***
Необходимые пять минут тянутся изматывающе медленно, и я не знаю, куда деть руки, ноги и глаза, лишь бы не подходить ближе, не трогать, не смотреть и даже не дышать на тонкий кусочек пластика, бумаги и бог его знает ещё чего, пока он выполняет свою полезную функцию, лёжа на краешке раковины. Кончиком ногтя причесываю бровь, трогаю ранку на искусанных губах, изучаю очередной прыщ на скуле, делаю три шага туда и, круто развернувшись на пятках, два обратно, хватаюсь за телефон и снова, в очередной раз запускаю программу — ту самую, в которой забавный котик на по-девчоночьи розовом фоне говорит «10 дней», будто очередной свайп и взгляд на календарик что-нибудь изменят, будто забавный котик ошибся и нарочно нервирует меня этим дурацким отсчетом. Таймер наконец-то мигает: пять минут прошли, можешь бросаться к раковине и любоваться результатом, самым что ни на есть правдивым, ведь ты ждёшь правду, только правду и ничего, кроме… …горькой правды. Десять дней задержки. Две полоски. Я беременна. Стук в дверь кажется слишком громким, и невольно я подпрыгиваю от неожиданности. — Люси? Всё хорошо? Тебя всё ещё тошнит? — Н-нормально, — сдавленно отзываюсь я. — Минутку. Дрожащими руками прячу по карманам обрывки упаковки и экспресс-тест, чтобы выкинуть где-нибудь подальше — не хватало ещё Дину знать, что я от него залетела. Останавливаюсь буквально на секунду, чтобы взглянуть на себя в зеркало… я плачу? Вон, глаза на мокром месте и покраснели, а я ведь даже не заметила. Приходится спешно открыть кран и умыться. — Всё в порядке? — стоит мне распахнуть дверь, как я чуть не ударяю ей Дина, стоящего тут же, со сложенными на груди руками. И выглядит он переживающим за меня, а не жаждущим попасть в уборную. — Отравилась, — лепечу я немеющим языком, отчаянно подавляя желание признаться. — Видимо, тако несвежим был. — Тебя уже несколько дней тошнит. — Слишком несвежим? — невинно пожимаю плечами. И поскорее сбегаю к себе, пока он не озвучил другие вопросы, соврать на которые я уже не сумею.***
Я беременна. От Дина-чтоб-его-Винчестера, ведь больше не от кого. Я беременна во время чёртова Апокалипсиса. Я беременна когда каждый десятый представитель нечисти знает как я выгляжу, а каждый второй не против убить или выпытать из меня необходимое. Я беременна, поэтому записываюсь в ближайшую вызывающую доверие больницу, чтобы это исправить. — Вы абсолютно здоровы, мисс, и нет никаких причин для назначения вам дополнительных анализов, — профессионально-отстраненно заключает гинеколог после консультации с терапевтом. — Течение беременности тоже в пределах нормы, отклонений на данном этапе не выявлено. Вы уверены, что не хотите оставить ребёнка? Я сижу на койке, сиротливо кутаясь в больничную сорочку, на которую пришлось сменить мою одежду во время обследования, и силюсь произнести это слово, этот вердикт, этот приговор ещё даже не сформировавшемуся полностью человеку… сыну или дочери Дина Винчестера, о котором он всегда мечтал, и которому я просто обязана дать шанс. Я не могу убить своего ребёнка, нашего с ним ребёнка только потому, что я… испугалась? — Я… я его оставляю, — выдавливаю, наконец, тихим голосом. — Что, простите? — переспрашивает врач, которая отвлеклась на мою историю болезни. — Я зря потратила ваше время, извините за беспокойство, — теперь, с принятым таким простым и таким правильным решением, слова даются легче. — Я вернусь домой и встану на учёт в местной больнице, спасибо. — Вы можете передумать до двенадцатой недели. Я лишь киваю и прошу вернуть мою одежду. Дин Винчестер станет папочкой.***
Фривольно-короткие шортики туго обтягивают мою задницу, но посадка такая низкая, что я неловким движением натягиваю маечку до пояса. На каком-то инстинктивном уровне стремлюсь прикрыть живот. Он уже успел слегка округлиться, но пока это состояние списывается на чуть смущённое «потолстела, нужно ещё пару кругов пробежать», что без токсикоза не кажется таким уж подозрительным. Что я скажу, когда правду уже невозможно будет скрыть, пока не придумала. Да и что тут выдумывать: поймут, сразу поймут и сбагрят в безопасное место. Это ж Винчестеры, и о своей карме они прекрасно знают. Соблазняюще покачивая бедрами, делаю на пробу несколько шагов и оборачиваюсь вокруг своей оси, демонстрируя наряд во всей красе. Шпильки, шортики, маечка и канареечно-жёлтая «косуха» во славу Меркьюри, длинные, подчёркивающие шею, серьги, кричащий макияж — я выгляжу, без преувеличения, как шлюха. Собственно, как и задумывалось. Дин при виде меня насвистывает какой-то пошленький мотивчик. Сэм деликатно отводит взгляд от моего слишком глубокого декольте. — Можешь не стесняться, — смеюсь я. — Главное — не лапай. — Лучше положи нож в карман, так быстрее достать, — чуть охрипшим голосом советует он. — Ага, чтобы меня обняли за талию и спалили всю контору, — возражаю, ведь нехитрое средство защиты в виде складного ножа умещается только в клатч. Сама не в восторге, но куртка слишком облегает тело. Да и шпильки — то ещё «удовольствие», но, надеюсь, я не зря уничтожила предыдущую пару, пока училась бегать на них и драться — между прочим, моя идея, о которой я пожалела спустя десять минут после начала первой тренировки, только деятельные Винчестеры уже были неумолимы. Едва Сэм выходит из комнаты, как Дин прижимает меня к себе, и быть, благодаря каблукам, почти одного с ним роста непривычно. Наверное, стоит чаще надевать каблуки, потому что непривычное чувство оказывается весьма приятным. — Твой наряд… как жаль, что он только для охоты, — вибрирующим голосом бормочет Дин мне на ухо. — Можем повторить, когда я закончу, — слегка отстраняюсь, чтобы выдохнуть это предложение ему в губы, предварив тем самым наш поцелуй. Звук приближающихся шагов Сэма рушит всю идиллию: приходится спешно восстанавливать слой помады на губах, в то время как Дин рукавом стирает с лица следы нашей недавней близости. Сэм по-прежнему не знает. Без понятия, почему мы до сих пор держим это в тайне, но сейчас это не так важно, ведь самое время вернуться к нашей миссии. План предельно прост: войти, охмурить «клиента» — слишком неаккуратного для небольшого городка перевёртыша — и вывести в заранее приготовленную Винчестерами западню. Несложная роль доступной девицы в пятничном баре. Что-то похожее мы уже проворачивали. Естественно, всё идёт не по плану.***
Просыпаюсь я под какой-то мерный писк. Чувствуется к несчастью знакомый стерильный запах, и определить местонахождение удаётся даже с раскалывающейся от мигрени головой. — Дин, — пересохший язык во рту едва ворочается, и севший голос превращается в натужный хрип. — Дин. С трудом удаётся приподняться на кровати, зашипев от очередной волны атаковавшей мой мозг боли, и я наконец-то нахожу Винчестера: он спит, неудобно сидя в кресле недалеко от моей койки. Почему-то внимание привлекает повязка на его правой руке, но я тут же откидываюсь обратно на подушку и, не в силах держать глаза открытыми, засыпаю. — Ей здорово досталось, но серьёзных травм головы нет, — слышится незнакомый голос спустя некоторое время. Я снова просыпаюсь. — Как много времени займёт лечение? — напряжённо спрашивает голос Сэма. Должно быть, он сидит рядом и держит меня за руку, потому что я чувствую прикосновения, но никак не могу заставить себя открыть глаза, чтобы удостовериться в этом. — У неё уже бывали сотрясения мозга? — Пару раз… скажем, она падала со скейта. Неудачно падала. — Вы понимаете, что характер повреждений… — врач деликатно кашляет, — это очень жестокое избиение, да ещё с такими отягчающими… обычно такие случаи передаются в полицию, и я просто уведомляю вас на случай, если… — Давайте поговорим об этом в другом месте, — мягким тоном предлагает Сэм, и даже в своём едва соображающем состоянии я почти уверена, что сейчас в ход пойдёт его фальшивый значок, а пара старых знакомых типа Руфуса Тёрнера охотно прикроют, стоит врачу или кому бы то ни было попытаться удостовериться в подлинности слов «специального агента ФБР» с именем очередной легендарной рок-звезды. Дверь палаты едва слышно открывается, сопровождаемая шагами нескольких человек, и закрывается с мягким стуком, однако ощущение тёплого прикосновения к моей ладони не исчезает, и я на пробу сжимаю пальцы вокруг этой заботливой руки. Слышится облегчённое: — Очнулась, — и чувствуется ещё одно прикосновение, теперь уже к щеке. Одновременно и приятное, и немного болезненное, будто синяк гладят. Наверное, так и есть — страшно представить, что тот перевёртыш успел сделать со мной, пока не подоспели Винчестеры. Одно помню точно — он был разъярен и безжалостен. От вспыхнувших в голове неприятных воспоминаний против воли вздрагиваю, что не укрывается от Дина. — Позвать врача? — тут же уточняет он. — Я в порядке, — каркаю я натужно, одним только звуком опровергая собственные слова. Наконец-то нахожу в себе силы разлепить словно песком засыпанные глаза, взглянуть на Дина, и вздрагиваю ещё раз: от горя, въевшегося в каждую морщинку и ямочку его будто в одночасье постаревшего лица. Точно всё страдание мира обрушилось на его плечи, и никому не под силу освободить его от этой ноши. — Ты знала? — горьким шёпотом спрашивает уловивший немой вопрос в моём взгляде Дин, и этого достаточно. Вторая рука сама тянется к животу в защитном жесте, несмотря на капельницу. Я выдаю себя с головой. Винчестер облизывает пересохшие губы нервным движением, однако ничего не говорит. Мне кажется, что он должен негодовать или быть в ярости, или несдержанно закричать, или начать громить палату, только не смотреть на меня этими покрасневшими от сдерживаемых слёз глазами. Тишина сгущается в воздухе и давит на нас своей молчаливой массой. — Прости меня, — я не выдерживаю первой, но даже не шепчу — произношу эти слова едва уловимым движением губ. Воздух застревает в горле и не достигает голосовых связок. — Я должен был заметить раньше, — возражает Дин ломким голосом и тут же морщится: — К чёрту. Была ты беременна или нет, нельзя было использовать тебя в качестве приманки. — Б-была беременна? Теперь всё становится на свои места: слова врача об отягчающих, боль, слёзы, повреждённая рука — всё. Выкидыш. Ну конечно. У этого ребёнка не было шансов — его не убил аборт, но прикончила будто сама судьба, — и не стоило мне надеяться, что в мире станет на одного Винчестера больше, да и не дело это — радоваться, дарить новую жизнь, когда всё сущее грозит рухнуть в тартарары, ведь конец света, грёбанный Апокалипсис… Дин что-то говорит глухим, срывающимся голосом, и слова его вторят моим мыслям, правда я не слушаю — отказываюсь слышать, отказываюсь верить, отказываюсь смириться и просто закрываю лицо руками, мечтаю умереть вслед за нашим ребёнком, мечтаю сделать что угодно, лишь бы не видеть и не слышать страдание Дина, лишь бы оградить его от этой вины. — Ты выйдешь за меня? — Что? — не веря своим ушам, переспрашиваю я. Все горестные, самоубийственные и просто печальные мысли уходят на второй план, уступая место шоку — иначе и не назовёшь. — Мы с тобой здорово напортачили, но для нас ещё не всё потеряно, — удивительно, но в голосе Винчестера пробиваются чуть смущённые нотки. — Я… думаю, я готов завести семью, жениться и воспитывать детишек, и хочу… ну, понимаешь… сделать всё правильно. Так что — ты выйдешь за меня? — и на этих словах он встаёт на одно колено, достаёт из кармана бархатную коробочку с кольцом, простеньким, будто он уже давно всё решил и хочет лишь уладить маленькую формальность, потому что любовь его значит куда больше. Я поражённо таращусь на тонкую полоску золота на бархатной подушечке, дыхание перехватывает, и единственное, что удаётся вытолкнуть из своих лёгких — это…***
… ёмкое: — Blyad'. Серьёзно, как иначе реагировать на такое… такое… дерь… кхм… эксплуатирование образа?! Ладно-ладно, можно сделать всё иначе. Например, взять телефон, позвонить автору с мнением и всеми претензиями, не растрачиваясь на отзывы в виртуальной среде, что, собственно, и происходит спустя минуту после столь эмоционального возгласа. Ну же, ну же, ну же, давай… — Бэкки?.. Привет, — с едкой любезностью рычу я в трубку в ответ на немного растерянное «Алло». — Позволь у тебя поинтересоваться, с каких пор ты пишешь гет и шипперишь что-то кроме Винцеста? Звуки в трубке свидетельствуют о том, что абонент на том конце метафорического телефонного провода что-то жевал, только что подавился и безуспешно пытается откашляться, стараясь делать это в сторону от динамика. И кто я такая, чтобы в душе не позлорадствовать? — Меня потянуло на эксперименты, — наконец произносит Бэкки вновь живым и жизнерадостным голосом. — Круто получилось? — Ничуть! Удали это немедленно! — Критикантша, — в ответ слышится только наигранное цоканье, но это не способно умерить мой пыл: — Нет, я серьезно: сейчас же, — стараюсь быть настойчивой и звучать пока самую малость грозно — ту самую, которая позволит скрыть истинные чувства. — Сотри ко всем чертям и сожги черновики вплоть до последнего клочка! — Неа, — нахально отзывается Бэкки и я снова рычу, теперь уже от бессилия. — Рукописи ведь не горят. Об этом ещё ваш Булгаков писал. Остаётся последний козырь… ладно, предпоследний, если допустить, что я могу не только угрожать, но и действительно сделать это: — Бэкки, ты не понимаешь? Удали, иначе… ты же в курсе, что я ведьма? Так вот, я владею телекинезом и не постесняюсь опробовать его на твоей тонкой шее через трубку! С минуту она молчит, точно раздумывает, насколько серьёзно я это говорю, в то время как я стараюсь не сбавлять обороты на случай, если запала претворить угрозы в жизнь будет достаточно, чтобы хотя бы эта попытка увенчалась успехом. Мало кто в этом мире знает, что в магии я — жалкая посредственность, посмешище для любой мало-мальски одарённой ведьмы. — Мне пора… — наконец выдавливает Бэкки неуверенно, — Чак приехал, — и бросает трубку. Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не швырнуть свой телефон куда-нибудь, и пытаюсь хоть как-то совладать с… нет, не гневом — страхом. Натуральным ужасом, пробирающим до мурашек, стоит только задуматься над прочитанным как следует. Фанфик написала Бэкки и она встречается с Чаком, разбрасывающим свои черновики где попало. А мы с Дином вчера весь день провалялись в кровати.