Деньги не пахнут

      Он говорит, что всё схвачено. Что показаний воскресшей из мёртвых жертвы покушения – Нормы-Викки – вполне хватит, если она расскажет, как подосланный убийца – Ренар – спас её от ножа, а затем помог сбежать и детям. За что, кстати, и поплатился, когда Мэтт об этом узнал. Если же этого будет мало, говорит, можно повесить на братца ещё парочку нераскрытых громких преступлений. В идеале, конечно, надо бы привлечь и детей – они бы подтвердили, что всё это время считали мать погибшей, но… Не хочу, чтобы они узнали. Хочу, чтобы и дальше считали Норму мёртвой. Она лишь разорвёт и без того тонкую нить, связывающую мои планы и их будущее. А обещание устроить бывшей жене встречу с Келли и Крашем – всего лишь условие, шантаж, ультиматум. Окрылённая мыслью о скором свидании, она сделает всё, чтобы с ними увидеться. Только, вот, гарантий никто не давал.       Что касается защиты… Он говорит, что знает, что сказать и сколько дать. Однако на время следствия советует всё равно убраться из города. Не стоит недооценивать адвокатов Мэтью – те сразу смекнут, с чем… а вернее, с кем связана смерть Ренара. И если смерть Лизы удастся приурочить к самоубийству, то захороненного в лесу Ачиля и его отпрыска оправдать будет несколько сложнее.       Генри Хикс – юрист, призванный прищучить Мэтта. Мастер своего дела. Один из. До него здесь – в этом самом кабинете – были ещё двое. Не сказал бы, что Хикс превзошёл предыдущих, но, возможно, из-за каких-то личных предубеждений неосознанно отдаю предпочтение именно ему. Ещё бы! Ведь он, в отличие от первого, хотя бы не итальянец, и, в отличие от второго, ненамного младше меня.       — А, и вот ещё что: миссис Ренолдз настаивает на том, чтобы её семью внесли в программу защиты свидетелей, — вспоминает как бы между прочим. — Боится, что ваш брат воспользуется шансом сразу же, как только узнает о незавершённом деле девятилетней давности. Оно и понятно. Риск велик. Советую проконтролировать лично.       — Вот и проконтролируй, — отмахиваюсь. Какое мне дело до той, которая сама пожелала оставаться для всех мёртвой?       Тот неоднозначно пожимает плечами – если уж мне всё равно, то ему тем более.       Мне и вправду плевать. Есть проблемы посерьёзнее чужой семьи, из-за которых постоянно отвлекаюсь и не могу напрямую заняться проектом «Деймос». Сейчас им руководит Томпсон. Не то, чтобы я сомневался, что он сделает всё возможное, чтобы остаться на плаву, но доверять уже не получается.       В последнее время всё катится к чёртовой матери… Конечно, не так стремительно, как в прошлый раз, когда за какие-то три дня моя жизнь и жизнь моих детей перевернулась с ног на голову, но тогда об этом хотя бы предупредили. Не покидает ощущение, что все настроены на то, чтобы выжить меня из компании: не убийством и даже не арестом. Я должен буду уйти по собственной воле. Но чёрта с два они получат! Ничто не сможет заставить меня сделать это! Нужны хорошие многочасовые пытки, чтобы я отказался от поста президента компании! Успокаивает тот факт, что по завещанию «Фостер Индастриз» переходит Крашу и Келли в соотношении восемь к одному в пользу сына. И если Томпсон с Мэтью надеются растащить мою долю, то будут неприятно удивлены, когда узнают, что придётся выживать ещё и их.       В кабинет заглядывает Келли. Видит, что я занят, но всё равно спрашивает:       — Ты занят?       — Подожди пять минут, — удаётся сохранить спокойствие, хотя нервы не к чёрту. Но она неправильно истолковывает слова и остаётся ждать в кабинете, прямо на софе позади Хикса. Уселась на самый край, словно забитая собачонка, косится украдкой на юриста, любопытная, раздражает только. Я бы, может, и не нервничал, если бы речь шла не о Норме. Приходится прервать разговор.       — Значит, до встречи? — понимает Хикс, которому я уже объяснял, что не сто́ит уведомлять детей о судьбе матери. — Хотелось бы организовать встречу втроём: я, вы и миссис… — на секунду запинается, вспоминает, что фамилия девочке ни о чём не скажет, но на всякий случай озвучивает имя мужа: — ...миссис Джеймс. Нужно распределить роли.       — А от меня-то что требуется? — огрызаюсь.       «Меня же не должно быть в городе!» — хочется возникнуть, но присутствие дочери останавливает.       — Это как раз тема предстоящего разговора. Я позвоню, — быстро собирается, поднимается и уходит.       Келли ещё некоторое время сидит молча. Оглядывается, как будто попала в кабинет впервые, останавливая взгляд на всём, что до этого видела только в кино: то на мини-баре за моей спиной, то на камере видеонаблюдения под потолком, то на встроенном в стену, но не скрытом сейфе. Молчу и я, откинувшись на спинку кресла и положив на живот сцепленные в замок руки. Недовольно буравлю дочь взглядом. Если начну говорить – начну орать.       — Пап, — мямлит под нос, наверняка решив, что, если произнести редко озвучиваемое слово, я оттаю. Но это не работает – я по-прежнему с трудом сдерживаюсь, чтобы не выгнать её из кабинета. И Келли приходится говорить на свой страх и риск: — Крашу нужна помощь. Он никогда тебя не попросит, но… но сам тоже не справится.       Не попросит. Зато прикажет.       — Что ему надо? — снисхожу до диалога. Вдруг скажет что-то важное, а не о пропавшей Саше.       — С Сашей что-то случилось. Она должна была вернуться из Швейцарии три дня назад. Телефон отключен. Мы волнуемся. Вдруг… А вдруг у неё проблемы? — и замолкает, уткнувшись в пол.       Какая же у меня предсказуемая дочь… Вся в мать, которая, как и задумывалось, сразу же согласилась на сделку. Никакой интриги.       Вечером того же дня, когда Краш пришёл с «просьбой» помочь найти его девушку, а Мартину был подарен второй шанс, поступило донесение от моих людей. Ничего такого – просто сын первым же рейсом вылетел в Нью-Йорк. Без предупреждения, без раздумий, без сестры. Я сначала подумал – домой, в свои хоромы. Устал от королевской жизни в тесном особняке. Но не угадал.       — Он в Америке? — спрашиваю притихшую дочь не для уточнения, а для создания иллюзии свободы. Пускай думает, что за ними не следят.       — Угу. В Гринвиче. Он хотел посоветоваться с Роном и, если понадобится, лететь в Италию.       Погодите-ка.       — В Швейцарию, ты хотела сказать? Женева – это Швейцария. Не Италия.       — Я знаю. Оказалось, у Саши там была всего лишь пересадка. А летела она из Италии, с Сицилии.       Стоп, стоп, стоп…       — С Сицилии?.. С чего ты взяла?       — Краш так сказал.       — А он-то откуда знает?!       — Я… не спрашивала… Это так важно?       — Ещё как, мать твою, важно!       Во-первых, есть риск, что сын возомнит себя героем и, сломя голову, ринется в сицилийское пекло! Прямо в лапы Рики! А во-вторых – кто ему рассказал? Кто?! Кто подтолкнул Краша в пропасть, чёрт бы его побрал!!       Молчит, партизанка. Забилась в угол, как кролик, только нос подрагивает – вот-вот заплачет. Непривычно ей слышать такой тон. Думала, добренький. Думала, нянчиться буду. И ведь нянчился бы, если бы делали, как скажу!       Стиснув зубы, чтобы не ляпнуть что-нибудь ещё, раздражённо загребаю в руку лежащий на столе мобильный телефон. Нахожу контакт «сын», нажимаю «вызов». Однако «контакт» молчит. Гудки идут, но никто не отвечает, отчего нервничаю ещё больше: если Краш уже у Рики, самое меньшее, что тот может потребовать – это выкуп. Об остальном даже думать не хочется.       — Он злится на тебя… Потому и не отвечает, — бурчит Келли, исподлобья наблюдая за моими перемещениями по кабинету с приложенной к уху трубке.       И мне тоже хочется так думать! Но, к сожалению, причина может быть не только в этом. А точнее, совсем… не в этом. Но надежда, как правило, умирает последней. Да… Наверное, сын просто злится. Глупое детское нежелание отвечать на звонки из-за глупой детской обиды. Сидит в каком-нибудь затхлом баре, опустошает один стакан виски за другим и жалуется на меня Грейсону-младшему. А как иначе?       — Позвони ты, — прекратив попытки, обращаюсь к дочери. Та поднимает недовольный взгляд, мол «обидел, а теперь как ни в чём не бывало просишь что-то сделать», но мне не до извинений: — Набери со своего телефона – тебе-то он точно ответит. Спроси, где находится, куда собирается. Если скажет, на Сицилию – дай мне трубку.       — Ты не хочешь, чтобы он искал Сашу?       — Звони уже! Все вопросы потом!       Хмурится, скрещивает руки, в одной из которых демонстративно держит телефон, отворачивается. Забастовка, по-видимому. Пока не попрошу прощения, подчиняться, думает, не будет.       Ох, как же сейчас не до этого! И как же сложно не переступить ту самую грань, отделяющую хорошего отца, готового закрыть глаза на самодурство детей, от строгого начальника, не терпящего неповиновения. Но когда, в мгновение ока оказавшись в нескольких дюймах от Келли, вырываю трубку и с немой ненавистью тычу ей в нос, девочка понимает – обиды потом.       Теперь она – с приложенным к уху аппаратом; а я – беспомощный наблюдатель.       Секунда – гудок.       Три – гудок.       Пять – гудок.       — Алло. Привет, Краш.       Значит, он не у Рики… Значит, ещё есть шанс его остановить… Значит…       — Э-э… Рон?.. Не Рон? А кто тогда? — теряется дочь и сталкивается со мной непонимающим взглядом. Только у меня он, скорее, обескураженный, оторопелый… Ведь этот вариант развития событий я намеренно не предусмотрел…       Медленно присаживаюсь на софу рядом с Келли. Она также медленно и безмолвно протягивает трубку мне.       — Вилли? С кем я сейчас имел честь общаться? Дочка? Такой сладкий голос. Ещё детский, конечно, но уже ясно – быть ей сердцеедкой. Впрочем, необязательно ждать совершеннолетия. По секрету – у нас любят и таких. Причём, даже больше, чем классику. Поэтому, если надумаешь… Алло, Вилли? Ты тут? Меня слышно? Чего звонил-то?       Слышу его, как в тумане…       — Пап, кто это?       И её тоже…       — А-а, видимо, всё-таки тут. Скажи, что я старый знакомый твоего друга, которого ты убил вместе с его сыном. Хорош дружок, неправда ли? А знаешь, что самое смешное? Что я не преследовал цели тебя достать. Ты сам меня надоумил. Сначала приспешники во главе с французиком, потом русская певичка. Теперь, вот, твой шакалёнок. Смешно, скажи же? Честно говоря, до всей этой заварушки мне казалось, что имею дело с профессиональной акулой. С такой, к которой не подступиться. Не зря же они не сумели загрести тебя в тюрягу. Десять лет гонялись и всё без толку! Оказалось… Прав был Ачи. Строишь из себя царя зверей, а на самом-то деле… Шакал – он и в Африке шакал.       — Условия? — набравшись уверенности в себе, произношу на выдохе. Хотя и так знаю ответ:       — Твоя жизнь в обмен на жизнь твоего щенка.

* * *

      Филипс был всегда самоуверен, жёсток, бескомпромиссен. Заключить сделку с «Филипс и Ко» было сродни уважению не только в странах Северной Америки, но и в Европе. Чем только не жертвовали, чтобы заручиться его поддержкой: и отказом от выручки со сделки, и дорогостоящими подарками, принципами, моралью, честью. Однако в тот день его словно подменили: позволил моим телохранителям ощупать карманы на предмет оружия, покорно проследовал в кабинет. Он бы, может, не побрезговал ударить меня лично – да так, чтоб побольнее, изо всех сил, вложив в удар и месть, и страх, и отчаянье. Может, убил бы. А может, отыгрался бы на детях, чтоб уж до конца утихомирить свою ненависть к Фостерам. Но оставалось лишь огрызаться:       — Вот, значит, где прячешься – в Канаде? Трусливый ублюдок. Получается, Томпсон официальный представитель, а ты – серый кардинал? Если не выходит решить вопрос мирно, решаете его из подполья?       — Не надо приплетать сюда Майка. Он не в курсе, что я вызвал тебя на встречу.       — Встречу… Это теперь так называется?       Честно говоря, я не оставил Филипсу выбора: похитил дочь, отправил ему видеодоказательство, потребовал подписать выгодный для «Фостер Индастриз» контракт. И ведь подписал! Он был уверен, что какая-то английская крыса, затаившаяся в норе до лучших времён, не посмеет покуситься на американского орлана. Решил, подпишет этот злосчастный контракт, заберёт дочь, а потом, когда она будет в безопасности, натравит на меня копов и разорвёт договорённость.       Как бы не так.       — Где она? — сквозь зубы уточнил Филипс о своей дочери, после того как была поставлена последняя подпись. — Я выполнил свою часть договора – выполни и ты свою: отпусти Джини и гарантируй нам безопасность, — но как бы он не старался сдерживать злость, без угроз не обошлось: — И моли бога, чтобы я не увидел на ней следов побоев.       Мне нравилась его беспомощность. Нравилось чувствовать себя хозяином судьбы одного из самых известных нефтемагнатов. Наверное, именно поэтому не удалось скрыть самодовольный оскал.       По одному лишь короткому кивку охранник понял, что нужно сделать.       В тот день таких жестов было два.       Джини не выглядела напуганной до смерти. Вместо того, чтобы боязливо передвигать ногами туда, куда толкнут, она упиралась, как могла. Конечно, все попытки были тщетны, но зато то, с каким упорством она вырывалась, наглядно доказало отцу, что её и вправду не трогали.       — Квиты? — переспросил Филипс, как бы намекая, что телохранитель должен отпустить девочку.       — Квиты, — подтвердил я и незаметно взял в руку приготовленный заранее пистолет.       Джини отпустили.       Он ни на секунду не сводил с меня глаз. Особенно с руки, спрятанной под столом. Однако это не помешало мне поднять её на девчонку, не успевшую сделать и двух шагов.       — Что творишь, мразь?! — заорал Филипс после первого косого выстрела: пуля, предназначавшаяся в голову, пронзила ей лишь плечо.       Девчонка взвизгнула, присела, интуитивно схватилась за рану. Теперь она, как и её папаша, не выглядела такой самоуверенной. Впрочем, уверенности стало ещё меньше, когда рванувшего, было, к дочери отца в охапку сгрёб в свои медвежьи объятия мой телохранитель.       — Не стреляй, паскуда! Мы же договорились!       — Что мне мешает это сделать? — непроизвольно усмехнулся в ответ, наставляя ствол пленнице в висок.       И в самом деле – что? Джини – здесь. Филипс – здесь. Я – в розыске. Майк – не при делах.       Ничто.