Алый пепел

Когда мать расчесывала ее длинные пряди, вплетая в них синие колокольчики, она шептала: «Волосы у тебя точно закат над Олимпом, глаза подобны самой чистой капле дождя, что орошает земли смертных по велению твоего отца, кожа как самый нежный шелк, что сплели бы мойры, будь они искусными ткачихами, а не вершительницами судеб. Ты прекрасна, моя милая, нежная Кора. Ты мое самое дорогое сокровище. Все, что захочешь, все, что пожелаешь - будет у твоих ног. Ты только со мной оставайся. Всегда. Со мной.». Детство, юность… вечность проходили для Персефоны в колыбели материнских рук, среди изумрудных полей с никогда не увядающими цветами, и смехом нянек-нимф, окружающих богиню теплом и заботой. В том времени было место на краю горизонта, где под ветвями плакучих ив и на берегу озер с прозрачной водой и поющими водопадами Персефона росла вместе с тремя богинями, разделившими с ней мечту. Загадали на четыре алых лепестка нарцисса. Где же те лепестки отныне? Разлетелись… Персефона блистала на пирах богов: надевала нежнейшие хитоны из невесомой ткани, что ткали воздушные духи, облачала ступни в искусно-сделанные иподиматы, что подносили ей дриады, украшала себя камнями и драгоценностями, что были добыты из самых глубоких земельных пещер, где горело вечное пламя горнов, и жалась к материнскому боку, краснея под внимательными взглядами златокудрого Аполлона и воинственного Ареса. Персефона была почтительна, хрупка, скромна, красива. Идеальна, неприкосновенна, совершенна. От нее невозможно было отвести взгляд, невозможно было не очароваться. Мать гордилась своим сокровищем и цвела бескрайняя земля, и лилась амброзия по бокалам, и улыбки не сходили с губ бессмертных богов и богинь, властвующих в мире и над миром... Ты несравненное чудо, моя Кора! Никто не сравнится с тобой! Где-то, невообразимо далеко, цвели нарциссы. Бесконечные, бескрайние луга нарциссов с теплым солнцем и безоблачным небом над головой, с тихим шепотом едва заметных ручьев, укрытых травой и ни с чем несравнимым запахом, который приносил ветер со снежных пиков гор. Там волосы были просто рыжими и не горели закатом, а глаза – серыми и умиротворенными. Счастливыми. В том далеком, небывалом месте не было Персефоны. Оглядевшись, Кора поежилась: серая, пыльная гладь, уводящая далеко-далеко лишь бродяг да призраков тянулась в неизвестность. Вереница искривленных деревьев с болтающимися на них пророчествующими висельниками; перекрестки, ведущие к самому себе или уходящие за край бесконечности; ветер, шепчущий сотнями не упокоенных голосов и кружащийся дымчатой метелью пепел – мрачные, призрачные дороги, неконтролируемые и дикие. Мать всегда берегла свое сокровище и хранила как зеницу ока, запрещая не то, что гулять в одиночестве - даже с нимфами ее не всегда отпускали в защищенные властью богини плодородия лесные чертоги. И уж точно великую Деметру бы привел в ужас факт того, что ее дочь забрела на тайные, нехоженые тропы, о которых ходило много преданий и ужасов даже среди бессмертных. - Что ты здесь делаешь, неженка? Конечно, как Кора могла забыть? Не только чудовищам и странникам было позволено ходить по невидимым путям, был еще кое-кто. Тот, кто властвовал. Тот, кому подчинялось неконтролируемое. У Гекаты черные волосы струились до стылой земли, глаза были холодны и далеки всему, что существовало «здесь» и «там», некогда прекрасное лицо пересекал зигзаг шрама. Геката не любила дочь Деметры. Никогда не говори с ней, старайся избегать при любой возможности. Проклятая не должна запачкать тебя, моя бесценная девочка. - Ты проглотила язык? – снова поинтересовалась богиня колдовства, холодно разглядывая замершую в нерешительности девушку. - Нет. Я просто… Просто… что? Шагнула не в ту дверь? Заблудилась? Ошиблась? Или… - Тебе лучше уйти отсюда, - вздохнула Геката, бесстрастно наблюдая за тем, как весенняя дева мнется. – Ты слишком беспомощная, чтобы быть здесь. Ты чужая в этом месте. - Я увидела искру в темноте и пошла на свет, - тихо сказала Персефона. Не глупи, не сжимай кулаки, не меняйся в лице, держись. Все равно ты не скажешь, а они не услышат. Все равно ведь… …чужая, да? - Искру? – Геката огляделась, о чем-то задумавшись. – Может это… - трехликая богиня кивнула куда-то в сторону. И Персефона наконец-то увидела то, отчего замерло сердце в груди, и невидимая сила увлекла за порог запретов и правил. Это было похоже на первый луч рассвета, или на начало произнесенного слова, или на едва тронувшую губы улыбку. Это похоже на что-то мимолетное, привычное, что не кажется уже важным из-за каждодневного повторения. Просто маленькая шкатулка в виде клетки с сидящим на искусственной ветви искусственным соловьем. Не более. - Я могу ее взять? - Брошенные вещи зачастую оказываются проклятыми. - А она проклята? Какое-то время Геката не отвечала: - Нет, не проклята. - Тогда?.. - Можешь ее взять. Прижав к себе пыльную и старую вещь, Кора бросила прощальный взгляд на укрытую туманом и темнотой Гекату, с уже подступающими к ней из ниоткуда подданными-чудовищами, и скрылась в проходе, сотканном из света и весенних лоз. - Он прекрасно поет! – восхищенно проговорила Афродита, любуясь своим отражением в золотом кубке. - Все же Гефест способен создавать прекрасные вещи, - величественно согласилась с ней Афина. – А тебе, Кора, нравится? Хлопки, веселье, восторженные восклицания, очарованного чудной вещицей пантеона. - Я не слышу, как он поет. Веселый смех. - Какая же ты выдумщица, милая! Он поет, изумительно поет соловушка. Не слышу. Но, даже если клетку открыть, соловушка не полетит. Он не не умеет. И крылья у него есть. Просто соловушки нет в небе. Нет в том месте.