вот тогда пойдёт отчётливая жизнь. Но пока ему только два года… По новостному экрану скользил Рейган, и Алекс смутно припоминал, что когда-то сидел за одним столом с Кеннеди, с кинозвездой, видел его лицо, любил его, стрелял в него… Воспоминания о том периоде до сих пор причиняли не эфемерную, но вполне физическую головную боль. Алекс встряхивался, мысли перескакивали на Фрэнка, и боль отступала. Встречался ли Вудс с Рейганом, сидел ли с президентом-кинозвездой за одним столом? От Фрэнка давно не было вестей. С тягучей тоской и разливающейся по телу сладкой тяжестью Алекс припоминал их последнюю встречу, какой Фрэнк был великолепный, горячий и свирепый, пропахший огнём и вертолётами — Алекс снова хотел его и сам хотел быть снова таким же. Хотел вновь почувствовать тяжесть оружия, посмотреть, как быстро меняется мир. Он добровольно лишил себя этого, но ведь его решение не было бесповоротным, ведь так? Он никому не давал обещаний не возвращаться на службу. К тому же Фрэнк, хоть и осторожно, без давления, но потихоньку, исподволь уговаривал — как славно, если бы они снова стали командой, ух, каких бы дел они наворотили! Алекс был лучшим, и он снова им станет — Фрэнк привирал, льстил чертовски, но приятно было это слушать, тая тем временем под его сильными руками. Хадсон, подбиваемый Фрэнком, подтверждал, что работа найдётся — как всегда тайная, не вполне законная, где рассчитывать придётся только на себя, но и на достойную плату. А деньги, кстати, не помешали бы. Алексу хватало пенсии для жизни на Аляске, но Дэвид вырастет, захочет поступить в колледж или ещё что-нибудь… В самом деле, почему бы Алексу не вернуться в дело, хотя бы разок? Смертельная опасность? Да, риск велик, тем более для Алекса, отвыкшего и разнежившегося в домашнем тепле. Можно быть в себе уверенным и ещё более уверенным во Фрэнке — он Алекса в обиду не даст, и всё же… Всё же Алекс может погибнуть. Дэвид поднимался, вышагивал по комнате, цеплялся за колени Алекса, лопотал, что-то рассказывая, и Алекс прекрасно его понимал, брал на руки, целовал и со вздохом отодвигал от себя, отвлекая другой игрушкой. Алексу скучно видите ли. И из-за этого Дэвид может остаться сиротой. У него есть мать, но мало ли, как сложится жизнь и какой ему достанется отчим. Алекс не имеет права рисковать собой… Но эта убеждённость, подтачиваемая со всех сторон, постепенно теряла силу. Рано или поздно это должно было случиться. Алекс знал, это происходит с периодичностью в несколько лет. Обязательно появится новый опасный злодей, враг номер один, кошмар с запада или, что чаще, с востока. Очередная смертельная угроза, если не всему человечеству, так американской нации — что не менее важно, мир вновь на пороге войны, войны с кем? Всегда так будет. Справятся и без Алекса. Он одного злодея придушил — Драговича. На другого врага найдутся иные герои… Но Фрэнк звал его. Упрашивал настойчивее, чем прежде, уверял, что ставки высоки, необычайный уровень, важность и секретность, сам президент будет с ними раскланиваться. «Помнишь? В шестьдесят третьем тебя сам Кеннеди обнимал и руки жал?» Запрещённый прием: Фрэнк говорил, что в этот раз ему не справиться одному, нужна помощь, ему необходим именно Алекс, ведь в таком деле он может довериться только лучшему другу. Да и потом: «Только представь, как классно! Старая гвардия снова в деле, мы здорово повеселимся…» Охота на Персея, в некотором роде последователя Драговича — советского агента, замыслившего коварный план против запада. Его след тянется ещё с шестьдесят восьмого, по некоторым данным, здесь могут быть замешаны разработки Штайнера, а ведь Алекс знает об этом не понаслышке. Конечно, всё это ерунда. Будет у Фрэнка другой напарник, и со всем они прекрасно справятся. И Рейган — не Кеннеди, не того полёта птица, и от Алекса, наверное, не так уж много толку теперь. Он будет лишь болтаться под ногами у настоящих агентов… Но была ещё одна причина, главная, перевешивающая все доводы: Алекс сам хотел. После долгих раздумий и сомнений он всё же решил окунуться в прежнюю отчаянную жизнь, ощутить вкус опасности и смертельного риска, послушать грохот пуль и ураганного ветра. Хотя бы ещё один раз. Дело займёт пару месяцев (если в худшем случае не закончится ядерным ударом и третьей мировой — как всегда), Дэвид подрастёт, но Алекс упустит не так уж много. В восемьдесят первом Алекс вернулся на службу. Перерыв был большим, Алекс отвык от подобной работы. Уже не так быстро соображал, не так метко стрелял, не так хорошо дрался. Не был безжалостен и решителен, не был незаменим, да и вообще был не нужен — так ему иногда казалось. Но в тандеме с Фрэнком всё прошло прекрасно. Было очень интересно и увлекательно. Вновь путешествия, перелёты, засады, слежки, опасности, охота на секретных агентов КГБ в американском тылу, Амстердам, Трабзон, снова Куба и даже Киев и Ямантау, где на военных базах в заснеженных горах ещё прослеживался прерывистый лисий след Штайнера. Здорово было снова побывать в невыносимой России, вольно и невольно вспомнить Резнова… Но Фрэнк был рядом. А с ним ничего не больно и не страшно. Алекс познакомился с агентами из других стран, действительно крутыми ребятами. Команда у них подобралась самая первостатейная. Приятной неожиданностью для Алекса было узнать, что он является своего рода легендой. Его многолетняя охота за Драговичем обросла мифами, и те агенты, что пришли ему на смену, смотрели на него с тщательно скрываемым восторгом. Фрэнк тому способствовал, он был мастер рассказывать истории, особенно о том, как они с Алексом пытались убить Кастро — неудачно, но так только интереснее, ведь Фидель ещё жив, ещё не уйдёт от них. В своих историях Фрэнк был очень деликатен, когда дело касалось воркутинского плена Алекса — для обоих это была священная территория. Об этом было многим в ЦРУ известно, история с советским промыванием мозгов до сих пор оставалась тёмной и таинственной. Оказывается, в конце семидесятых какой-то агент проводил расследование деятельности Мэйсона и связал его с убийством Кеннеди. Ничего не было сказано напрямую, Алекса ни в чём не обвиняли, но ходило немало слухов. Алекс чувствовал себя счастливым. Работа его захватила, с Фрэнком ему было хорошо: быть уверенными друг в друге, прикрывать бою, заботиться в мелочах, поддерживать и при всём том, не теряя грозного и внушительного вида, всё время переглядываться, пересмеиваться и толкаться, как двое обожающих друг друга школьников. Их отношениям действительно не хватало веселья и совместных развлечений. Здорово было почувствовать себя не только его игрушкой и любовником, но равным ему по силе товарищем, другом, достойным уважения… Впрочем, не всё было сплошным весельем. Слишком много убийств и разрушений. Алекс не мог открыто проявить сочувствие, но ему было больно смотреть на этого русского дурачка Белла, несчастного приспешника Персея, с которым ЦРУ обошлось куда более коварно и жестоко, чем русские обошлись с Алексом в Воркуте. Знакомо, не так ли? Цифры или красная дверь, промытые мозги, внушённые ложные воспоминания, нестерпимые муки. В конце Белла ещё и казнили — после того, как он искренне поверил своим мучителям, и добровольно перешёл на их сторону, предав своего Персея. Бессердечный обманщик Адлер заморочил этому русскому волчонку голову даже покруче, чем это сделали Резнов с Драговичем вместе взятые. А после, воспользовавшись всем, что Белл мог дать, Адлер убил его с полным хладнокровием. Наверное, для Белла это было так же горько, как и для Алекса, если бы Виктор сказал, что всё было ложью, и вонзил в сердце нож. Да, Белла очень жаль, но зато всё закончилось благополучно. Миссия выполнена, мир спасён. Алекс не был ранен, ничуть не изменился, ни внутренне, ни внешне. Хотя, главная перемена свершилась. Теперь он уже не мог думать о том, что вернётся домой и будет жить как прежде. Нет, теперь ему не усидеть на месте. Рано или поздно он снова вернётся на службу, будет отправляться на задания всё чаще, а нежелание покидать Дэвида, как и страх оставить его без отца, постепенно растает. Так и вышло. Через пару месяцев Фрэнк стал подбивать на следующую авантюру. Дело было не первостепенной важности, на карте стояло не так уж много, но Алекс не нашёл причины, чтобы отказаться. Отправиться с Фрэнком в новое опасное путешествие всё равно что в отпуск съездить… Теперь этот вариант казался Алексу наилучшим. Кристину его отъезды устраивали. Каждый раз, возвращаясь, замечать, как Дэвид подрос, было радостно. После разлуки в семье на какое-то время воцарялось спокойное согласие. Шумные разбирательства остались в прошлом, быт наладился. Вольно и невольно отдавая Алексу должное, признавая, что он боец и добытчик, Кристина проявляла терпение и уступала в тех вопросах, которые прежде порождали ссоры. Алекс только просил, чтобы Дэвид не видел ничего лишнего и не знал об её любовниках. На том порешили. Обычная мирная жизнь ценилась гораздо выше, когда не была постоянной. Алекс не успевал погрязнуть в рутине, не успевал соскучиться, но успевал провести достаточно времени с сыном, и когда Фрэнк снова его вызывал на очередную безотлагательную миссию, Алекс был готов. Лучше задания, чем свидания — так было легче для совести. Так лучше, тоже с перерывами — бывать с Фрэнком в разных странах, путешествовать и сражаться, а после отдыхать, отпыхиваться от его непростой любви, как от острого блюда, вкусного, но выбивающего слёзы и способного прожечь желудок насквозь. Время для нежности и страсти всегда находилось. В их распоряжении были моря, леса, горы и побережья, служебные квартиры, явки и перевалочные пункты. Несмотря на бегущие мимо года, Фрэнк не желал успокаиваться, его любовь была всё такой же горячей. Алекс всегда чувствовал себя желанным, важным, необходимым, сколько бы времени ни прошло. Да и сам он, когда заглядывал Фрэнку в глаза, неизменно чувствовал, как сжимается сердце. Такое положение всех устраивало на протяжении нескольких хороших лет. Алекс был уверен, единственное, что грозит его семье, это его собственная смерть или тяжёлое ранение. Что ещё может стрястись? В Фэрбанксе они в полной безопасности… Даже если бы Алекс не возвращался в ЦРУ, он не смог бы предотвратить катастрофы, ужасного события, которое по воле случая способно разрушить устоявшуюся жизнь. Вероятность того, что на его семью внезапно обрушится трагедия, была близкой к нулю. Алекс не смог бы их уберечь, вернее мог бы — если бы сам в тот день был за рулём. Но зыбкая территория предположений не давала строить прямые линии. Если бы он не возвращался на службу, дорога в тот день всё равно была бы обледенелой. Кристина всё равно решила бы поехать на автобусе, и ничто бы не помешало Алексу отпустить её и остаться дома. Всё равно произошло бы то, что произошло. Но если бы Алекс ждал их дома, а не пропадал в тот день в сердце Африки, он узнал бы обо всём сразу. Сразу рванулся бы на помощь и сделал главное — был бы рядом с Дэвидом и с Кристиной в её последние дни. Дэвиду не пришлось бы переживать этот кошмар — три недели шока и истерики, которые и более взрослого ребёнка оставили бы без разума, навсегда больным и пришибленным. А Дэвиду совсем недавно исполнилось шесть. Всего шесть лет, и это первое, тяжелейшее в его прежде счастливой и безмятежной жизни испытание ему пришлось переживать одному. В свои шесть Дэвид выглядел старше своего возраста, он был крупнее и выше сверстников, но всё ещё был крошкой. Сероглазый, с пушистыми каштановыми волосами и ангельским личиком, симпатичный и приветливый — все знакомые утверждали, что он больше похож на мать, чем на Алекса, а подруги Кристины обещали ей, что он вырастет красавчиком и разобьёт немало сердец. Он был очень домашним, послушным и ласковым, уже умел читать и считать, с удовольствием ходил в школу, имел много друзей среди ребят. Кристина была замечательной матерью. Не так много в Фэрбанксе было возможностей, но Кристина ничего не упускала. Она водила Дэвида в бассейн, на всякие развивающие занятия, устраивала детские праздники для его приятелей. Вообще она всё чаще заговаривала о том, что им стоит перебраться в город побольше, хоть в тот же Анкоридж. Там найдётся школа получше, больше всяких развлечений и магазинов, Кристина нашла бы работу по душе. Алекс был согласен, но пока вопрос с переездом только обдумывался. Алекс невольно признавал за Кристиной первенство в воспитании, но и себя считал достойно справляющимся с ролью отца. Да, его часто не бывало дома, но зато когда он приезжал, его время было целиком посвящено Дэвиду. Дэвид всё ещё был мал для охоты и походов, но Алекс учил его кататься на лыжах и коньках, летом — на велосипеде. На лодке они спускались по реке Танане, на машине ездили в небольшие путешествия по прекрасным окрестностям. Простым языком Алекс рассказывал ему о своей работе, приучал к самостоятельности, но, помня о собственном детстве, не пытался сызмальства строить из него солдата. Всё равно от судьбы не уйти. Дэвид был одинаково привязан к обоим родителям, и оба родителя в нём души не чаяли. Алекс никак не думал, что подобное может случиться. Он был вместе с Фрэнком на очередном задании в северной Африке. Ерунда, боевая поддержка местячковой государственной оппозиции, выгодной Америке. Но связи в тех диких краях не было. А даже если бы и была, Алексу не сообщили бы сразу. Всё равно он не имел права бросить задание, а излишние переживания только навредили бы делу. Только когда Алекс выполнил свою миссию, ему сообщили ужасную новость и поскорее отпустили домой. Вскоре после отъезда Алекса на задание, Кристина отправилась вместе с Дэвидом в соседний город на какой-то сезонный фестиваль. Погода была неблагоприятной, дороги завалило снегом, потом была сильная оттепель, затем снова заморозки. Кристина побоялась ехать по гололёду на машине и предпочла автобус. Произошла страшная авария — довольно редкое в их краях событие, от которого всё же никто не застрахован. Поздним вечером водитель не справился с управлением, автобус занесло на скользкой дороге, он не вписался в поворот, снёс ограждение, съехал с обрыва и несколько раз перевернулся. Окна разбились, внутрь набилось камней и стволов деревьев, всё перемешалось. Кто-то после падения выбрался из салона чуть ушибленным и сразу вызвал помощь, но многие пассажиры получили ранения и несколько человек погибли. Кристина была среди них. Как Алекс позже выяснил, она сидела в хвосте автобуса, которому досталось более всего. Она сделала всё, чтобы закрыть собой Дэвида, и у неё получилось. Дэвид был исцарапан осколками, но его жизни ничто не угрожало. У Кристины были сломаны рёбра и руки, повреждены внутренние органы — при падении она напоролась на залетевший в салон сломанный сук. Она прожила ещё несколько дней. Порой она приходила в сознание, но говорить не могла. Её сразу повезли в больницу, Дэвида, всего мокрого от крови и грязи, замёрзшего, обескураженного болью и насмерть перепуганного, отправили вместе с ней. В суматохе не смогли сразу определить, кто они и откуда. Дэвид несколько дней провёл в больнице в чужом городе, рыдая и мечась по коридорам, пока полиции не удалось вызвать кого-то из Фэрбанкса. Приехала его школьная учительница, забрала Дэвида. Но Алекс был неизвестно где, а о других родственниках никто не знал. Позже полиции удалось связаться с сестрой Алекса, Марион, но на тот момент она сама лежала в больнице и ждала операции. Отец Алекса, с которым насилу вышли на связь, приехать не смог, потому что сам тоже был при смерти. Никому не нужный, измученный, непонимающий, что произошло с его светлым счастливым миром, который в одночасье превратился в ад, Дэвид провёл две недели в чужом доме, пока службы опеки пытались решить, что делать дальше. Узнав обо всём этом, Алекс сам чуть с ума не сошёл. Как можно скорее он приехал и забрал Дэвида, обезумевшего от слёз. Его рассудок действительно немного помутился. Ещё долго Дэвид не мог говорить, а при любом к нему обращении принимался дрожать и всхлипывать. Но отца он узнал и тут же кинулся, вцепился в Алекса и завыл, как раненый маленький львёнок. Целые сутки его невозможно было оторвать. Алекс и не пытался. У него сердце разрывалось на части от мысли, что пришлось пережить шестилетнему ребёнку. И ведь это он, Алекс, в этом виноват. Этой трагедии нельзя было предусмотреть, но если бы он был дома… Краем глаза Алекс замечал, что Вудс рядом — смущённо топчется поблизости, неловко пытается помочь. Это хорошо. Пусть хотя бы ведёт машину, открывает и закрывает двери, включает и выключает свет. Похороны уже провели за государственный счёт, но была ещё масса проблем, которые предстояло решить. Тягостная бумажная волокита, и как дальше жить, где спать, чем питаться, как залечивать раны. Самое сложное, самое печальное — состояние Дэвида. Он спал полными кошмаров и криков снами, а просыпаясь, рыдал. Отказывался от еды, ничего не слушал, случайно или нарочно раздирал свои глубокие царапины. Алекс не выпускал его из рук ни на минуту. Без конца обнимал, утешал, говорил, сам себя не слыша, умолял: «Мой хороший, малыш, успокойся, не бойся, я рядом, всегда буду рядом, я никуда не уйду, никогда, никогда тебя не оставлю…» На тысячный раз Дэвид всё-таки услышал. Последний раз содрогнувшись всем измученным хрупким телом, он затих. Обожжённые солью и осколками больные глаза чуть прояснились, тонкие руки судорожно сжались вокруг шеи Алекса. «Ты обещаешь?»