Одержимость с привкусом ладана

Когда забрезжили первые кровавые лучи рассвета, скользя алыми потоками по рукам и щекам, заползая под платье, согревая и обжигая одновременно, я уже стояла в своих покоях. Внутри все зажималось до хруста в кулак, невыносимо больно и до безумия остро - исковеркано и раздето. Растоптанная надежда корчилась в углу, стараясь раствориться в остатках тени, чтобы больше не испытывать чудовищные муки, а глаза ее, больше слез, с жалостью ощупывали мое наполовину исчезнувшее тело. Знакомый неслышный шаг и отсутствие режущего по нервам скрипа петель - воздух будто стал в тысячу раз плотнее и гуще, хоть доставай нож и вспарывай эту давящую атмосферу. -Я все знаю, - замертво упал на дно груди собственный голос. -Посмотри на меня, - ни капли сострадания или сожаления - только пылающий холод и властность. Покорно и обреченно, точно неотвратимо ожидая кары за чужие грехи, я встречаюсь глазами с королем. К величайшему моему удивлению, они не презрительно-стеклянные, несуществующие, а медовые и теплые, точно воск от свечи. Не блестящие, будто синий витраж, как обычно, а матовые, словно на кристальную гладь озера накинули покрывало из тумана. -Кто я для тебя, Трандуил? Изящное орудие мести для женщины, которая была виновата лишь в том, что не смогла ответить на чувства твоего отца? Забавная игрушка, каждый раз идущая вразрез с твоим пониманием жизни? Фаворитка, пригодная только для того, чтобы согревать августейшее ложе по ночам? С каждым словом пощечины, ядовитыми стрелами летевшие в спокойного, будто каменное изваяние, Владыку, пропитывались смертельной ненавистью и красной, точно вечно мертвые розы, яростью все сильнее и сильнее. Он подошел медленно, словно расценивая, сколько мне придется заплатить за каждый брошенный в него нож. -Маленькая, наивная пташка, - наигранно вздохнул эльф, сжимая тонкие пальцы вокруг моего подбородка, - ты видишь только то, что хочешь узреть, но оставляешь в кружевной тени нечто действительно важное. Дрожащей рукой я накрываю его ладонь и внимательно заглядываю в глаза. -Я не понимаю тебя. Трандуил побледнел сильнее обычного и тяжело опустился на кровать, пряча лицо в колыбели из кистей. -Если бы только знала, как долго я жил одной бесконечной ненавистью к тебе. Изо дня в день, из столетия в столетия она была единственным ярким пятном в серости бессмертия, и желание отомстить твоей матери с помощью беспомощного дитя стало таким правильным смыслом. Мужчина поднял голову, и впервые на его прекрасном лице я увидела не маску, а пылающее отражение его внутренней войны. -Это была чистейшая ненависть с самого первого вздоха - крохотная девочка, бесстыдно унаследовавшая эльфийскую красоту своей матери, и раскаленное человеческое сердце отца. Время в мире за гранью тянулось мучительно медленно, но тем слаще казалось неизбежное, словно божественная кара, отмщение. Я не понимал, что происходит. Или просто не мог принять. Желание сломать и растоптать этот невинный хрупкий цветок граничило с безумием и постоянной болью - крохотная малышка казалась мне олицетворением всех грехов и пороков одновременно. Я был уверен, насколько черными от пугающей ярости становились мои глаза, когда, точно околдованный, я заглядывал в оракул колдуньи. Никакой ледяной рассудительности и тысячелетнего опыта бы не хватило, чтобы хоть как-то усмирить зверя внутри меня, жаждущего лишь одного - мести. Его окровавленное нутро подпитывала боль от потери горячо любимого отца и столь же горячо ненавистной малютки. Боясь сознаться самому себе в исковерканном удовольствии, испытываемом при созерцании глубоко противного существа, я, тем не менее упивался моментами незримого присутствия в чужой жизни. Кроха росла, а вместе с ней ширилась и разрасталась моя неприязнь и омерзение, словно смертельная болезнь, постепенно пожирающая разум и тело. У тебя не было права быть такой безрассудно-счастливой, носясь по заднему двору в погоне за цветными бабочками, и иногда, стыдясь собственного нетерпения, я ставил тебе подножки, с наслаждением наблюдая, как наполняются злыми, острыми слезами огромные, детские глаза. Ко всем прочим твоим незаслуженным, краденым достоинствам прибавился неоспоримый дар милосердия. Уже тогда, в возрасте семи лет от роду, я осознал, что ты особенная не только потому, что заслужила в таком раннем возрасте судьбу жертвы кровной мести. Маленькая, смелая девочка убежала в лес, не спросив разрешения у матери, будто уже тогда догадываясь о непреодолимой тяге к своему истинному дому. Путаясь в тяжелых от недавнего дождя ветках, она упорно пробивалась к черному ручью, но вдруг цепкий взгляд детских глаз остановился на крохотной пташке, неподвижно лежащей в постели из ландышей. Найденыш слабо повертел головой, умоляюще шепча какие-то мелодичные слова на птичьем языке, пристально глядя на малышку своими очами-бусинками. Ни секунды не раздумывая, ты просто подхватила несчастное, раненое создание и что есть духу припустила к дому. Смиренно снеся материнский гнев по поводу запрещенного путешествия, девочка принялась ухаживать, так серьезно, совсем по-взрослому, за умирающим птенцом. Забота и теплота, которой ты окружила это создание, казались мне такими противоестественными и глупыми, что хотелось свернуть несчастной погибающей шею. До сих пор непонятно, с помощью какой магии крохе удалось выходить ее, но момент, когда ребенок осознал, что дорогому другу пора улетать на волю, к другим птицам, был по-настоящему трогателен. Слезы на хорошеньком лице девочки и счастливая улыбка, отражавшаяся в нечеловеческих глазах, до сих пор стоят у меня перед глазами. Потом все изменилось. Едва ли мне удастся сказать, где прошла та тончайшая грань, когда желание уничтожить перешло в более темное и пугающее. Быть может, когда ты, на моих глазах, горячо поцеловала того парня, что провожал тебя до дома. Внутри меня загорелся ненасытный пламень, только абсолютно иного рода, что пылал до этого. Его омерзительные губы на изгибе твоей шеи, его руки без стыда гуляют по прекрасному, белому телу... Давление в чреслах было столь сильным, что это причиняло физическую боль. Тело трепетало, стремясь к тому единственному, о чем способен грезить разум, когда плоть сжигает похоть. Ты должна была принадлежать только мне. И страшное осознание этого заставило окровавленное чудовище внутри меня довольно заурчать. Я стал приходить к тебе позже, упиваясь удивительным наслаждением от прикосновения к мягкой коже, и тонким, с сеточкой из синих вен, векам. Лаская одними пальцами чувственные губы, касаясь густых волос. Тебе казалось, что ты сходила с ума, верно? Потом, когда ты нарисовала мои глаза - все стало предельно понятно. Ненавистная девушка была больна так же, как и я. Убеждая себя, что болезнь эта, наполненная черной, точно ночь, ненавистью и алой похотью, пройдет сама собой, как только я получу желанное тело. Но - увы. Недостаточно было купаться в волнах ответной ненависти, исходящей от тебя за все время пребывания в замке, хотя, признаюсь, наслаждение от молний, пылавших в этих глазах, было сродни помешательству. Мне требовалось твое постоянное присутствие, просто от осознания того, что любимейший враг рядом, становилось удивительно спокойно и одновременно пугающе. Тобой нельзя напиться, Роксана. До скончания веков я буду нести эту болезнь, точно безумец надеясь, что лекарство никогда не будет найдено. Трандуил замолчал. Как и мое бедное, истерзанное сердце. Я знала, что болезнь, поразившая его, одна на двоих. И мне было страшно умереть, не сказав ему об этом. -Трандуил, - робкий шепот сорвался с соленых губ и утонул в звоне тишины, - ответь, кто я для тебя? Его теплые изящные пальцы скользнули сквозь ворох волос, а внимательные синие глаза впервые излучали обжигающее тепло, которое приятной истомой отзывалось в сердце. -Моя королева...