Деньги не пахнут

      Оба прямоугольные, цинковые, напоминают школьные локеры*. Оба запечатаны. В одном из них – мой сын. Есть ещё третий, но ему предстоит перелететь океан и вернуться к своему отцу, в Нью-Йорк, поэтому до тех пор остался в грузовом отсеке самолёта. Один из телохранителей начинает щёлкать креплениями, однако я его не тороплю. Наоборот – мысленно оттягиваю. Не хочу видеть тело… Только вопрос не в том, чего хочу, а в том, что надо. А надо убедиться, что задание выполнено дословно.       — В этом? — имея в виду Рики, смотрю на гроб, который приспешник кинулся вскрывать первым. А тот, кто доставил трупы – рыжеволосый мужчина средних лет, нанятый для руководства сицилийской операцией – спокойно кивает в ответ.       Но в "этом" оказывается не Рики:       Полуоткрытые стеклянные глаза – то ли голубые, то ли серые – наёмник закрыть не удосужился. Волосы слиплись в пряди от попавшей на них и засохшей крови. Некогда проткнутая пирсингом бровь порвана, словно дёрнули за кольцо: очевидно, рана сильно кровоточила, попадала в глаза и в рот и была вытерта плечом – по нему размазано грязное пятно. С кольцом-серьгой поступили также – мочка уха двоится, как змеиный язык. На шее неглубокие однотипные порезы от приставленного к горлу лезвия ножа. А грудь… Как решето. Сразу и не сосчитаешь, сколько всего пуль было выпущено. С десяток. Будто расстреляли в спешке. Чтобы наверняка.       И чем дольше на него смотрю, тем сильнее опускаются руки.       — Мы нашли его уже таким, — где-то за спиной оправдывается рыжий, переглядываясь со своим напарником. — Они, видимо, избавились от заложников сразу же, как только наши открыли огонь по охранникам. Предусмотрительные, черти. Но приказ есть приказ – задача-то была иная. И мы с ней справились.       Справились…       Из нагрудного кармана едва различимо торчит пропитанный кровью бумажный уголок. Цепляю указательным и большим пальцами, но не тут-то было – прилип, зараза. Отрывается; остаётся в руке. Мне бы плюнуть на него, но зачем-то слегка приподнимаю ткань кармана, просовываю ладонь и аккуратно отслаиваю.       — Открывать остальные? — задаёт глупый вопрос повинный в смерти Краша, только я, не отвлекаясь, продолжаю вытаскивать бумажку. Если отвечу, то обязательно сорвусь. А если сорвусь, вместо обещанной премии получит пулю в лоб.       К счастью для него, наёмник понимает без слов и берётся "распаковывать" второй гроб. Мне же удаётся высвободить продырявленный листок.       Оказывается, не послание и не последние слова. Гораздо прозаичнее – электронный билет: рейс LX2813, «Женева – Лондон», 19:10 по местному. Тот самый лист бумаги, который Краш разворачивал передо мной в качестве единственной улики и утверждал, что Саша в опасности и ей требуется помощь. Моя помощь. Которую я не предложил.       То был наш последний разговор.       Сворачиваю лист вдвое, просовываю обратно в карман. Рука остаётся лежать на липкой от крови груди.       Сомневаюсь ли в правильности решения пожертвовать сыном? Нет, нисколько. Ситуация сложилась таким образом, что предоставила нам два проигрышных варианта – либо его смерть, либо смерть обоих. Сомневаюсь ли в правильности решения отказать в помощи Саше? Да… Ещё как.       Если бы взял ситуацию под контроль… Если бы хотя бы обнадёжил ложным обещанием… Всё было бы по-другому: он бы не кинулся сломя голову в Катанию спасать невесту; он бы не втянул в это Рона, сына Стива Грейсона; он бы остался жив. Был ли у меня выбор? Конечно. И я им не воспользовался.       Протягиваю руку к лицу сына, кладу ладонь на глаза, опускаю веки.       Мой козырь побит. Осталось надеяться, что следующие карты пойдут в масть.       В кармане пиджака беззвучно дребезжит телефон. Наверное, Келли. Ждёт новостей о брате, волнуется. Ещё не знает, что это будет последняя "новость" о Краше. А я мнусь, сомневаюсь, словно нашкодивший щенок. Отвечать или не отвечать? Не уверен, нужно ли сейчас говорить ей об этом? Для начала надо отрепетировать официальную версию – импровизация ни к чему хорошему не приведёт.       — У вас телефон, — не выдерживает телохранитель.       «Думаешь, оглох от горя?» — одариваю его недружелюбным взглядом, а сам тянусь чистой рукой в карман, вытирая другую о брюки сына.       Дисплей светится именем… Рики? Что за?.. Разве он не должен покоиться в соседнем "локере"?       И прежде, чем ответить на звонок, подлетаю к вскрытому телохранителем второму гробу, чтобы удостовериться в бессмысленности своих подозрений:       Прострелянная в висок голова цела лишь наполовину. С левой стороны зияет внушительных размеров дыра, пробитая пулей с близкого расстояния. И хотя кровь частично застыла, от багровой лужи под затылком тянет тяжёлым сладковатым запахом с металлическим привкусом. Но меня не воротит, нет. Я увлечён изучением деталей и признаков, благодаря которым смогу быть уверен, что это именно тот труп, который мне нужен. Волосы, например, той же длины и цвета, что на фотографии, предоставленной Саше с целью поиска Николь. Те же усы, тот же чуть сгорбленный нос. А телефон пускай звонит, надрывается. Наверняка кто-нибудь из его прихвостней. Будет сыпать угрозами, оскорблениями. Оно мне надо?       Или…       — Третий внутри, — имеет в виду Рона смутившийся моим внезапно встревоженным видом наёмник. На автомате тычет в сторону самолёта.       Только мне не до третьего. Сознание полностью поглощено входящим звонком, вызов которого неизвестный собеседник до сих пор не сбросил. И нет бы мне его отключить! Отключить и забыть – какая разница, кто хочет перекинуться парой нелестных слов! Но зачем-то нажимаю кнопку «принять».       — Как слышно, Вилли? Узнал, надеюсь? — смеющимся голосом спрашивает в трубке Рики. — Думаю, уже догадался, зачем звоню? Хочу лично оповестить о своём здоровье. Я живее всех живых. Чего не скажешь о твоём шакалёнке, верно?       — Ах ты, мразь… — вырывается ненарочно. Не свожу глаз с трупа Лжерики. Оказывается, и волосы-то у него чуть короче, и усы гуще, и нос недостаточно сгорблен.       — Но, но! Был уговор: приезжаешь – спасаешь сына. Присылаешь убийц – получаешь тело. Всё правильно?       — Правильно.       — Значит, квиты? Кровь за кровь. Причём заметь – ты-то убил и Ачиля, и его отпрыска, а я останавливаюсь, убив только… как его звали, напомни?       — Краш.       — Только одного Краша. Выгодно, согла… — и обрывается, когда я выстреливаю в неподозревающую рыжую голову. — Что это было? — любопытничает уже через несколько секунд. — Неужели самоубийство? Вилли? Ты ещё тут или уже на том свете?       Руководивший штурмом наёмник грузно падает на пол лицом вниз. Его напарник, безрассудно прибыв на заранее провальную сделку без оружия, оторопело переводит взгляд с меня на ощетинившихся стволами телохранителей. Похож на загнанную в угол крысу. Бормочет что-то про молчание, про желание жить. Не понимает, чем вызвана агрессия, но на всякий случай клянётся, что лишь выполнял приказы рыжеволосого и совершенно ни в чём не виноват.       — Не дождёшься, — с опозданием отвечаю итальянцу сразу после того, как смолк гомон четырёх пистолетов. Изрешечённое тело крысы упало почти рядом с руководителем.       А на том конце слышу усмешку:       — Зря ты так с ними. Они и вправду до последнего считали, что убили именно меня. Так ведь и было задумано. Похож, согласись? Специально проводил кастинг. Специально "нарастили" усы.       Нет сил отвечать… Куда-то улетучилась злость. Выместил, наверное. И на смену пришло знакомое когда-то отчаянье.

* * *

      Я смутно представлял сына в кресле президента компании. И дело не в вызывающем внешнем виде – дело в характере:       Он понимал, что такое самостоятельность – приходилось выживать в чужой стране. Понимал, что такое ответственность – приходилось опекать сестру. Знал, как добиться своего, умел выйти сухим из воды. Только этого было мало. Сын не признавал авторитета «Фостер Индастриз» перед семьёй – он был готов бросить всё ради любимых людей. Не умел распоряжаться чужими судьбами. Не считал нужным терпеть общество малоприятных ему людей. Говорил то, что, называется, на уме. Его, может, и заинтересовали большие деньги, но только как результат – сам процесс "добычи" сыну был неинтересен. И всё это на фоне общей ненависти к компании, по вине которой, как считал Краш, убили Норму.       Но я ни секунды не сомневался, кто должен был занять моё место – ни двадцать два года назад в день рождения первенца, ни после встречи с ним в вонючем пабе через десять лет бегства от закона. Ведь не было выбора между сыновьями. А дочь не рассматривалась на роль главного акционера лишь из принципа. И теперь, когда из наследников осталась одна Келли, перестроиться стало мучительно трудно.       — Уильям? — выдёргивает из забытья Норма… точнее, Викки. Прищуривается, словно вчитывается в написанное на лбу беспокойство. Однако из-за "неразборчивого почерка" ничего не понимает. Подозревает, что пекусь о том, куда бы свалить на время судебных разбирательств. Мимо. На самом деле, я пекусь о семейном наследии.       Она сидит в кресле напротив адвоката Хикса – съёжившаяся, нахмуренная. Ещё бы – ведь её жизнь во второй раз перевернётся с ног на голову. А всё ради чего? Ради пятиминутной встречи с детьми? Она даже не знает, что этим утром стало известно о смерти Краша! Что никакого свидания с Келли не планировалось изначально! Глупая доверчивая женщина со своими глупыми женскими прихотями! Верит на слово, хотя не первый год знакомы… Неужели так трудно настоять на своём, а уж потом выполнять мои условия?! Неужели жизнь её ничему не научила?!       — Дура… — бубню себе под нос и встаю с места, чтобы изучить содержимое навесных шкафчиков, в одном из которых уж наверняка должна быть запрятана бутылка дешёвого виски.       Ей кажется, что ослышалась. Делает вид, будто не про неё. Прерывает монотонную речь адвоката, вскакивает следом и помогает найти алкоголь.       Спасибо и на том! Только от этого моё отношение к тебе не изменится…       — Смею напомнить, миссис Ренолдз, — продолжает Хикс вводить её в курс дела, пока Норма достаёт стаканы под виски, — что программа защиты свидетелей подразумевает полную изоляцию от… от привычного уклада жизни. Сразу после суда вас и членов вашей семьи перевезут под вооружённой охраной в, так называемый, ориентационный центр или, иначе, безопасный дом. Уверяю, мимо его видеокамер не проскочит ни одна мышь, а вокруг выстроен забор, способный выдержать взрыв бомбы. Там вы пробудете две недели.       — Две недели?..       — Именно две. А по истечению этого времени вас снова посадят в автомобиль с полностью затонированными стёклами и отправят в аэропорт. Вот, скажите, миссис Ренолдз куда бы вы хотели отправиться?       — Ну, не знаю… — мямлит Норма. — Не уверена, что мы к этому готовы.       И пока она разливает бутылку по трём стаканам, а Хикс спешит заверить, что это единственный способ сохранить благополучие семьи, я первым замечаю заглянувшего в гостиную мальчишку Ренолдзов. Взъерошенный, как воробей, он открыто смотрит мне в глаза и что-то лопочет на своём, воробьином. Улыбается, глупый, когда делаю шаг навстречу и поднимаю его на руки. Весит не больше денежного кейса. Зачем-то тянет ладошку к моей щеке, легонько прикасается, как будто ставит отпечаток на Аллее славы**, а увидев, что я наигранно сморщиваюсь, начинает забавно смеяться. Но, стоит Норме обратить на нас внимание, как раздаётся звук битого стекла, и смех тут же обрывается.       — Краш! Боже мой… — причитает женщина, не зная, за что хвататься – отбирать ангелочка у дьявола или вытирать пятно на только что испорченном ковре.       Хикс кидается собирать осколки. Норма, за секунду оценив, что вырывать сына из рук будет не лучшей идеей, присоединяется к адвокату, хотя сама, вижу, то и дело косится в нашу сторону. Как будто сможет что-то изменить, наивная. Да не трону я его! Не трону! Мне он без надобности! А если понадобится, ты ему уже ничем не поможешь.       — Подумайте о сыне, миссис Ренолдз, — не прекращая шарить рукой по ковру в поисках невидимых стекляшек, настаивает Хикс. — Злоумышленник не пожалеет ни вас, ни мужа, ни ребёнка. Всё, что требуется – только согласие. За две недели пребывания в ориентационном центре вам сменят имя, при желании – внеш…       — Да знаю я! — внезапно вспыхивает миссис Ренолдз. — Что вы мне тут рассказываете! Имя, внешность, историю, гражданство… Когда же это всё закончится! Устала я, понимаете? Устала… — поднимается на ноги, подходит ко мне вплотную, без страха и сомнений забирает мальчишку из рук. А я и не противлюсь. Тоже в каком-то смысле… устал.       Возмущённый адвокат встаёт с колен следом за ней. Неблагодарная женщина – не оценила его желания помочь! Ведь программа защиты свидетелей была чисто его инициативой! Один не поддержал, другая отказалась – тьфу!       — Значит, останетесь без защиты, — гордо пожав плечами, заключает Хикс, аккуратно укладывает в свой кейс пару вынутых для Нормы документов, щёлкает замками и направляется к выходу. Правда, достаточно медленно, чтобы она могла передумать, но достаточно быстро, чтобы не успела принять взвешенное решение. И это срабатывает:       — Ну, погодите же! Чего так сразу… Просто я уже не первый раз. Знаю, плавали, как говорится.       — Плавали, — бессмысленно повторяет за матерью карапуз, а сам смотрит на меня, как будто нашёл лучшего собеседника. Только мне уже не до него: стоило приложиться к краю стакана, как мысли вновь окунулись в сегодняшнее утро, к телу покойного сына:       Порванная бровь, мочка уха, резанные раны на шее – итальянец не стеснялся издеваться над своим пленником. Неизвестно, что ещё пришлось испытать Крашу перед смертью… Я уже не говорю о его возлюбленной, информация о которой затерялась в недрах прожорливой Сицилии. Конечно, можно было бы заняться её поисками, но… Ради чего? Ради кого? Это имело бы смысл, если бы Краш остался жив. Так можно было бы загладить свою вину. Только теперь ему всё равно. Лежит себе преспокойненько, готовится к траурной церемонии, пока я решаю какие-то бессмысленные вопросы по поводу своей роли в предстоящем суде. А его друг, Рон Грейсон, бездумно откликнувшийся на зов о помощи, прямо сейчас в цинковом гробу пересекает Атлантический океан, чтобы предстать перед своим отцом, в лице которого я, скорее всего, нажил ещё одного врага. Впрочем, Стив стал таковым ещё со времён университета – сразу после несчастного случая. Увы, с сегодняшнего дня вражда станет неприкрытой.       Неужели после всего этого Рики в самом деле считает, что мы останемся квиты? Да чёрта с два! Достану его из-под земли! Из принципа или ради кровной мести! Вот, только, похороню сына, посажу Мэтта, разберусь с предложением Томпсона, накажу Мартина, найду Николь и выдам дочь за Бессонова…       Мелочи.       — Уилл? Слышишь? О чём задумался, Уилл? — возвращаюсь к реальности через любопытство бывшей супруги. Рассеянно оглядываюсь: адвоката и след простыл – только я, она и малыш Краш.       — Где Хикс?       — Попрощался. Ты даже кивнул.       Опускаю взгляд в стакан. Тот пуст. Как и половина бутылки, которую, вроде бы, разливали на троих.       — Ты раньше почти не пил, — аккуратно делает замечание, когда вновь наполняю его до краёв. — Ну, по крайней мере, не такое…       Раньше…       Все любят сравнивать "сейчас" с "раньше"…       — Ты всё пропустил, да?       Проницательная моя…       — Если интересно, то иск я подам уже завтра… А тебе, вплоть до суда над твоим братом, нужно будет временно покинуть Англию. Желательно, не в Европу. Чем дальше, тем лучше…       — Я никуда не поеду, — начинаю уверенно, но потом добавляю: — По крайней мере, ближайшие три дня.       — Только не говори, что твои проблемы серьёзнее моих, — сменив интонацию голоса, рычит Норма.       И не скажу. Потому что сама знает, что они всегда были серьёзнее. Но, судя по тому, что молчание было воспринято недоумением, супруга ожидала несколько иной реакции.       — Слушай… — смягчается; наверное, будет просить свидание с детьми. — Я почти выполнила свою часть уговора. Осталось лишь дождаться суда. Но перед тем, как снова сменить имя и исчезнуть… Да, знаю, что ты, скорее всего, обманул. Что ничего такого не планировал. Но… перед тем, как уйти, пожалуйста… всего одним глазком… Позволь с ними увидеться.       — Нет.       — Уилл… Тебе не понять, каково это, когда твои дети… Нет, неудачный пример.       — Я сказал нет!!! — взрываюсь, и мальчишка, от неожиданности чуть ли не подпрыгнувший на коленях матери, напугано таращится глазами-блюдцами.       Первые секунды у неё те же глаза, но потом от злости сужаются в щёлки.       — Я ведь могу и передумать, — угрожает. — И не будет никакого суда. Поэтому, если хочешь, чтобы я тебе помогла, будь добр, выполни свою часть уговора!       Сжимаю зубы так, что на скулах показываются желваки.       — Передумать, говоришь? — переспрашиваю вполголоса, едва сдерживая желание запустить в неё стаканом с виски.       — Ну, только если откажешь…       Медленно поднимаюсь с места, подхожу к ребёнку вплотную. В одной руке по-прежнему сжимаю стакан, другую опускаю во внутренний карман пиджака. И как же, чёрт возьми, приятно видеть, как только что агрессивно настроенная тигрица ради своего чада превращается в послушного котёнка. Ну, а как ей вести себя иначе, если в висок малыша Краша упирается ствол пистолета? Это только он не понимает, что оружие не игрушка: подставляет под дуло лоб, тянет к нему руки, трогает, изучает. А у его матери от каждого действия сына перехватывает дыхание. Одно неловкое движение – и мой палец спустит крючок.       Безотказный механизм оказания давления!       — Я тебя поняла… — едва слышно произносит Норма и осторожно прикасается к моей руке, чтобы обезопасить ничего не подозревающего сынишку.       Но не тут-то было! Это только разжигает злость. Отдёргиваю пистолет и снова приставляю к мальчишечьей голове. И, судя по тому, что карапуз начинает отмахиваться, тычу в него стволом чуть яростнее предыдущего раза.       — Ни черта ты не поняла, — рычу сквозь зубы. Негромко, но отчего-то в хриплом голосе проскакивает что-то тяжёлое, отчаявшееся. — Мне ничего не стоит продырявить его маленькую башку. Будешь до самого возвращения своего Джимми собирать с себя его птичьи мозги.       — Уилл, пожалуйста… — не сдерживает слёз. Страшно стало, дурочке. Однако меня слёзы только подстёгивают:       — Закрой рот и не перебивай. Шантажистка хренова. Передумать захотела, да? Будешь перечить моим планам, да? Ну, вперёд! Вперёд!!! Только никакая программа защиты свидетелей не спасёт от меня вашу паршивую семейку! На твоих же глазах выпотрошу сначала мужа, потом скормлю псам сына! И не отвернёшься, и не зажмуришься. Заставлю смотреть, уж поверь.       Мальчишка начинает хныкать, брыкаться. То ли интонация так подействовала, то ли не хочет, чтобы Норма прижимала его лицом к своей груди. Но от меня его всё равно не спрячешь. Я с тем же успехом целюсь маленькому Ренолдзу в затылок.       — Убери, я прошу…       — Заткнись, дура! Я ещё не договорил! Спряталась за чужой фамилией, заделала нового спиногрыза и, считаешь, начала новую жизнь? Новую жизнь со старым именем? Ты чем думала, когда называла его Крашем?! Кто дал такое право?! Ты же понятия не имеешь, почему его так назвали! Понятия не имеешь, кто придумал это имя!!!       — А…лекс…       Палец по-прежнему сжимает спусковой крючок пистолета. Норма этого уже не видит: развернулась полубоком, загородив собой маленькое тельце; сжалась в клубок, уткнувшись носом в макушку своего отпрыска. Не ревёт, но с периодичностью вздрагивает – подавляет внутренние рыдания.       Судорожно сглатываю.       — Переименуешь по программе этой самой… защиты, — голос предательски садится, хрипит. Рука бессильно опускается вместе с оружием. — Спрячьтесь так, чтобы никто не нашёл. Ни Мэтт, ни я… — смотрю вроде на них, а вроде и сквозь них, в пустоту. — И никогда не вспоминай Фостеров. Ни меня… ни детей…