Когда небеса упали

Часть 3. …и проснулась. Комната была наполнена утренним светом. Эовин, ёжась, села в кровати. Сейчас она была вся в холодном поту и чувствовала сильное головокружение. А чуть позже в ее разуме начали толпиться всевозможные оправдания. Второй день ее тюремного заключения прошел вкривь и вкось. Ночной кошмар сильно шокировал и ошеломил ее. Она легла на кровать лицом вниз и не двигалась до тех пор, пока не услышала звук отпирающейся двери. Грима вошел в комнату, он принес поднос с едой. Он поставил его на пол возле кровати, и затем стоял здесь какое-то время, наблюдая за своей прекрасной пленницей. Его неподвижное белое лицо напоминало маску. В течение этого времени она делала вид, будто не замечает его присутствия. А потом он ушел, забрав с собой поднос. То же самое повторилось вечером и на следующее утро. О том, что на этот раз привиделось ей во сне, Эовин предпочла не вспоминать. Это было еще хуже того, что произошло первой ночью. Когда Грима собрался уходить, по-прежнему не выказывая намерения прикоснуться к ней или даже просто поговорить, она первой нарушила молчание: - Зачем я здесь? Он повернулся и глянул на нее с неприкрытым сарказмом. - Затем, чтобы играть со мной в шахматы весенними ночами. А ты как думала? У нее не нашлось слов для ответа. На четвертое утро она снова отказалась от еды. Она не чувствовала голода; она вообще ничего не чувствовала. Несмотря на то, что Грима даже не пытался ее чем-нибудь обидеть, она уже ощущала себя оскверненной. Она не видела никакого выхода из своего нынешнего положения, и эта безнадежность угнетала ее гораздо сильнее, чем могли бы это сделать его надругательства над ней. И были сны, и эти сны были мучительными. Она боялась спать, но все равно спала. И каждое последующее видение было еще более болезненным, позорным и расстраивающим, чем предыдущее. Эовин знала, чем все это закончится. Она чувствовала, как тускнеет в ней жизнь. Она знала, что скоро жизнь покинет ее. Это было для нее только выходом. Она хорошо это понимала, но в то же время она отдавала себе отчет в том, что не хочет умирать. Она не боялась смерти, но ей было жалко свою жизнь, которая должна была оборваться так рано, доставив ей так мало радости и не принеся той славы, о которой она так сильно мечтала. Она погибала здесь, в этом странном месте, со своей дьявольской ненавистью, которая являлась тем единственным, что было с ней в ее последние часы. Она была скрыта здесь от всего мира и совершенно не знала, что сейчас происходит с ее народом и ее семьей. Она бы никогда не выбрала смерть, если бы у нее был хоть какой-нибудь выбор, но его не было. В тот вечер Грима наблюдал за ней немного дольше, чем обычно. Она на секунду подняла глаза и посмотрела на него: неужели он обо всем догадался? Конечно же, догадался. Но в его глазах не было ни жалости, ни раскаяния. Она очень сильно удивилась, когда он заговорил с ней: - Ты должна съесть что-нибудь, если не хочешь умереть. Едва слышным голосом она ответила: - Я хочу умереть… Он слегка пожал плечами. - Как хочешь, - это было все, что он сказал, прежде чем взял поднос и направился к двери. Он уже был готов уйти, но неожиданно повернулся и добавил еще одно слово: - Трусиха. Неважно, насколько слаба она была – Эовин все равно подняла голову. - Я не трусиха, - хрипло прошептала она. - Да, это ты, - Грима вернулся к кровати и снова поставил поднос на пол. Сложив переплетенные пальцы у себя на груди, он посмотрел на заключенную. - Ты трусиха, - повторил он, - и я должен заметить, трусиха с очень слабой волей. Я всегда знал, что нехватка воображения свойственна Эорлингам, но, по крайней мере, я считал их лучшими борцами. Я очень разочарован… Или буду очень разочарован, если ты не прекратишь изображать из себя рыбу, вытащенную из воды, и не выразишь свое недовольство понятными словами. Эовин села в кровати. Гнев придал ей достаточно сил для того, чтобы не упасть сразу обратно и даже для того, чтобы заговорить. - Кто ты такой? – прошипела она человеку, стоящему перед ней. – Кем ты, по-твоему, являешься, чтобы говорить подобные вещи о Доме Эорла? Ты ничто! Ты мерзкий червяк, жалкий ублюдок, которому мой дядя дал место при дворе, и каждый видел, что ты отплатил ему черной неблагодарностью! И твой раздвоённый язык не имеет права даже произносить имя Эорлинга, особенно теперь, когда твое предательство публично раскрылось. Выслушав эту тираду, Грима только презрительно усмехнулся и сказал: - Я очень сильно польщён, моя леди, тем вниманием, которое ты оказала моей скромной персоне, и этими подробностями моей биографии, но мне хотелось бы напомнить тебе, что мы сейчас разговариваем не о моем предательстве, а о твоей трусости. - Я не трусиха, и это не трусость, а дело чести. Я держу пари, что ты никогда даже не слышал такого слова, а потому ты никогда меня не поймешь! - Почему? Я никогда не жаловался на остроту моего слуха, - казалось, что Грима совершенно не возмущен ее оскорбительными словами. – Но я действительно тебя не понимаю. Разве для дела чести не было бы намного лучше, если бы ты сбежала отсюда, отомстив мне? - Какое позорное оправдание для такого человека как ты, Змеиный Язык. Как можно насмехаться над жертвой, которую ты подвел к порогу смерти? О, как бы я хотела, чтобы у меня сейчас был мой меч… - Ты не сможешь даже поднять его, - спокойно заметил он, - и, говоря о позорном оправдании, оно, несомненно, подходит для твоей слабости и твоих ограниченных готовностей. Ты даже не поразмыслила хорошенько над тем, какие существуют возможные пути выхода отсюда, прежде чем приняла решение лечь и умереть от голода. - В таком случае, просвети меня, Советник. Какие, на твой взгляд, существуют пути для меня, чтобы я смогла выбраться отсюда? - С удовольствием, моя леди. Путь первый: во время принятия пищи отвлечь мое внимание, схватить поднос, ударить им меня по голове, достать ключи, запереть дверь снаружи и убежать. Путь второй: притвориться, что ты сдалась, уложить меня в свою кровать, выбрать подходящий момент во время прелюдии и придушить меня подушкой, затем достать ключи и убежать. Путь третий: сымитировать любовь, провести вместе ночь, втереться ко мне в доверие, добиться того, чтобы быть отпущенной на свободу, достать лошадь и убежать… В то время как он говорил, Эовин ощущала досаду. Теперь ей стало ясно, что если бы она думала получше, то смогла бы додуматься до каких-нибудь из этих решений или до чего-либо другого. Стараясь не показывать своего раздражения, она сказала: - О, а для тебя нет ничего привлекательнее, чем забраться в эту кровать. Разве не так? Очень милое предложение. Спасибо, Советник, но я думаю, что воздержусь от того, чтобы последовать ему. - Это тебе решать, моя леди, - он поклонился ей с неуместной учтивостью, а затем сказал: - А теперь ты съешь что-нибудь? Она вздохнула и кивнула в знак согласия.