Помни их имена

Виктор был с ним. На этой очередной безумной войне, ночью и днём, в перестрелках, в огне и в небе, под водой и землёй, в диких джунглях, в мутных реках, водопадах и скалах, в болотах и высокой траве — Резнов всегда был рядом. Чего ещё Алекс мог желать? Драгович, Кравченко — вот что было самым важным. Лишь ради этого Виктор вернулся. Виктор одержим жаждой найти Драговича, а Алекс жил его желаниями. Резнов знал и ненавидел своих врагов лично, а Алекс хотел им отомстить, лишь следуя воле Виктора. В досье, которое Резнов передал, были собраны данные о секретных русских операциях в Лаосе. Там были представлены приблизительные координаты кустарного научно-исследовательского комплекса где-то в глубине гор и непроходимых лесов. Для опытных исследований Новы-6 были необходимы эксперименты на людях. Видимо, эксперименты настолько тайные, страшные и бесчеловечные, что их не получилось бы проводить в России, даже над заключёнными, даже в Воркуте. Потому их частично проводили во Вьетнаме — на этой ужасной войне все средства хороши. Здесь не было недостатка в пленных вьетнамцах, которых те же вьетнамцы, под руководством советских инструкторов, умерщвляли всеми доступными способами. Убитых никто не считал, а Драговичу как раз необходим минимальный контроль со стороны руководства. Во Вьетнаме он вообще мог делать что хочет, ведь официально ни его, ни русской армии там нет. Подразделение Алекса разыскивало этот научный комплекс. Хадсон уехал — на другом конце земли у него возникли срочные дела, видимо, тоже связанные с Драговичем. В отряде остались несколько малознакомых Алексу агентов, так же Вудс и Боумен — ещё один хороший друг. Регулярная армия оказывала им всестороннюю поддержку, снабжала транспортом, провизией и амуницией — с этим проблем не возникало. Скрытый от глаз комплекс находился на территории, охваченной сражениями, да и вообще вся эта маленькая, но необъятная страна являлась фронтом. Поиски не заняли много времени, но были опасными и кропотливыми. Приходилось с большим риском лезть в многочисленные подземные тоннели, прочёсывать деревню за деревней, оставляя после себя разорение, трупы и пепелища. Виктор был всецело увлечён поисками. По сравнению с воркутинским, он казался молодым — почти ровесником Алексу и Вудсу. Также стремительны и точны были его движения, весь он был полон злых сил, ярости и опасной, опаляющей огнём красоты. В полном американском обмундировании он выглядел одним из бойцов. Ловко обращался с американским оружием, изъяснялся на изломанном о камни английском, понимал общие команды и принципы ведения боя, но всё же держался наособицу. Он ни с кем не знакомился, не сближался, ни с кем, кроме Алекса, не говорил. Так и к нему никто не лез. Кажется, его не понимали и побаивались, ему не доверяли. И он тоже не доверял никому и ничьих указаний не выполнял. Но всё же в одиночку ему было не справиться. Понимая это, он и пошёл на сотрудничество. Должно быть, в положении перебежчика Виктору было не очень комфортно. Если родиной считать Россию, что стояла за Драговичем, Резнов стал предателем родины и перешёл в стан фактического врага. С другой стороны, Резнов теперь не был военным, он давно разочаровался в своём жестоком правительстве… Удивительное дело: они с Алексом в некоторой степени поменялись местами. В Воркуте Алекс был чужим, беспомощным, он полностью зависел от Виктора. Теперь Резнов оказался чужим среди американских солдат, положение его было более чем шатким, и кроме Мэйсона, у него не было друга и поддержки. Это не могло не задевать его гордость, не унижать его достоинство в его же собственных волчьих глазах. Наверное поэтому он всё время подчёркивал свою независимость. Виктор вёл себя благоразумно — американцев не подгонял, не лез вперёд и вообще держался незаметно. Чаще он попросту исчезал, растворялся в тяжёлой листве, как хищник, в воде, как земноводный герой, но перед этим предупреждал Алекса — что обойдёт врага с тыла, что разведает другой путь, осмотрится на местности. Алекс не мог его удержать. Даже час провести без Виктора было сложно. Сразу наваливались головная боль и тоска, и Алекс ждал только минуты, когда Резнов снова появится: в самый нужный момент обрушится, словно из ниоткуда, чтобы в очередной раз спасти, вонзить в напавшего со спины партизана нож, отвести смерть и указать путь. Алекс видел его, слышал обожаемый голос, и безумные чувства захлёстывали с головой. Дыхание перехватывало, болезненно остро сжималось сердце радостью, отчаянием и страстью, ощутимой, словно пульсирующая рана. Алекса буквально наизнанку выворачивало от осознания, что Виктор с ним. Что можно к нему прикоснуться… Сильнее всего Алекс хотел обнять его. Казалось, кости дробятся в магнетическую пыль от силы этой железной тяги и потребности: крепко прижаться к нему, вдохнуть воздух его плеча и шеи, раствориться в его горьком и терпком существовании, видеть мир его глазами, жить в том мире, который он видит… Алекс любил его. Но на войне разве до этого? Но другого времени у них не будет… Но и страшно смутить. Вдруг Виктор просто оттолкнёт, посчитав свою честь задетой? Он ведь не пленник, не беспомощная игрушка, коей был когда-то Алекс. Он свободен и неуловим. Несокрушим и прекрасен. А ещё он, несмотря на всю злобу, добр. По милой своей доброте и прозорливости он ведь должен понимать, как Алекс нуждается в нём. Он не любит Алекса в ответ, не страдает, но ведь должен он знать? Должен он испытывать благодарность и ценить то, насколько Алекс всеми помыслами и стремлениями отдан ему, словно истовой вере? Алекс с ума сходил. Распадался, плавился, бесчисленное количество раз умирал и возрождался. Виктор был рядом или говорил, что уйдёт на разведку, растворялся в джунглях — в обоих случаях он был повсюду, всюду миловал и мучил. Алекс хотел его до того, что тело отказывалось повиноваться. Но и это было счастьем. Горячим, душным, палящим днём, среди боёв, вниз по реке на катерах, в вертолётах и ветре, в огне и падениях — всюду он искал глазами Резнова. И каждый раз, когда нуждался в нём остро, находил. Виктор подбадривал его, вёл вперёд. Алекс вновь и вновь поражался тому, какой слепой восторг его охватывает. Но и он становился тягучим страданием, когда свет мерк, лучи заходящего солнца проглядывали сквозь витражи листвы и на грешную землю быстро, как вздрог, падали сумерки. Ночами любовь разрывала на части, словно свирепый тигр. Вдруг Виктор исчезнет так же легко, как появился? Или найдёт, что искал, перестанет нуждаться в помощи американцев, пойдёт своей дорогой… Но нет, нет! Он непременно возьмёт Алекса с собой, они пойдут вместе, навсегда вместе, ведь это их общая месть. Но пока он рядом… Пока он близко… Пока есть этот день, эта ночь, это бездонное небо над головой… Алекс уходил от вертолётных площадок и маленьких пристаней, ускользал от света костров, от палаток и от товарищей, которые смотрели на него с опаской и сочувствием. От тревожного взгляда Фрэнка. Вудс всё никак не желал оставить его в покое. Он уныло ходил за Алексом, что-то говорил, к чему-то взывал. Снова эти невыносимо банальные слова и бесплодные попытки достучаться… Иногда Фрэнк, изругавшись, ловил его, останавливал, разворачивал к себе, хватал за волосы, заставляя посмотреть в глаза. В его лихорадочно блестящие, скачущие глаза. Обречённость охры, терракотовая укоризна. Иногда, в отсвете огней, он казался Алексу красивым. Чем-то похожим на Виктора. И пахло от Фрэнка так же, как от Резнова. И походка у него была такая же, и фигура, и резкость движений, и тяжесть, и рост, и если бы Алекс закрыл глаза, то легко мог бы спутать и согласиться… Но Алекс усталых глаз не закрывал и даже своим затуманенным взором ясно видел его отчаяние, его боль и растерянность, его любовь. Фрэнк был от него без ума во всех смыслах — Алекс знал это, хоть не мог припомнить признаний. Алекс мог бы пожалеть его, посочувствовать, мог бы сжалиться над другом и подарить ему себя хоть на несколько минут. Но это значило отнять себя у Виктора. Это значило обмануть Виктора променять его, и на что? Нет уж. Алекс отталкивал Фрэнка, отпихивал с его несчастными объятьями и уходил искать своего собственного счастья и горя. Уходил в тёмный лес, не боясь ни ловушек, ни диких зверей и ядов, ни партизан, ведь известно, где Виктор — чувствуя, что ему нет места среди американцев, он тоже беспокойно бродит вокруг лагеря, как пума блистая глазами. Алекс скитался в темноте, разыскивая его. Ни есть, ни спать — ничего Алексу не было нужно. Только его. И когда казалось, что сердце надорвётся, когда казалось, что всё внутри не выдержит напряжения и, без конца стягиваясь в гибкий узел желания, сожмётся настолько туго и горячо, что расплавит дрожащие внутренние стенки и одежду, он находил. В зарослях, на берегу, в лунном свете или в кромешной тьме, на земле, на камнях — Алекс различал обожаемую фигуру, всегда в профиль — манящий, притягательный образ на фоне звёзд. Виктор вёл чутким ухом, оборачивался, ронял их общее, русское: «Что?», «Что ты?» и то смешное имя, которым он Алекса наградил в Воркуте. Алекс не мог бороться с собой и накидывался на него, с беззвучным стоном падал ему в руки или расстилался у его ног. И Виктор был так неизъяснимо добр, что позволял, ловил, обнимал, укладывал голову Алекса на сгиб своего локтя и гладил по волосам. Осязаемый, божественно тяжëлый и крепкий, как здоровое, красивое священное животное в зыбких небесных отблесках, — весь он был здесь, на грешной земле. Сыпались, словно опадающие сладкие сливы, короткие слова утешения. Алекс тянулся к нему, умоляюще требовал большего и, сам не веря, получал. В Воркуте между ними ни разу не было поцелуя. Не было, значит не могло быть. Но теперь Алекс получал их один за одним, и они ему нравились. Подставляя навстречу его колючему лицу и горячим губам полную дыхания, крови и трепета выгнутую шею, Алекс содрогался от восторженной мысли, что Виктор может одним резцом еë перекусить, как ласка птичье горлышко. Но вместо этого Виктор был нежен, как ещё никогда. Могло даже показаться, что Виктор любит его, что Виктор здесь ради него, Алекса, а не ради пресловутой мести. На примятой траве, среди мокрой листвы и закрывшихся на ночь цветов, на брошенной под спину куртке Алекс просил, и Виктор брал его, сперва осторожно, без конца целуя и гладя, затем всё сильнее, с прежней, испытанной в Воркуте торопливой грубостью, и даже ещё сильнее и жёстче, так что под этим звериным напором Алекс не выдерживал, задыхался и просил пощады, и тут же еë получал. Он не делил ни свою жизнь, ни Виктора на «до» и «после», на Воркуту и на нынешние дни, и всё же, даже при своём спутанном сознании, он замечал, насколько Виктор стал… Лучше? Мог ли он стать лучше, если и так был всем? И всё же он стал. Днём Резнов ускользал, но зато ночами он был таким чудесным, что Алекс, прежде не испытывавший подобного, готов был благодарить судьбу за разлуку, после которой Виктор вернулся таким — таким внимательным, таким сильным и нежным, ещё прекраснее, ещё желаннее, точнее и острее, чем был… Но ночи сменяли дни. Война продолжалась. Для Алекса Вьетнам занял не много времени — по факту он не пробыл там и месяца, но по насыщенности событиями и любовью это была целая жизнь, куда более яркая, чем прозябание, в котором Алекс провёл предыдущие несколько лет. Они отыскали комплекс Кравченко — Виктор нашёл его. В тот день Алекс с сотоварищем отправились в сеть подземных тоннелей у разрушенной партизанской деревни. Была очередь Алекса спускаться в смертельную неизвестность. Фрэнк с ним не пошёл. Почему? Алекс сам так сказал, и Фрэнк, сдержав усталый вздох, спорить не стал. Из уважения? Или из неуловимого предчувствия, из опасности, которой от Алекса веяло не меньше, чем от тёмного провала. Никто не захотел бы с ним идти. Но одному парню всё же пришлось — он погиб почти сразу, натолкнувшись на первого же скрывшегося в земляной нише партизана. Алекс остался один. Он быстро заблудился, затерялся в бесконечных чёрных норах, где передвигаться приходилось ползком и на корточках, по пояс в воде и гнили. Он не отчаивался. Он знал, что Виктор появится, поможет ему выбраться, выведет. Не ошибся. Виктор пришёл за ним, вынырнул из тьмы и вывел туда, где снова ждали враги, где можно было подняться и ощутить под ногами твёрдую землю. Самого Кравченко здесь не было, но они нашли то, что можно было назвать его лабораторией — там же, в подземельях, большое помещение с аппаратурой, генераторами, магнитофонами, мониторами и архивами. Оборудование было допотопным, но Кравченко и не требовалось многого. Какой из него биолог. Можно было заключить, что сами эксперименты ставились где-то в другом месте, а здесь он обрабатывал данные. Среди бумаг были отчёты, где во всех ужасающих подробностях описывались различные воздействия яда на организм и попытки взять процесс под контроль. В документах нашлись упоминания Штайнера и, самое главное, координаты базы, где его держали — сведения приходили из лаборатории на острове Возрождения. Когда Алекс торопливо обшаривал столы, его взгляд зацепился за предмет из другого мира, из другой жизни. Повеяло дорогим и священным холодом. Виктор не заметил или нарочно обошёл, но у Алекса сердце кольнуло и повело. На одном из столов, должно быть, письменном, лежали в аккуратности немногочисленные личные вещи. Несколько книг и одна фотография. Одна, но в рамке и под стеклом, правда, треснутом, но где в диких лесах найдёшь новую рамку? Видимо, фотография была важна для этого чудовища Кравченко. Его сентиментальное поблёкшее сокровище, память о давнем светлом дне: снег, сизая метельная проседь и позади — очертания овеянного бахромой льдов огромного корабля. На переднем плане несколько закутанных людей в форме военных лет — смутные, подёрнутые вьюгой очертания. Снято не с близкого расстояния, лиц не разобрать. Типичная геройская расстановка, фото после победы: у одного из солдат в руках большое полотнище с нацистской эмблемой — трофей. Другой трофей — тощая чёрная фигура, отличающаяся от остальных. Рядом с ним, впереди него, самый ясный и крупный, должно быть, сам Драгович. Около него Кравченко должен узнавать в размытом пятне себя, верного, стойкого, как многолетнее колючее растение, ничего не желающего, кроме преданной службы своей любви. Наверное, среди людских призраков двадцатилетней давности налегали на арктический ветер и Виктор, и Дмитрий, и все те, что были с ними, и где они теперь, друзья, однополчане? Виктор рвался дальше по верному следу. События развивались стремительно — вверх по реке Меконг, Лаос, сбитый самолёт, перестрелки с вьетнамцами, а затем и с русскими… Силы оказались не равны. Почти весь их отряд перебили, все оставшиеся угодили в плен. Алекс видел Драговича и Кравченко. Или это было видение? Нет. Как и много лет назад, на Кубе — они были вместе. Драгович узнал Мэйсона и бросил равнодушную улыбку. Или это было видение? Что-то тяжело ударило в голову, навалилась темнота. Снова плен. Алекс пришёл в себя, но соображал с трудом. Голова не переставала кружиться и ужасно болеть. Ни на чём не удавалось сфокусировать плывущий взгляд, но Фрэнк был рядом. Фрэнк был рядом. А с Виктором пришлось разлучиться. Слава богу, ненадолго. Хотя, в человеческих масштабах — на безумный срок. Фрэнк следил за временем. Он говорил, что миновала неделя. Виктора держали в каком-то другом месте — Алекс опасался, как бы Драгович не сделал с ним что-нибудь по старой дружбе. Нужно было выбираться, выручать Виктора, доводить дело до конца. Алекса, Вудса и Боумена утащили в партизанские подземелья в сети бесконечных тоннелей. Их держали в прочных деревянных клетках, в тёмных ямах, наполненных зловонной жижей. Над поверхностью можно было держать только голову, к тому же не кормили, били и издевались. Подумаешь. Цветочки. Правда, Боумен погиб. Алекс симпатизировал ему. Большими друзьями они не были — не такими, как с Фрэнком, но Боумен всегда был искренне рад видеть Алекса и безоговорочно верил ему — на Кубе они сражались вместе. Русский инструктор, верховодивший над шайкой вьетнамцев, разбил Боумену голову обломком трубы. Но для Алекса и Фрэнка это была рядовая ситуация. Их так просто не возьмёшь. На Фрэнка так и вовсе сидение в яме ничуть не повлияло. Словно он и не человек вовсе, он был всё так же несокрушим, нескончаем, как вечный двигатель. Он был тем более вынослив и несгибаем, что рядом был Алекс. Вудс думал не о себе, защищал и спасал не себя, и покуда это так, Алекс мог не волноваться за свою жизнь. С Фрэнком он мог бы метнуться в жерло вулкана. В эти быстролётные жаркие дни приключений им выпало на жизнь вперёд. Они смогли освободиться, убили своих сторожей, отыскали координаты другой базы и там, наконец, настигли Кравченко. Там же держали Виктора и других американских пленных. Когда Алекс открыл дверь его камеры, Виктор подхватил оружие и коротко бросил, что его хотели отправить обратно в Россию. Его не били и не пытали, он был в порядке. Алекс был так рад снова видеть его, что в и без того кружащейся голове всё окончательно перемешалось. Уже много часов Алекс балансировал на грани обморока. Только Фрэнк его поддерживал, не давал упасть. И Виктор снова был рядом. И Кравченко здесь — цель так близка, на этот раз он не уйдёт… Но в глазах темнело. Алекс видел всё плохо, как сквозь пелену. Охрану Кравченко перебили, но враг и лично оказался силён. Алекс не учёл того факта, что в рукопашную его не одолеет, поторопился, полез к нему и один на один оказался слабее. Сказывалось недельное сидение в яме, истощение и бесчисленные травмы. Кравченко повалил его на пол и бил подошвами ботинок в разбитую голову. Откуда могло прийти спасение? Странно, но Алекс подумал не о Резнове, а о Фрэнке. И Вудс появился. Всё произошло быстро. Он налетел на Кравченко со спины и вонзил ему в бок нож. Но у Кравченко поперёк груди висела лента гранат. Мгновенным рывком он вырвал сразу изо всех чеку. Сильнейший взрыв был неминуем, и Фрэнк сделал единственное, что мог и что должен был: не выпуская Кравченко, рванулся к окну. Конструкция комнаты, нависавшей над большим залом, это позволяла. Вместе с Кравченко он нырнул вниз и сразу после раздался грохот и полыхнул огонь. Оглушённый, едва соображающий, Алекс остался лежать. Сознание уплывало, сквозь дымку он видел чёрный силуэт над собой. «Ты цел?» — голос Фрэнка. Но ведь он погиб. Должен был разорваться вместе с ублюдком. Верно… Чернота силуэта сходила и на месте Фрэнка проявлялся Резнов. Алекс невольно потянулся к нему, но Виктор наклонился сам с ласковым «Тише». Погладил по обожженной щеке. «Нам предстоит долгий путь, не будем терять время, Алёшка. Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела…» Алексу казалось, что он спит. Он не приходил в себя, но сквозь полузакрытые веки различал, как калейдоскопически быстро меняются декорации. Виктор вёз его в Россию. Не управляя своими руками, не сознавая, Алекс делал многое. Угонял самолёты, вёл машины, пересекал границы, спешил, ведь нельзя было терять время. Поняв, что Штайнер в опасности, Драгович мог перепрятать его в другое место. Алекс не думал о том, как добраться до Аральского моря, до запретного острова. Виктор всё делал за него. Виктор всё знал, ко всему был готов. Алекс только спал на ходу и не сводил с него полузакрытых глаз. В России Виктор сменил американскую форму на где-то добытую советскую, старую, растрёпанную и в неё же переодел Алекса. Неизвестно, на каких внутренних ресурсах Алекс держался, но всё же не падал, умудрялся держать голову ровно. Резнов был ловок и хитер, как настоящий секретный агент. Когда бы Алекс ни взглядывал на него, его резкое лицо было освещено алыми и золотыми лучами заката. Алекс хотел целовать его, хотел лежать у его ног — только на это хватило бы сил. Виктор понимал это, и всё же не бросал Алекса, всё же тащил за собой, хоть теперь Алекс был только обузой, смятой газетой, подхваченной ветром автомобильных колёс. Виктор нашёл способ пробраться на базу. На большой земле они спрятались в одном из контейнеров, что везли на остров. Погибающее рыжее море бушевало и гомонило. Солёная пыль резала глаза. Ветер носил брызги. Действовать нужно было скрытно. Вдвоём, вернее, в одиночку, Виктор не одолел бы целый гарнизон. Через крышу и шахту лифта они проникли в лаборатории. Прорывались, стреляя. И вот, наконец, Фридрих Штайнер — незнакомый Алексу, бесцветный, тонкий и беспомощный, словно кролик. Этот не мог за себя постоять. Пока Виктор, что-то выкрикивая, свирепо избивал его, Алекс в изнеможении отвернулся. Окинул невидящим взглядом кабинет, куда больше похожий на кабинет учёного. Снова повеяло холодком. Как блеск луны сквозь синий мрак ночей. У Штайнера на рабочем столе тоже лежала фотография. Тоже чёрно-белая, но чёткая. Алекс узнал пейзаж, хоть его суть раскрывалась не в очертаниях, а в цвете. Лагерный художник справился бы лучше — ещё одно невыполненное обещание. Бестрепетно и схематично фото отображало изогнутые линии. В реальности это была тундра весной — знакомый вид близ лагеря, открывающийся через просвет в заборе или сверху, с охранной вышки. Изгиб ручья, к тёмной дали горизонта тянется по багряному лугу тропинка… Здесь гуляли. Ведь и это была жизнь, ведь и здесь скрылись годы. Виктор прострелил Штайнеру голову. Всё было конечно. Всё только начиналось. Где им искать Драговича? Это уже не имело значения. Алекс потерял сознание. Приходил в себя — снова прикован, примотан к креслу, вокруг мониторы, аппаратура, допросная камера. Снова пытки, удары током и проклятые цифры, искажённый машиной голос, неустанно пытающийся докричаться, достучаться до него… Без конца повторяющийся вопрос: «Что означают эти цифры, Мэйсон?» Откровения, галлюцинации, электрические разряды, вся жизнь проносилась перед глазами, начиная Кубой и заканчивая дымной далью Аральского моря в бурю. Череда скачущих перед глазами картин и лиц, и Хадсон трясущий его за плечи, бьющий по лицу и кричащий, что никакого Резнова не существует — он умер много лет назад… Куба, подводная станция связи, атака на русский корабль, погружение, мгновение — и вот уже Алекс душит и топит Драговича в тяжёлой воде, ударяя его об решетчатый пол, понимая, что только этим оборвёт цепь своего безумия, а вместе с тем на кону стоит судьба целого мира. Но какое ему дело до мира? Искажённое лицо врага потеряло магическую силу. Заклятие чужой любви и общей ненависти развеялось. Перед Алексом на мгновение промелькнул Сталинград в лучах солнца. Звезда полей во мгле обледенелой. Светлее инея и росы, нежнее зари и тумана, незабываемее предвоенных лет и тех неповторимых песен. Скатерти изумрудных холмов, и затаённая в душе обида, повторяющая юность. Мы не будем об этом говорить, но всегда будем помнить, будем слагать в сердце своём. Прозвучал ли в голове голос Резнова? Ведь Алекс выполнил его волю. Слышен ли был пронзительный звон колокольчика — прощай и ты, прощай… Под перебор таинственных струн Виктор тоже растворялся в этой воде, выходил изнутри, как изгоняемый бес, как удовлетворившийся демон, как священный сияющий дух, как очищающее пламя. Брось своё сердце через барьер. Бросься сам. Всё было кончено. Но сколько ещё впереди.