Одержимость с привкусом ладана

Короли не прощают оскорблений. Особенно если оно исходит из уст ничтожного человека, кем, без сомнения, я и являлась. Меня поселили в крохотной комнатушке в восточном крыле, наравне со всеми слугами, запуганными и тихими, практически бестелесными, но невероятно прекрасными, как и все...люди?, жившие в этом месте. Я беспрекословно выполняла данную мне работу, - она состояла в основном в бесконечном мытье полов в огромном, нескончаемом дворце. Владыка настаивал, чтобы моя каждодневная уборка начиналась именно с тронного зала, где он с мрачным удовлетворением наблюдал, как я ползаю по мраморному полу, начищая его до зеркального блеска. Мой мятежный дух был закрыт в надежный ящик в закромах загадочной души, странной, даже для ее обладательницы. Я с нескрываемым удовольствием водила рукой по сложному естественном узору камня, забывая порой, что делаю всю черную работу принудительно. Там, в глубоком переплетении линий кружились невесомые странные птицы, обнимающие серебристыми крылами друг друга. Там тонкие, как ивовые веточки, дамы извивались, точно змеи, в непрекращающихся танцах, и их слепяще-белоснежные и угольно-черные платья, изгибались в острые геометрические фигуры. Я могла разглядывать этот зал бесконечно. В те счастливые минуты, когда Трандуил отлучался куда-нибудь, я могла некоторое время разглядывать главнейшее из сокровищ этого зала - трон. Сколько трудились малыши-термиты чтобы придать дубовому дереву такие формы - формы тончайшего и изящнейшего кружева. Я подошла ближе, разглядывая ниточки, тянущиеся между деревянными цветами и животными, вытканными на живой древесине, и мне казалось, что они двигались - медленно, с изяществом и грацией, присущей всему этому месту. Иногда, когда я трудилась в другой части дворца, он просто стоял за мной, невидимый глазу, источавший удивительно мощные волны презрения. Каждая мышца в моем теле в этот момент натягивалась до звона - дотронься - лопнет. Его лицо - нечитаемое, привычная непроницаемая маска, и холодный блеск прекрасно-уродливых синих глаз. В кратчайшие сроки я потеряла саму себя. Страх за собственную никчемную жизнь никогда не был столь явственным, как здесь. Я видела угрозу в чудовище, которому прислуживала. Слышала ее в его тихой поступи, в его тонких, изящных пальцах, в усмешке, навеки застывшей в уголках его губ. А страх, словно черная, жирная паучиха, оплетал мое тело и сковывал душу в своих тошнотворных сетях. И я мечтала вывернуться наизнанку, лишь бы пропало ощущение тысячи острых иголок, одновременно врезающихся в каждый позвонок, в каждую точку плоти. Меня тошнило от самой себя - покорной, кроткой и тихой. В редчайшие минуты отдыха я кидала осторожные взгляды в зеркало, и от бледной худой девушки, глядевший изнутри другого мира, внутри становилось еще гаже. Моих глаз у нее не было - то были большие, туманные озера - тускло-зеленые, безжизненные, словно вся радость, что была у незнакомки в жизни вытекла сквозь них наружу. Я не общалась ни с кем из слуг - девушки в испуге сторонились меня, словно я была диким зверем, по ошибке впущенным в стаю тонконогих оленей. А мне было чертовски плевать, и я уходила, оставляя их выполнять свои обязанности. Время от времени я видела удивительно-красивого юношу, с длинным золотистыми волосами и стальными, голубыми глазами. Он отличался особыми манерами и умением держаться, я замечала это в гордо расправленных плечах и уверенном, прямом взгляде острых глаз - кинжалов. А еще пару раз я наблюдала за русалкой. Она бесшумно проплывала мимо, распространяя прелестный аромат, который я жадно вдыхала, словно самые изысканные духи. Мне нравилось любоваться прекрасным - пусть и издалека. Я чувствовала, что рядом с юношей она меняется. Чуть горбится и нервно теребит рукава одеяний из морской пены. И в ее глазах-океанах появляется предвестник бури - крохотное облако на горизонте, обещающее дикий шторм, потом. Когда? От моего мучителя нестерпимо несло ладаном, сладковатым запахом смерти. Все свои силы я направляла на то, чтобы не вывернуться наизнанку от этого омерзительного аромата, щекотавшего ноздри и вызывающего тошноту. От русалки пахло цветами. Не грубыми полевыми лютиками, с чуть шершавыми горьковатыми лепестками, но и не бесценными бархатистыми розами. Я вдыхала его так глубоко, насколько позволяли мои легкие, чтобы воскресить в памяти при появлении приторной до боли вони ладана. От прекрасного юноши исходил аромат осени - невероятно-знакомый запах гниющей листвы и последних ягод, переплетающийся с нотками древесной коры и тяжеловатым - мха. А еще водой - речной и темной, как та, в которую я так неосмотрительно погрузилась, отрезанная от прошлой жизни. Знакомая вонь защекотала ноздри, и я закашлялась, надрывно, словно подавившись, а яд только глубже проник в легкие, заставляя всю меня пропахнуть насквозь им - гаже я еще себя не чувствовала, а ведь он даже не проронил ни слова. Собственность. Можно сломать, а потом заново собрать, как пазл, с уродливым узором - исковерканным, изничтоженным. Приказать выпороть до полусмерти, а потом все с тем же удовольствием в стеклянных глазах глядеть, как стекает кровь по изрубленной, некогда прекрасной девичьей спине. Можно уложить в постель и использовать так, как сладко вырисовывают самые гнусные фантазии. Такие, которые даже с дешевой портовой девкой кажутся самой последней подлостью. Вот, чем был для меня этот приторный запах. Вот, что нес этот нескончаемый, токсичный аромат. Но Трандуил проходит мимо, не удостоив даже взглядом - все мое тело мякнет, и я безвольной тряпичной куклой падаю на колени. Кукла, провонявшая смертью. А ведь он даже ни разу ни позволил себе ко мне прикоснуться - только взглядом, целомудренным и безразличным. Женщин нельзя обмануть. Проходили дни, которые складывались в недели. День за днем меня заваливали тяжелой работой, а я молча выполняла приказы. Одиночество всю жизнь было частью меня. Оно давно пустило свои корни в теле, и никогда не уйдет - слишком болезненным будет расставание. Я ни разу не высказала желания увидеть мать, хотя тоска изгрызала меня изнутри - я видела ее огромные, изумрудные глаза, полные болезненной нежности, как наяву; зарывалась в роскошные волны ее волос и обнимала руками ее хрупкие белые плечи. Мама... В носу противно защипало, и вовсе не от запаха ладана. Смеркалось. Из тронного зала доносились волшебные мелодии, почти такие же прекрасные, как те, что исполняли бестелесные речные нимфы, и их сладкоголосые песни терзали меня до самой ночи. А пиршество только начиналось. Мне казалось, что я ступала тихо, что мелодия заворожила гостей настолько, что никто не увидит в толпе празднующих несчастную служанку. Какое глупое, безнадежное желание! Внутри меня все похолодело, с готовностью мученика ожидая бури.