***
Если она возненавидит меня, если будет рыдать в ногах и проклинать, я уничтожу ее. Франц стоял у ворот, и солнце все так же раскаленным клинком разливалось у небосвода. Стражники лежали на земле, и в глазах обоих стоял посмертный ужас. Он вырвал стрелу, вспоровшую плоть над ключицей, и боль на миг затмила рассудок. Кровь хлынула из раны, густо-черная, точно деготь. Я всего-то хочу увидеть ее. По телу до сих пор пробегала дрожь. Проклятый Икирисе Каннаги… Хотелось бы знать, что это вообще было, откуда взялись те кресла, почему так болели глаза?.. Может, лекарство дало галлюцинации? Лопоухий подмастерье кузнеца во все глаза глядел на него, и Франц ответил ему улыбкой. Парень не успел закричать — лишь захрипел, когда силы покинули его вместе с кровью. Его тело осело на траву, а Франц медленно пошел дальше, чувствуя, как зарастает рана над ключицей. Ублюдки… Все они в этом городе — ублюдки. Отвергали его, презирали, насмехались, и теперь, когда у него есть власть, они отплатят сполна. При мысли об этом губы расползлись в улыбке. Дом Инквизитора недалеко. Совсем недалеко, на главной площади — стоит пройти еще немного, и легко в него упереться. Франц встретится со своей Королевой Смерти и навсегда покинет это место — с ней или без нее. Он видел, как вспыхивают и гаснут факелы за углом. Глупцы. Он достиг того, чего желал, он сейчас всецело, абсолютно счастлив, и ни один человек не сможет уничтожить его. В доме Инквизитора стояла чернота, туман пыли покрывал витые перилла, и игла страха пронзила сердце. Тут должен был остаться хоть кто-то. Слуга, гвардеец… В конце концов, его Королева. Она не могла умереть! Хотя лекарство, конечно, могло и не подействовать на нее. Лестница скрипела под ногами. Зрение стократно обострилось, и Франц видел пергамент и книги у очага. Чернила еще не засохли на пере, а угли тлели за кованой решеткой. Кто-то был здесь совсем недавно, но почему ушел? В комнате пахло болезнью и гнилью, и внутри поднялось отвращение. Может, челядь заразилась от его Королевы? Но куда делась она сама? Надо бы сжечь этот дом. Им он в любом случае больше не понадобится. Девичью комнату Франц нашел по запаху благовоний и пудры. Пол кораблем качался под ногами, и тело наполняла такая легкость, что взлететь было впору. Но это, разумеется, невозможно. Люди не могут летать. Но он и не человек. Франц толкнул дверь комнаты и остановился. У окна темнела заправленная меховым одеялом кровать. На тумбе перед зеркалом, оправленном в бронзу, стояли парфюмы и лежало пяльце с натянутой тканью. В окне он вдруг заметил черный дым, тянувшийся вдалеке. Город пылал — вернее, начинал разгораться. Дыхание сбилось. Франц схватился за подоконник и выпрыгнул на улицу. Ветер засвистел в ушах, когда он бросился бежать, плащ хлопал о ноги. Впереди лежали тела, множество тел — иссушенные. Огонь жадно пожирал ратушу, обугливал балки и стены. Черным выделялся на его фоне силуэт. Девушка. Если она возненавидит меня, если будет рыдать в ногах и проклинать, я уничтожу ее. Все вылетело из головы: и Каннаги, и театр в лесу, и жжение в глазах… Мацу медленно подошел, и она обернулась. Какое у нее красивое лицо: белая кожа без единого пятна язв, большие глаза с радужками, точно наполненными вином, волнистые светлые волосы, что развевались по ветру… Она медленно, искренне улыбнулась, обнажив окровавленные клыки. Он медленно, искренне улыбнулся в ответ.Иной Франциск
15 июня 2017 г. в 14:10
— Невероятно, — прошептал Франц, ошеломленно разглядывая ряды ярко-алых бархатных кресел, что шли кругами, поднимаясь на ярусы и каменные помосты, как в странном амфитеатре. От красноты рябило в глазах, к горлу поднялся ком, во рту мгновенно появился металлический привкус. Внутри вздыбилась та самая буря, что поднималась, когда он чуял жертву. Проклятье…
Перед глазами чуть прояснилось, и Франц осознал себя сидящим на полу, с глубоко порезанными ладонями. Шипы сверкали на подлокотниках кресел, все в потеках его черной, как чума, крови.
— Осторожно, — предупредил Каннаги и спрыгнул со щербатой каменной лестницы. Улыбка играла на его губах, как будто он упивался властью над Францем, его беспомощностью и растерянностью. — Кресла любят забирать энергию и кровь новоприбывших, им нужна подпитка.
Голова пошла кругом. Это… это невозможно, бред какой-то! Может, он повредился рассудком, раз видит то, чего нет?..
— Где мы?! — Франц сорвался на крик, и ужас сковал горло. — Кто ты такой, черт тебя побери?!
Мальчик улыбался, но его глаза остались холодными, как осколки неограненного янтаря. Желтые всполохи мелькали на серых радужках.
— Икирисе Каннаги, говорил ведь. Ты должен меня помнить.
Я спрашиваю не имя, хотел ответить Франц, но по телу вдруг разлился жар. Нет, только не сейчас. Не будет же он убивать ребенка?..
Хотя какая разница?
— Я помню, как тебя зовут. Ты… Измененный.
Борясь с дурнотой, он зажмурился, упер руки в колени. Слишком много красного. И много безумия. Театр посреди леса, посреди пустоты, кресла, отнимающие жизнь… Такого места не может быть в реальности. Он… Он не в своем уме — лекарство слишком сильно повредило…
Каннаги насмешливо вскинул брови.
— Вы называете нас Измененными? Вы не знаете о Хаосе? О Символах? Бросьте. Вы должны знать.
Он смеется над тобой, взвыло внутри, подкатило к горлу. Он смеется надо мной.
Сознание заполонила чужая ярость, и Франц вылетел из собственного тела. Под кожей словно протянулись корни, жилами вздыбились на щеках, и глаза сделались густо-сиреневыми. Огромный шипастый молот соткался из воздуха, и Франц поймал его на лету.
Нет!
Сопротивляться не было смысла. Чужая сущность, играя, подавила его.
Тотчас из ковра взвилась алая лоза и пригвоздила его к полу. Франц дернулся, и новые побеги стекли по подлокотникам кресел, опутали руки. Шипы прорвали одежду и впились в кожу.
Я Франц, промелькнуло в голове, и мир заметался. Ряды кресел пришли в движение. Я Франц, а значит тот, другой, — Анфранц.
Спроси его кто-то через время, с чего он сделал такой вывод, Франц бы не сумел ответить. Он влетел спиной в кресло, и густая черная кровь хлынула из ран и рта.
Ловушка. Это все — ловушка. Мальчик ухмылялся… Нет, не мальчик. У детей не бывает таких глаз.
Анфранц обжег тело и рванулся. Кресла разлетелись осколками зеркала под шипастым молотом.
— Нет! — крикнул мальчишка, заслонившись руками, и в брешь хлынул холодный ветер. Алые побеги съежились и истлели, и Франц, задыхаясь, бросился прочь. Нестерпимый жар обдал спину.
Убей, уничтожь, выпей его, иссуши!..
Лес принял его, как отец принимает сына, и он рухнул посреди травы и узловатых темных деревьев. Мир расплывался перед глазами, пока совсем не померк.
Ужас захлестнул сознание. Мальчишка что-то сделал с его глазами! Или… Это последствия лекарства? Нет, такого не может быть, просто не может…
Он перевернулся на спину и закрыл лицо ладонями. Глаза жгло так, что хотелось выть. Анфранц затаился в груди, и он чувствовал его так же хорошо, как приговоренный чувствует топор палача над своей шеей.
— Нет… — вырвался хрип из горла. Только не так. Это будет совершенно несправедливо… Вечная тьма — что может быть хуже?..
Он лежал и лежал, прислушиваясь к шорохам. Мальчишка мог преследовать его, но в лесу стояла тишина, если не считать пения птиц и шороха звериных лап по земле. Он лежал и лежал, пока спина не замерзла и зрение не вернулось.