Шаг. Шаг. Остановка.

Ночь наступила неожиданно. Маус поднялся с постели и выглянул в окно, убедившись, что уже давно стемнело. Дорога была почти пустой, лишь пара-тройка машин проносилась по ней на высокой скорости, и они вновь исчезали в мрачной дали. Парень резким движением открыл окно, впуская холодный зимний воздух в комнату. Он ловко выудил из завала на подоконнике сигареты и щелкнул зажигалкой. Закурил, долго задерживая дым в легких. Две сигареты всего через десять минут валялись где-то там, в снегу, который выпал вчерашней ночью. Маус в очередной раз выпустил изо рта тонкую струйку дыма, направляя на раскрытую ладонь рядом с лицом. Он был почти неощутим, но иллюзия, которая создавалась перед Маусом, его завораживала. Невесомый прозрачный дым напоминал снег. Только гораздо чище и красивее. Он услышал звук позади себя, но не повернулся. Маус слишком хорошо знал эти шаги. Медленные, очень легкие, нерешительные. Женя ступал босыми ногами по полу, направляясь к парню около окна. Остановившись позади него, он уткнулся лицом в его шею и протянул руки вперед, словно обнимая. Но вместо этого он вырвал сигарету у Мауса и, выкинув её в окно, захлопнул его. - Мог бы просто попросить закрыть, - усмехнулся басист. - Я замерз. А у тебя спина теплая, - равнодушно произнес Мильковский. – Я не мог не воспользоваться ситуацией. Улыбка вновь появилась на лице Мауса. Он не знал, да и особо не задумывался, искренне ли говорил Женя, или это вновь была прекрасная актерская игра. У парня прекрасно получалось изображать равнодушие. Маус давно это понял. Как и то, что в Мильковском его привлекает именно это равнодушие. Пускай и временами лишь наигранное. Женя обвил холодными руками шею Мауса, сцепив ладони на груди, все так же уткнувшись в шею. Басист даже через толстовку почувствовал, насколько холодные у парня руки. В отличие от Мауса, Мильковский был одет лишь в тонкую футболку, а по квартире мороз распространялся быстро. Или просто, кто-то слишком долго курил. - Иди, завернись в одеяло. Я скоро замерзну от твоих ледяных пальцев, - спустя пару минут произнес басист. Он услышал, как Женя тихо фыркнул. - Сам виноват, так что молчи теперь, - выдал он. Маус хотел возмущенно стряхнуть с себя друга, но было три причины, которые не позволяли ему этого сделать. Во-первых, руки Мильковского мертвой хваткой были сцеплены на его груди. Во-вторых, несмотря на то, что парень буквально повис на нем, Маус все равно чувствовал некоторую вину перед ним. А, вот, третья причина была туманна для самого басиста. Она точно присутствовала, но, даже сформулировать её парню не удавалось. - Тем более, ты не особо и против, - вдруг усмехнулся Мильковский в нескольких сантиметрах от уха Мауса. А вот и третья причина. «Не так уже и сложно было, оказывается, её объяснить», - проворчал про себя Маус. Или он просто не хотел объяснять? - Отцепись, - произнес Маус, стараясь убрать руки Жени. Тот спокойно, и, кажется, демонстративно поднял руки, словно сдаваясь. Басист обошел его и присел на кровать. Мильковский остался стоять у окна, вглядываясь в темноту за стеклом. Он даже присел на подоконник, приложив ладони к вмиг запотевшему стеклу. - Говоришь, что тебе холодно, а потом прижимаешь руки к холодному окну? – с усмешкой спросил Маус, принимая горизонтальное положение. Мильковский проигнорировал вопрос, занимаясь рисованием. Пальцы оставляли причудливые узоры, которые почти сливались со светом единственного фонаря под окном. Парень иногда подносил руки к лицу и дышал на замершие пальцы. Басист терпеливо наблюдал за ним долгое время. Но вскоре, кротко выдохнув, поднялся с кровати и накинул на Женю свою толстовку. - Сваливай с подоконника. Ты простынешь. Вокалист повернулся к другу, закутываясь в сохранившую тепло кофту. - Не простыну, - как всегда без эмоций ответил он. - И, почему же? – заинтересованно спросил Маус. - Не знаю. Ты не позволишь, к примеру, - легкая улыбка коснулась его губ. - Именно, - согласился басист. – Лучше иди и ложись спать. Женя неловко спрыгнул с подоконника и поплелся в сторону двери. Точнее, Маус так думал. Однако когда позади него скрипнула кровать, он с удивлением понял, что парень не ушел. - Эй, какого черта на мою кровать? – спросил басист, поворачиваясь спиной к окну и облокачиваясь на подоконник. Парень усмехнулся, скинув толстовку Мауса и завернувшись в одеяло. - Начнем с того, что это - моя квартира, и, поэтому, это - МОЯ кровать. Подоконник жалобно заскрипел, когда на него буквально прыгнул брюнет. - Но, в данный момент, это - МОЯ комната, - возразил он, складывая руки на груди и отмечая, что на подоконнике сидеть достаточно некомфортно из-за холода. – Так что… - Твоя кровать ближе, - пожал плечами Женя. Бледное лицо его казалось почти белым в свете луны и фонаря. Маус вздохнул, понимая, что теперь не выгонит вокалиста до утра. Оставалось либо тащиться в соседнюю комнату, либо… - Подвинься, - нарушая тишину, произнес брюнет. Он лег поверх одеяла, встретившись с удивленным взглядом друга. Однако равнодушие мгновенно вернулось в серые глаза Жени, и он лишь слабо усмехнулся, поворачиваясь на спину. - Тоже неохота идти в мою комнату? – с преувеличенным пониманием спросил он. - В квартире действительно холодно, - пожал плечами Маус. – Не хочу мерзнуть. Он повернулся на бок, оставив за спиной свет фонаря. Его взгляд несколько минут подряд блуждал по лицу Жени, рассматривая каждый сантиметр кожи. "Надо же было хоть чем-то себя развлекать", - улыбнулся он про себя, ожидая реакции друга. - Может, прекратишь смотреть на меня? - наконец спросил Мильковский, повернувшись лицом к Маусу. - Нельзя? - усмехнулся басист. - Тебе же плевать. Женя на миг удивленно взглянул на парня, словно совсем не ожидал такого ответа, но быстро вернул взгляду отрешенность. - Ты прав, плевать, - согласился он. - А теперь, спокойной... мм, то есть, сладких предрассветных снов. С этими словами он отвернулся, натягивая одеяло почти до глаз, однако это не помогло скрыть от Мауса легкую улыбку. Басист сам улыбнулся в ответ и, тоже, отвернулся. Он заснул нескоро, еще долгое время задумчиво глядя в окно, за которым жизнь, кажется, остановилась. И лишь когда парень, наконец, закрыл глаза, погружаясь в сон, он почувствовал: что-то изменилось. Но он уже провалился в темноту, не заметив, как холодные руки Жени обняли его, а сам вокалист прижался к нему, будто хотел спрятаться от неизменного света единственного фонаря.