Мир Сюрреалистичен: Охотница поневоле

      «Я понимаю, что вести дневник — неоправданный риск: его могут найти, и меня тогда тут же отправят на костер. Но нельзя же держать все в голове! Так я могу потерять нить рассуждений, да и забыть что-что важное. Спасибо отцу и матери, что обучили меня грамоте и арифметике до того, как морская буря в щепки разнесла их корабль о берега Италии.       Мои исследования не двигаются с мертвой точки. Всякая чернь и больные крестьяне, которых я подбираю на улицах, все так же умирают, когда я даю им «обновленное» лекарство. Кое-кто за несколько часов (сильная лихорадка и появление пены на губах), некоторые за несколько суток — как мне кажется, зависит от того, насколько они здоровы и выносливы. Я не могу понять, в чем ошибаюсь. Чувствую сейчас такую нерешительность, что опускаются руки. Успокаивает одно: мятежник, которого я укусил, еще жив, хоть и до сих пор, спустя три дня, не пришел в себя. Его дыхание прерывисто, вены набухли и, судя по всему, он мучится сильными болями. Если бы мне не было так важно довести исследование до конца, я бы уже сжалился над ним и подарил покой.       Так, для начала мне нужно найти способ взять под контроль Анфранца. Мне нет дела до того, что он может натворить, но желаю самолично распоряжаться тем, что делаю. Не ровен час, как он вырвется прилюдно, и это приведет либо к массовому убийству, либо к моей смерти. Когда он захватил мое тело, в его — то есть моих — руках откуда-то взялся огромный шипастый молот, который я сам даже поднять бы не смог, не говоря уже о том, чтобы им размахивать. Из чего следует:       1) лекарство может провоцировать видения и бред       2) лекарство открыло что-то в моем организме, что раньше было закрыто. Возможно, все люди так или иначе могут перемещаться в пространстве (и не только), как Икирисе Каннаги, только для этого нужна встряска. Интересно, смогу ли я это каким-то образом проверить.       Франциск Бенадотти, от весны 1190 года, Франция».       Доски давили на плечи, врезались в ноги, и в груди разливался жар при мысли, что он, Франц, решился на недозволенное. Впрочем, последнее время он только то и делал. Что сказал бы господин Инквизитор, человек, первым отдавший ему свою кровь, если бы узнал о таком надругательстве над памятью умерших?       Он откинулся на истлевшую бархатную подкладку и закрыл глаза. Тотчас в черноте заклубился цветной туман. Все происходящее — правда, он давно уже это решил. По меньшей мере, нелепо отвергать то, что видят твои глаза и чувствуют пальцы. До сих пор ведь не сошли шрамы от жгучих лоз, целую вечность назад взметнувшихся из кресел Икирисе Каннаги.       В склепе царила странная, как в пустыне, духота. Бывало, Франц слышал бормотание и шаги — что-то прорывалось в этот мир из-за тонкой, будто поволока ила на реке, завесы. Первое время делалось не по себе — не слишком-то он верил в призраков, зато верил своим ушам. Теперь, по прошествии многих дней, уже привык.       Ко всему.       Внутри что-то всколыхнулось, тело пронзило ознобом. Франц почувствовал сквозь толщу дерева и черноты, как мятежник наконец пришел в себя, как глухо бухнуло его сердце, качая новую черную кровь. Как хорошо, что он силен и крепок, иначе оно бы не выдержало и просто разорвалось!       Франц со скрипом откинул крышку гроба и мягко соскочил на пол. Мятежник взглянул на него беспомощно, почти испуганно, и длинные клыки блеснули во тьме из-под его тонкой верхней губы. Его раны затянулись, точно и не было их, прорезавших плоть едва ли не до кости.       — С пробуждением, — бросил Франц. — Рад, что с тобой уже все хорошо.       Мятежник лихорадочно ощупал лицо руками, оглядел склеп и нахмурился.       — Кто вы? — спросил он на французском и тут же добавил мрачно, точно на гильотине: — Мертвец.       Его голос дрогнул. Франц опешил. Никогда он так не думал ни о себе, ни о Джудит, ни о тех, кто будет после них!       — Нет, — произнес он, пытаясь подавить раздражение. — Я просто принес тебя сюда, потому что здесь безопасно.       А лежал в гробу потому, что лучше всего там ощущается этот странный цветной туман. Франц даже пытался им управлять, но не получалось. Пока не получалось. Мужчина внимательно оглядел свои руки, согнул и разогнул пальцы и прерывисто прошептал:       — Это что, моя кара? Бог так прогневился на меня, что не дал мне отойти на небеса?..       Франц не сдержал смешка. Гулкое эхо вторило ему из опутанных паутиной углов склепа.       — Не дури. Ты выжил потому, что я отвязал тебя от столба и дал лекарство. Лекарь я, в конце концов, или нет? Ты очистился от всех своих грехов сквозь боль.       Точно так же он очищал тех, над кем властвовала чума, чтоб их скверна не передалась другим людям. Их тела, их ценности, их дома — все истлевало во пламени, уходило вместе с ними. Теперь, когда есть лекарство, Франц может спасать их иначе.       Мятежник молчал, ошеломленно уставившись в исхоженный трещинами пол. У него было мужественное, худое лицо с впалыми щеками. Не красивое, но достаточно привлекательное. Под стать лорду.       — Как тебя зовут? — спросил Франц, прервав затянувшееся молчание. В склепе стояла такая чернота, что, казалось, ее можно потрогать, но он хорошо все различал. Лекарство принесло его глазам жжение и сильно ослабило их, но взамен дало кое-что иное.       — Винсент, — протянул мятежник. Вид у него был такой, будто его ударили кинжалом. Бедняга. Непросто, наверное, смириться со смертью, а потом осознать себя живым среди пыли и старых гробов. — Винсент Витолли… Почему я? Почему вы дали мне это… лекарство?       — Потому что нам нужны сильные, здоровые мужчины, — ответил Франц с легкой улыбкой. — Однажды нас будет очень много, но сейчас есть только ты, я и моя жена.       Что-то странное, похожее на отблеск надежды, взметнулось в глубине темных глаз Винсента. Проклятье, ничем хорошим это не закончится. Почему он раньше об этом не подумал?.. Весь в своих исследованиях, весь в попытках улучшить лекарство, и в голову совсем не пришло, что, каким бы духовно сильным и решительным ни был этот мятежник, он может оказаться еще и истово верующим.       — Винсент, — веско сказал Франц, чувствуя, как Анфранц начинает затапливать разум. — У нас есть… право на месть. Право сделать то… что мы не успели... Потому что у нас отобрали наши жизни. Ты можешь уйти в любое время, если пожелаешь…       Разве что к своему богу. Говорить с каждым мигом делалось все труднее. Он схватился за собственное горло и слегка сдавил, пытаясь отогнать наваждение.       — Ты разве… не поднимал восстание? Не затевал интриги, не убивал?       Винсент помрачнел, а Анфранц чуть отступил. Дрожащими руками Франц вытащил из кармана пузырек с лекарством, откупорил и отхлебнул. Кисловатая жидкость прокатилась по горлу и холодом осела в желудке. Это должно помочь. Хоть ненадолго, но должно.       — Ради этого я не путался с дьяволом.       Ха, звучит так, будто этот человек обвиняет его! Обвиняет!!! Надо полагать, за то, что Франц избавил его от долгой смерти, а взамен дал жизнь и вечную молодость?!       — И сейчас не путаешься, — торопливо ответил он. Если Винсент не смирится со своей новой судьбой, придется его… уничтожить. — Живи, как и жил, Винсент. У тебя есть жена? Дети? Те, кто тебя ждут?       Он помрачнел еще сильнее, и мышцы взбугрились на его крепких чуть смуглых руках.       — Только сестра.       — Тогда все это у тебя еще будет. И жена, и дети. Если пожелаешь. Главное, Винсент Витолли, у тебя теперь есть те, кто не предадут тебя. Кто не станут клеветать на тебя, чтобы получить титул и получить благосклонность всяких лордов и герцогов, кто не выдаст тебя Инквизиции, хоть ты демонов призовешь. Меня зовут Франциск Бенадотти, мою жену — Джудит. Она ухаживала за тобой, пока ты… пока ты приходил в себя.       Франциско Бенадотти — так назвали его люди, нашедшие его на берегу вместе с другими выжившими. Он не помнил свою настоящую фамилию. Вероятно, был не слишком-то знатного рода. Вот только, даже зареванный, мокрый, вынужденный потом побираться на залитых нечистотами улицах и жрать все, что попадалось на глаза, он помнил, что никакой не «Франциско». В его имени не было буквы «о».       Франц протянул руку. Мятежник во все глаза смотрел на него.       — Мы теперь твоя семья, Винсент Витолли.       Медленно, очень медленно тот стиснул его ладонь.