Влечение

      От автора: к четвёртой главе в моей голове что-то конкретно переклинило, а потому горячая любовь к Востоку неожиданно пожелала вклиниться в сюжет данного фанфика. И всё бы хорошо, да только выразилась она в ужасающем количестве и объёме ссылок, чьи неприличные размеры вынудили разбить главу на две части, дабы читателю было хоть немного проще ориентироваться между текстом и сносками. Однако, откровенно говоря, я не слишком довольна результатом письма, уж больно он получился перегруженным. От того же, чтобы взять и всё подчистую переделать, останавливает обоснованное опасение вновь уйти в загул и вернуться ещё месяцев через шесть… В общем, я прошу прощения за все трудности, которые могут возникнуть по ходу чтения, и постараюсь больше не выкидывать таких финтов ушами =__=”       Цукуё напряжённо сверлила взглядом поверхность стола. Вопреки тому, что занятия давно закончились, девушка решительно отгоняла мысль о том, что пора встать из-за парты и отправиться домой. Вместо этого она так и оставалась сидеть, ревностно всматриваясь в естественные древесные узоры, покрывавшие столешницу, словно их созерцание было истинной целью её нынешнего времяпрепровождения. Ха, да ведь она, может быть, и рада бы оттягивать срок возвращения в квартиру каким-нибудь иным образом. Да только неожиданно обнаружилось, что более толкового занятия как такового и нет.       Цукки впервые искренне пожалела, что не состоит ни в одном школьном клубе. Пожалуй, физические упражнения пошли бы на пользу, отвлекая от упаднических мыслей. В студенческий совет девушка так же не входила, а предлагать помощь на один раз — значит быть готовой к тому, что на тебя и в будущем что-нибудь повесят. Посещение библиотеки, которое в нормальном состоянии пришлось бы Цукуё весьма по душе, сейчас едва ли превзошло толковостью нынешний способ убить время: что уставиться в книгу, что на стол — всё один чёрт, когда отсутствует концентрация.       Хорошо бы выйти на улицу и просто вздохнуть полной грудью, ощутив на лице лёгкое дуновение ветерка, услышать свежие ароматы осени… Вот только останавливало осознание того, что стоит покинуть здание, как неумолимо начнётся обратный отсчёт, и каждая прошедшая минута будет безжалостно приближать её к порогу дома. Конечно, чтобы оказаться на воздухе, при этом не покидая школы, можно забраться на крышу. Однако не успел этот вариант и на мгновение задержаться в голове, как был отправлен в утиль, точно прокисшее молоко — в мусорку. Цукки ни минуты не сомневалось: очутись она на крыше, как к унылым мыслям о незавидном будущем прибавятся ещё и раздражающие до зубного скрежета воспоминания об идиотии, ставшей исходной точкой всему последующему потоку маразматических событий. Будто бы мало того, что у неё все думы только о нём одном. О Гинпачи-сенсее, что б его…       Цукуё с размаха приложилась головой к парте. От такого грубого натиска столешница скрипнула с какой-то жалостливой пронзительностью, однако всё же выстояла и не раскололась на части. Прибегнувшая же к акту самобичевания девушка сдавленно промычала, явственно ощущая приступ тошноты от пришедшей ни с того ни с сего мысли, что с такими зацикленными рассуждениями она и правда больше напоминает влюблённую дуру, чем испытывающую крайнюю неприязнь… опять-таки дуру.       Оторвавшись от стола, Цукки резко поднялась со стула. Нет, хватит этого мытарства в дебрях сознания, что случилось, то и случилось, и от этого никуда не уйдёшь. А если продолжать в том же духе, то велик шанс потерять всякую связь с реальностью, опустившись до таких вот полоумных бредней. К тому же единственным выходом из сложившегося дурдома будет не прокручивание в голове по замкнутому кругу одних и тех же обстоятельств, а их игнорирование. Если проблему не замечать, она исчезнет сама собой. Или, на худой конец, хотя бы сделает вид, что отступила в сторону.       Закинув на плечо сумку, Цукуё уверенным шагом вышла из класса. Обнаружив коридор безлюдным и мертвенно тихим, девушке начала нарочито тяжело топать ногами, чтобы хоть немного переключить внимание на громкие звуки. Вспомнилась легенда о хлопушках, отгонявших злого духа, испугавшегося шума от их взрывов*. Стало быть, не такие уж это и сказки, раз к схожим методам прибегаешь и теперь, борясь против неудовольствий и треволнений, кипящих в душе.       Но не успела Цукуё дойти и до лестницы, как за спиной раздался знакомый голос:       — Цукки-чан?       Девушка обернулась, с удивлением обнаружив застывшую посреди коридора Кагуру. «Что она здесь делает в такое время?» — пронеслось у Цукуё в голове. Впрочем, одноклассница, очевидно, была озадачена тем же вопросом, и хотя её глаза, как всегда, надёжно скрывали толстые стёкла очков, вздёрнутые брови и приоткрытый рот свидетельствовали об её изумлении.       — Цукки-чан, ты до сих пор в школе? — озвучила Кагура мысль, наглядно отразившуюся на её лице. — Обычно ты уходишь сразу после занятий-ару… Что-то случилось?       — Ничего особенного, просто нужно было уладить пару дел. — Пожала плечами девушка.       — Вот как, — протянула собеседница и улыбнулась. — Ты ведь уже закончила? Значит, можем пойти домой вместе.       — Если хочешь, — коротко ответила Цукки, в душе, однако, искренне порадовавшись так кстати подвернувшейся компании. — А тебя что задержало? Клуб?       — Ага, — довольно отозвалась Кагура. — Я состою в клубе готовки и осталась после того, как все ушли, чтобы навести окончательный порядок-ару.       — Клуб готовки? — Цукуё с сомнением уставилась на девушку. Она гораздо охотнее поверила, если бы ей сказали, что девочка занимается борьбой и делает в этом немалые успехи. Бейсбол или регби — тоже куда ни шло. Но кулинария? — Тебе нравится готовить?       В ответ Кагура фыркнула:       — Вот ещё! Мне нравится есть!       — Да, в этом я не сомневалась. — Цукки слегка улыбнулась, вспоминая с каким энтузиазмом одноклассница поглощает немыслимые для простого человека порции пищи. — Но разве перед этим не приходится потрудиться на кухне?       — Разумеется, приходится, — Кагура развела руками и со снисходительной улыбкой покачала головой, словно приходилось объяснять элементарные вещи несмышлёному ребёнку. — Но разве это моя обязанность? Закон природы гласит: выживает сильнейший. Так что вполне естественно, что еду для меня делают те, кто слабей, в данном случае, девочки из клуба-ару.       — Звучит как-то угрожающе, — оторопело заключила Цукуё. — Но ведь на деле всё несколько иначе, так? Тебя кормят в обмен на то, что ты убираешься, так?       — Убираюсь?! Я?! — Кагура возмущённо подалась вперёд, заставив Цукки инстинктивно отскочить назад. — Да ни за что!       — Но ведь ты сама сказала, что осталась в клубе, чтобы навести порядок.       — А? Порядок? Ну конечно, я навожу порядок-ару! Должен же кто-то опустошить все миски и ёмкости, использованные сегодня, чтобы завтра опять было где готовить. Этим я и занимаюсь!       — Иными словами, ты просто ешь, — подытожила Цукуё. — И как при таких порядках в этот клуб ещё люди ходят?       — Хо-хо, можно подумать, у них есть выбор. Я их из-под земли достану, если они надумают лишить меня положенного дневного рациона, и сожру вместо их готовки-ару! — тут девушка дьявольски расхохоталась, заставив Цукки проникнуться искренней жалостью к её одноклубницам.       «А ведь они с Сого действительно стоят друг друга, — неожиданно подумалось ей. — Сколько людей вздохнёт свободно, если эта парочка сойдётся, чтобы доставать друг друга, а не окружающих».       За такими размышлениями девушка переобулась и накинула на себя куртку. Направившись к выходу, она заметила, как Кагура, успевшая выйти наружу, открывала красный зонтик. Прощальные лучи солнца уже окрашивали небо насыщенными оранжевыми цветами, вовсе не предвещая никаких оказий вроде внезапного дождя. Впрочем, Цукуё не сильно удивлялась поведению девушки: многие китаянки до сих пор хранят верность стремлению защитить кожу от загара, пользуясь зонтиками в любую погоду. Но, с другой стороны, погоня за аристократической белизной — удел модниц, а Кагуру сложно отнести к их числу. А ещё и извечная привычка добавлять «-ару», заставляющая вспомнить эризацию* в китайском языке, популярную у столичных жителей. Это своеобразное проявление ностальгии по родине, или девушка подхватила веяния современной культуры, привлекающие молодёжь? Проснувшееся в Цукки любопытство подтолкнуло задать наводящий вопрос:       — Кагура-чан, до того, как поселиться в Токио, ты жила в Пекине?       — Угу. — Довольно кивнула девушка, горделиво задрав голову. — По мне сразу видно — настоящая столичная девчонка-ару!       — Долго ты там жила?       — Один год. Сразу после моего рождения дурной папаша зачем-то полез в ряды безголовых студентов, ратующих за демократию*, хотя его черепушка уже тогда начала блестеть на солнце. И куда только потянуло этого лысого старика! А ведь мы могли бы до сих пор жить в Пекине, где всегда можно поесть недорогой жареной свинины-ару, — тут Кагура жалостливо всхлипнула, продолжив с надломом в голосе. — Цукки-чан, это так жестоко! Иногда мне кажется, что я не могу насытиться, даже если съем вагон порций суконбу-дона и пару сотен чашек риса с яйцом-ару!       Отметив про себя, что решающую роль играет отнюдь не то, что поглощает эта закоренелая жительница столицы, а то, что вся еда уходит в чёрную дыру, заменяющую ей желудок, Цукуё благоразумно решила промолчать.       — И после этого вы переехали в Токио? — вместо того уточнила блондинка.       — Не-а. После этого мы переехали в Гонконг и жили в Коулун-сити*.       Цукуё резко дёрнулась, словно её пронзил сильный разряд тока. Внутренне похолодев от ужаса, она стояла как вкопанная, пригвождённая к месту вскользь брошенной фразой. Кагура не сразу заметила, что приятельница больше не идёт рядом с ней, а потому обернулась лишь тогда, когда прошла вперёд шагов десять. В полнейшем недоумении уставившись на Цукуё, она спросила, всё ли с ней в порядке.       Девушка через силу кивнула, и хотя от неё явно ожидали большего, она не могла выдавить и слова. В голове пронеслась чехарда обрывков мыслей, спутанных с вырвавшимися после долгого сдерживания эмоциями и страхами. А ведь если бы перед ней стоял кто-то другой, она бы смогла взять себя в руки, оценив ситуацию с теми же холодностью и трезвостью, с которыми и опытный хирург проводит операцию. Однако на неё взволнованно смотрела Кагура. Кагура, с которой Цукуё, вопреки своей аскетической замкнутости и суровым принципам отрешённости от окружающих, сблизилась, которая стала если и не её подругой, то тем человеком, которому можно было доверять. И вот теперь Цукуё должна была поплатиться за совершённую ошибку, за то, что загнала себя в угол, пойдя против правил, установленных самой собой.       — Цукки-чан, что стряслось? — обеспокоенная Кагура подошла ближе. — У тебя такое лицо, словно прихватило живот! Что, приступ диареи? Скорее беги к кустам, а я буду стоять на стрёме и отвлекать тех, кто тебя заметит! Если надо, я даже могу спеть*!       Произнесённая речь мигом вернула Цукуё чувство реальности, и она тихо взвыла, обхватив голову руками. Нет, она, конечно, была рада ошибиться и осознать, что Кагура не представляет для неё угрозы, но всё же опровергнуть её сомнения можно было и не столь гротескным образом. Ведь ещё мгновение другое, и Цукки бы посетил вполне логичный вывод, что будь китаянка и правда подослана по её душу, она бы не стала так бездумно ляпать о своём предыдущем месте жительства.       «Я превращаюсь в параноика, — сокрушённо вынесла себе вердикт блондинка. — И ведь было бы кого бояться, когда кругом одни балбесы… Правильно говорят, что нет врага страшнее, чем дурак».       — Это лишнее, — наконец опомнилась Цукки, когда почувствовала усиленные толчки в спину, сопровождаемые поторапливанием поскорее откликнуться на зов природы. — Я просто вспомнила, что забыла настроить проигрыватель на запись любимой дорамы. Вот чёрт! Неужели я так и не узнаю, чем закончится «Летняя соната»*? — для пущей драматичности девушка взметнула руку ко лбу и трагически прикрыла глаза.       — Ооо, — с сочувствием протянула Кагура. — Понимаю, такое нелегко перенести.       — А, да ничего, досмотрю, когда выйдет DVD, — равнодушно отмахнулась Цукки и, как ни в чём не бывало, продолжила. — Так значит ты жила в Коулуне?       — Э, да, жила, — после такой сцены, свидетельницей которой она только что стала, даже не слишком восприимчивой к мелочам девушке было несколько странно возвращаться к изначальному предмету разговора. Однако заметив заинтересованность во взгляде попутчицы, она продолжила, — и хотя папа тогда открыл ресторан столичной кухни, он не сыскал большой любви. Его главной проблемой было постоянное отсутствие еды! Мне едва хватало того, что папа готовил в компании ещё трёх индусов, чтобы не умереть с голоду, так что на остальных посетителей и вовсе ничего не оставалось. Эх, тяжёлые были времена!..       Кагура продолжила расписывать все лишения жизни впроголодь, изредка отвлекаясь на иные недостатки бедняцкого существования. Цукуё, внимательно слушавшая душевные излияния китаянки, всё же была достаточно сострадательна, чтобы понимать, с какими трудностями приходилось сталкиваться девушке. Она и сама прекрасно помнила, какой устрашающий вид имел город-крепость, ставший главным оплотом преступных синдикатов, какими неустойчивыми выглядели шатающиеся от каждого низко пролетающего самолёта высокоэтажные конструкции, которые просто язык не поворачивался назвать чьим-либо жильём. Ей и сейчас казалось, что она ощущает давление обшарпанных стен невыносимо узких улиц этого зловещего и зловонного рассадника порока, видит истощённых людей, высушенных и состаренных болезнями и наркотиками, детей, с младенчества страдающих от рахита… Всплывающие картины прошлого так явно вставали перед глазами, что пришлось до крови закусить губу, чтобы только вернуть себя в настоящее. Смотря на непринуждённо разглагольствующую Кагуру, Цукуё внутренне поразилась: и откуда в ней только силы, чтобы так спокойно описывать то жуткое время? Её оптимизм и жизнелюбие были совершенно необъяснимы для девушки, но она от всего сердца порадовалась, что все печали, которые унаследовала китаянка после такого сурового детства, ограничились высокой чувствительностью к свету*. Конечно, её бравада во многом была лишь поверхностной защитой, скрывающей глубокие раны, нанесённые в самом нежном возрасте. И не было сомнения, что смерть матери, чьё слабое здоровье не перенесло жёстких условий антисанитарии, отсутствие солнца, безнравственность и жестокость того общества, в котором ей приходилось существовать, до сих пор резкой болью врезались в её душу. Однако вопреки всему и вся Кагура всё ещё могла улыбаться так искренне и непосредственно, как умеют только маленькие дети. Одного взгляда на неё, с такой наивной мечтательностью описывающей прелести жареной лапши с креветками, хватало для того, чтобы случайному встречному могло показаться, словно на земле нет никого, наделённого столь же невинной и открытой душой... Надо думать, что уже после первого случая, когда это чудное создание в порыве бешенства попыталось бы отгрызть заглядевшемуся на неё остолопу голову, всякая чушь казаться бы уже переставала.       — В Токио мы уехали незадолго до возвращения Гонконга Китаю. Кажется, папа снова нашёл проблемы на свой старчески дряблый зад-ару. Надо же быть таким идиотом, он ведь знает, что от стресса волосы выпадают ещё быстрее! Но я буду умнее, и не позволю всяким мелочам тревожить мой покой. Моя невозмутимость столь же незыблема, как и Фудзи-ару! — завершила свою пламенную речь Кагура.       С трудом удерживаясь от замечания, что незыблемая невозмутимость Фудзи каждый день ходуном ходит от подземных толчков, возникающих стараниями Сого, Цукуё не смогла (да и не захотела) подавить лёгкий смешок и искреннюю улыбку. Ей было странно это осознавать, но на душе становилось легче от осознания того, что Кагура в действительности была очень на неё похожа. А ведь скажи Цукки, что именно эта девочка в смешных очках, с нечеловеческим аппетитом и звериными наклонностями будет видится ей собственным отражением, и лёгким членовредительством для шутника дело бы не закончилось.       — Дальше мне идти в эту сторону, — прервала Кагура мысли Цукуё. — Увидимся завтра!       Весело улыбнувшись, она было побежала в указанном направлении, однако вдруг притормозила и с лёгкой нерешительностью оглянулась:       — Нэ, Цукки-чан, может быть, и завтра вместе пойдём? — в её звонком голосе послышалась робкая надежда.       — Конечно, почему бы и нет, — мягко улыбаясь, кивнула девушка ей в ответ.       — Класс! Тогда завтра я расскажу тебе всё о том, каких трудов стоило отыскать в Токио достойный китайский ресторан! — на этой оптимистической ноте Кагура и ускакала, высоко подняв зонт над головой и резво покачивая им из стороны в сторону.       Вспомнилась легенда о хлопушках, отгонявших злобных духов, испугавшихся шума от их взрывов — в китайской мифологии существует поверье, что в древние времена в конце каждого года по лунному календарю являлось чудище Нянь (имя которого, кстати, также обозначает «год») и обирало несчастных крестьян. Но вот однажды кто-то додумался бросить ему бамбуковую хлопушку, треск которой напугал его так сильно, что Нянь поспешил убраться восвояси. После этого люди сообразили, чем можно отвадить демона, сделав из взрывания хлопушек традицию, до сих пор мешающую людям спокойно спать по ночам в канун Китайского Нового года.       Эризация — это добавление частицы «эр» («儿») в конце некоторых китайских слов стандартизированного диалекта путунхуа. Примечательна тем, что именно по характерному рыканью часто и можно распознать жителя столицы КНР или человека, стремящегося создать впечатление такового. Однако автору искренне не понятно, как именно эта самая эризация взаимодействует с японским языком и если кто-то может мне это объяснить, буду только за))       Студентов, ратующих за демократию — имеются в виду участники восстания на площади Тяньаньмэнь, произошедшего в 1989 году. Пекин жестоко подавил выступление невооружённых демонстрантов при помощи танков и армии, результатом чего стало огромное количество жертв среди населения.       Коулун-сити — город-крепость на территории Гонконга и место, совершенно особое сразу по нескольким причинам. Во-первых, тогда как Гонконг до 1997 года являлся британской колонией, Коулун-сити номинально сохранял статус подконтрольного Пекину кусочка суши. Но поскольку у правительства на материке и без того проблем хватало, да и руки были коротки, то город-крепость фактически остался беспризорным. Отсюда и следует то самое «во-вторых», особо интересное в контексте данной истории: Коулун-сити овеян мрачной славой зловещих трущоб, где совершенно безнаказанными оставались любые грязные дела царствующей в нём мафии.       Если надо, я даже могу спеть! — эстетизм довёл японцев до того, что некоторые особенно щепетильные люди не могут вынести даже мысли, что кто-то может услышать звуки, сопровождающие естественные процессы организма. Поэтому во многих туалетах для них установлены специальные проигрыватели, которые воспроизводят какую-нибудь расслабляющую музыку, позволяющую заглушить все постыдные шумы. А некоторые особо стеснительные личности носят подобные устройства с собой, чтобы в любой ситуации не попасть впросак.       «Летняя соната» — отсылка к 73 эпизоду Гинтамы, в котором члены Джои обсуждали сериал, чьё название является очевидной пародией на популярную корейскую дораму «Зимняя соната».       ...все печали, которые унаследовала китаянка после такого сурового детства, ограничились высокой чувствительностью к свету — плотность застройки Коулун-сити была настолько угрожающе высокой, а число этажей так велико, что на улицы города-крепости солнечный свет попросту не проникал. В случае Кагуры автор склонен относить несколько болезненное отношение к солнцу психологическими причинами и своего рода привычкой (в Коулун-сити, наряду со многими другими проблемами, был не самый прекрасный водопровод, а потому, пройдя по улицам без зонта, житель рисковал вымокнуть до нитки под душем, льющимся из дырявых труб).