Деньги не пахнут

      Словно под стать событию, над кладбищем собрались грязные грозовые тучи. Не холодно, но многие приезжие поверх чёрных пиджаков накинули осеннее пальто. Подходят по очереди, соболезнуют горем убитому отцу. А на Келли, стоящую тут же, в шаге от меня, кидают короткий взгляд и молча заворачивают к месту будущего захоронения, где в гробу из красного дерева терпеливо дожидается виновник "торжества". Правда, так даже лучше. От лицемерных сочувствий становится только тошно.       Вот, Мэтт:       Прибыл к началу траурной церемонии в сопровождении многочисленной семьи. Всех привёз, никого не забыл: и жену, и дочерей с их мужьями, и даже внуков. Натянул на самодовольную улыбку маску сожаления, проинструктировал своих, как ею пользоваться, какие слова говорить, и направился напрямую ко мне – репетировать.       Раздражает…       — Уилл, прими мои соболезнования, — наигранно вздыхает. Протягивает открытую ладонь – то ли в приветственном жесте, то ли, чтобы ещё в большей мере выразить сочувствие. Но поскольку взаимностью не отвечаю, сам проявляется инициативу и хватает за руку. — Прочь обиды, братишка. В такой-то день… Гибель Краша бьёт не только по тебе – она ударила по всем Фостерам. Конечно, не к месту будет сказано, но у тебя ещё есть время, скажем так… наверстать упущенное, — всё ещё держится за меня обеими руками – одной за ладонь, другой под локоть. Слегка притягивает ближе, наклоняется к уху: — Отец возлагал на вас такие надежды. На тебя и на твоего сына – наследника фамилии, — принюхивается и всё также тихо уточняет: — Выпил что ли?       Однако никакой реакции не следует. Мне нечем парировать.       — Мистер Уильям, — втискивается между нами его супруга. Сьюзан, кажется. Полноватая пожилая женщина в чёрном платье и шляпе, с которой на глаза падает вуаль. — Такое горе, мистер Уильям. Кто бы мог подумать… Сколько лет-то ему было? Двадцать?       — Двадцать два, — за меня отвечает Мэтью и не стесняется лишний раз, как он думает, полоснуть по ране: — Страшно, когда родители переживают своих детей. Врагу не пожелаешь.       Отчего-то вспоминаются все дети, убитые мной в попытке руководить действиями их родителей: и дочь Филипса, окрещённая тайным узником во времена контроля за «Фостер Индастриз» из подполья; и сын Ачиля, поплатившийся за длинный язык; и ещё пара-тройка сыновей и дочерей отцов, имеющих для меня хоть какой-то интерес. К этому списку чуть, было, не присоединилась Норма с Лжекрашем. Отчаянье и алкоголь сделали своё дело: разворошили эмоции, столкнули со страхами, лишили хладнокровия. Вовремя вернувшийся разум не позволил лишить жизни человека, мать которого ещё может пригодиться.       — А ты Келли, верно? — переключается Мэтт на дочь. — Помню тебя совсем крохой. Жаль, конечно, что мы с братом почти не общаемся. Вы с Мэгги могли бы подружиться. Она всего на год старше тебя, — смотрит ей в глаза и улыбается, паскуда. Если бы Келли знала, кто нанял убийц Нормы, не смогла бы даже стоять рядом. — Кстати, где Мэг, Сьюзи? — обращается к жене, и та, помотав головой в поисках младшей дочери, констатирует: «Возле Эммета».       Эммет – единственный сын и гордость Майкла Томпсона. Майк не говорит о нём слишком часто, но недавно признался, что последние два года моего отсутствия позволял сыну присутствовать на совещаниях и некоторых сделках. А ещё парень готовился поступать в Кембридж, однако, из-за того, что отец по неосторожности попался семье на глаза вместе с любовницей, провалил вступительные экзамены ему назло. Правда, это не помешало поступить в заранее загаданное отцом учебное заведение.       — Я же сказал ей, чтобы не отходила! — ворчит брат и уже трогается, чтобы вернуть дочь на место, но Сьюзан незаметно цепляет супруга за руку, и тот останавливается.       Эммет ненамного младше Мэг, однако со стороны и вовсе кажется, будто ровесники. Стоят вдали от родителей, заговорщицки переглядываются, перекидываются короткими фразами. И меня осеняет…       Вот тот самый кандидат на руку Маргарет Фостер. Вот тот самый "денежный мешок", за которого брат отдаст свою дочь. Это Эммет должен помочь Мэтту выиграть у меня пари. Это Эммет должен стать будущим президентом «Фостер Индастриз».       Их отношения не спонтанны и не случайны. Сам Томпсон стелет им красную ковровую дорожку. Но, поскольку Майкл вряд ли согласится на этот брак, если мой братец не уступит бо́льшую часть своей доли, делаю вывод, что их план давно обдуман, обговорен и юридически закреплён. Правда, всё это не имеет значения, если я, подсобив в продвижении Максиму Бессонову, не позволю Эммету вырваться в лидеры и выиграю пари.       — Уилл, — хлопает по плечу Майкл, когда чета Фостеров отходит на второй план, — сочувствую, дружище. Кто бы мог подумать… Ты как?       Я молчаливее обычного. Но в глазах ни капли сожаления.       — Молодец, держишься, — подыгрывает заместитель. Знает, что ничего, присущее родителю в таких ситуациях, не испытываю, а загружен лишь мыслями о своём будущем и будущем нефтяной компании… И тем, как бы незаметно опрокинуть флягу с Хеннесси. — А ты? — переключается на Келли. — Ты же сильная девочка. Спрячь слёзы, — тянет руку к её щеке, как вдруг я перехватываю запястье:       — Оставь её, — рычу вслух, укрощая желание сказать: «Двуличный ублюдок». Вся его доброжелательность и забота – лишь фарс. Майк доказал это, попросив меня выйти из игры. Я сыграл свою роль в его спектакле – пора на поклон.       В ответ лишь улыбается уголком рта – спокойно так, невинно. Беспрекословно подчиняется и опускает руку – даёт в последний раз почувствовать себя хозяином.       — Я тебе не враг, Уилл. Всего лишь бизнес, — произносит вполголоса заезженную фразу в тот момент, когда священник затягивается молитвой, и, как ни в чём не бывало, вливается в толпу внемлющих.       Раздражает…       Всего лишь бизнес, ставший смыслом жизни.       Я не раздавлен и не отчаялся. Но, признаюсь, потерян… Оглядываю всех рассеянно, будто ищу кого-то. Замечаю Макса, держащего под руку темноволосую женщину лет тридцати и печально склонивших головы над телом моего сына. Наверняка, погружены в собственные мысли о том, чем лично для них обернётся смерть единственного наследника фамилии. О том, какой процент «Фостер Индастриз» теперь достанется Келли. О том, как выгодно продать её долю.       За ними столпилась многочисленная семья брата. Двое мальчишек и девчонка – его внуки и внучка – явно не понимают, где находятся: задирают друг друга, переговариваются, хихикают. Родители, конечно, делают замечания, держат чад за руки, но это не сильно помогает.       Раздражают…       Дочь скромно стоит рядышком, за спиной. Не торопится пробиваться вперёд, к брату. Наверное, думает, что, если не увидит Краша мёртвым, то в памяти он навсегда останется живым – тем, кто придёт на помощь по первому зову; тем, кто решит все её детские проблемы.       Вздор…       Делаю шаг вбок и назад, за Келли. Таким образом, она оказывается в первом ряду, прямо перед усопшим. И хотя девочка достойно приняла мою "добродетель", на всякий случай кладу руки ей на плечи.       Никто из присутствующих не может представить, насколько Келли сейчас тяжело. Для большинства это событие – лишь дань почтения семье с громкой фамилией. Вежливый жест в память об удачных сделках с «Фостер Индастриз». Способ показаться на глаза, напомнить о себе с оглядкой на будущее сотрудничество. Для других – возможность лично убедиться в смерти наследника. Мужчины, лицемерно склонившиеся над телом моего сына, ежеминутно посматривают на часы, силой мысли подгоняя уснувшее время. Женщины прикладывают платки к уголкам глаз, имитируя фальшивую жалость. Ни они, ни даже я никогда не сможем понять, что чувствует девочка, для которой брат был единственным и… скажем так, "постоянным" родным человеком. Отец сбежал, когда ей было четыре. Мать "умерла", когда ей было шесть. А Краш был всегда.       Монотонный голос священника нагоняет тоску. Он неустанно водит глазами по строкам библии, хотя, уверен, давно знает её наизусть, изредка отвлекаясь, чтобы наложить на себя крест. А загипнотизированная толпа повторяет. Повторяет и Келли. И Макс с любовницей, и Томпсон, и выводок брата. Не повторяет только сам Мэтт. Как и я.       До того, как Майкл огорошил новостью о том, что намерен сместить меня с президентского кресла, первостепенной задачей было прижать Мэтта к ногтю и призвать к ответственности за покушение на бывшую жену. Это избавило бы меня от многих проблем. А теперь, когда суд над братом ничего не изменит, приоритеты поменялись. Теперь я вынужден бороться с человеком, который знает про меня всё, а я про него – ничего.       «Не разбазаривай людей, на которых мог бы положиться», — когда-то сказал Томпсон.       Где Джон, готовый прыгнуть под пули ради спасения своего начальника? Бездумно отправлен в самое пекло.       Где Ренар, спасший моих детей вопреки приказу своего начальника? Наказан за чужое покушение.       Где Лиза, не предавшая меня, несмотря на домогательства? Убита за брак с Ренаром.       Где Мартин, выручивший… Кстати, где Мартин?       Верчу головой в поисках пропавшего доктора. Ну, не мог же он не проводить Краша в последний путь! Уж слишком сентиментален, когда дело касается детей. Даю слово, что не тронул бы! Во время похорон – подобно водяному перемирию – действует тот же закон, что и в джунглях. За убийство у водопоя… точнее, у могилы… полагается смерть*.       Стива, разумеется, тоже не видно. У него сегодня другие, но очень похожие заботы – похороны своего сына. Никогда не забуду наш вчерашний, полный ненависти, боли и отчаянья, разговор: проклятья, обещание отомстить; до скрежета сжатые зубы; срывающийся на хрип голос; осознание собственного бессилия, беспомощности, бесполезности. А я лишь слушал. Слушал и молчал. Мои мотивы понятны лишь мне. Ни Стив, ни Томпсон, ни Мэтт никогда не поймут, почему даже не попытался спасти Краша. Почему не рискнул согласиться на условия итальянца. Почему хладнокровно послал к нему своих убийц.       Отвлекшись на собственные мысли, не сразу замечаю, что Келли пропускает перекрестия – оцепенела, точно увидела привидение. Кажется, смотрит куда-то в толпу напротив, за спины многочисленных родственников. Интуитивно наклоняюсь, заглядываю в глаза дочери, пытаюсь проследить за взглядом и…       Она.       Норма.       Натянула длиннополую шляпу на глаза, занавесила лицо полупрозрачной вуалью и, думает, никто не узнает. Правда, белокурые пряди спрятать не удосужилась, и те ровными гладкими локонами лежат по плечам чёрного пальто. Подобно дочери, она не рвётся вперёд, чтобы взглянуть на Краша; не видит и меня. Зато отлично видит Келли. Как и Келли отлично видит мать.       Глупая… какая же глупая женщина… Насколько надо быть бестолковой, чтобы добровольно показаться всем своим недоброжелателям?! Вот и Майк, заподозривший во мне с дочерью неладное, обводит собравшихся хладнокровным взглядом в поисках причины, завладевшей нашим вниманием. Спасибо, хоть хватило ума встать за спину своему главному неприятелю – моему брату. Но это не поможет, если Томпсон даст ему знак…       Уходи, сумасшедшая…       Ради своего же блага…       И моего, разумеется – ей ещё в суде выступать.       — Пап… — едва слышно бормочет Келли, явно собираясь подлить масла в огонь. И молчит. Не может выдавить ни слова.       — Ничего не говори.       — Пап… Это… она?       — Не смотри. В ту. Сторону.       — Но это же… мама?       — Келли, — шепчу так тихо, насколько это возможно, — веди себя достойно. Леди не подобает…       — Ма… ма…       Норма её не слышит – никто не слышит, – но последнее слово смогла прочесть по губам. И от того, что они видят друг друга, чувствуют друг друга, взволнованы друг другом, но не могут ни поговорить, ни прикоснуться, в горле дочери стоит жёсткий ком, не позволяющий свободно вдохнуть, а в глазах матери – слёзы. А ведь прошло не так много времени после известия о смерти последней. Не так много, чтобы забыть, но достаточно, чтобы смириться.       Этот день для Келли – самый тяжёлый в её жизни.       Зато потом будет проще.       — Мама… — зовёт чуть громче, и мне приходится отвлечь внимание дочери: резко поворачиваю лицом к себе, спиной к покойному; обхватываю ладонями за голову, приподнимаю так, чтобы видеть пустые глаза. — Там… ма… — не сопротивляется, но говорит так тихо, что даже мне приходится прислушиваться.       — Т-ш-ш. Тебе показалось.       — Там…       — Тише, девочка. Тише. Посмотри на меня. Посмотри. Вот, — прижимаю к себе; вдыхаю давно забытый аромат духов Нормы; прислоняюсь губами к уху: — Я тебя понимаю. Тебе больно. Страшно. Цепляешься за прошлое, вспоминаешь брата… и мать. Не можешь поверить, что это не ночной кошмар. Не представляешь, как будешь жить дальше. Но это уже в прошлом. Пусть и не в далёком. Понимаешь? Прошлое не изменить. Прошлым нельзя жить. Надо найти в себе силы для настоящего и будущего. Надо перебороть себя. Найти смысл в другом – в том, что не может умереть. Понимаешь? То, что будет с тобой до конца.       Рядом стоящие женщины умилительно улыбаются нашим трогательным объятиям. Две из них даже сумели выдавить из себя вполне настоящие слезинки. Ну, разве не прекрасно? Заботливый отец успокаивает расстроенную дочь. А вот Нормы за спиной брата уже нет.       — Я… её… ви… дела…       — Говорю же – показалось.       Выглядывает из-за плеча. Всматривается. Обманывается. Зажмуривается и утыкается мокрыми глазами мне в грудь.       Так и стоим до окончания последней молитвы.       Раздражает…       Блеснув циферблатом золотых часов, поворачиваю запястье и, на расстоянии полусогнутой руки, заведённой за спину дочери, приглядываюсь к стрелке. Почти два. Закончивший свою работу, священник окидывает толпу покровительственным взглядом и интересуется, есть ли желающие сказать о покойном несколько слов. Засуетились впереди стоящие. Отводят взгляды, утыкаются в ботинки, в часы. Переглядываются, косятся на меня. Самые наглые задевают локтями, шепчут: «Иди. Иди, скажи. Ты же отец – иди. Скажи».       Я-то скажу. Только не обещаю, что вам это понравится.       Но стоит отстранить от себя Келли, как у подножия гроба вырастает Томпсон. Как всегда спокойный, уравновешенный – он производит впечатление хозяина над ситуацией. Можно быть уверенным – своими речами Майк попытается уколоть так, что никто, кроме меня, не поймёт.       — Признаться честно, я видел его два или три раза за всю жизнь, — начинает издалека, собрав на себе любопытные взгляды. — Пару раз ещё совсем зелёным мальчишкой, а последний – буквально за несколько дней до гибели. И да – я его, конечно, не узнал. Но не потому, — делает многозначительную паузу, намекая на привычку вычурно одеваться. Оглядывает мирно лежащего парня, который сейчас в чёрном костюме с белой рубашкой. С зачёсанными назад неестественного окраса волосами. Без серьги, без пирсинга в брови. Лишь с татуировкой, выглядывающей над воротом. — Несмотря на внешнюю схожесть, сын был полной противоположностью своему отцу, — горько усмехается, когда сталкиваемся взглядами. — Лёд и пламя. Точнее сказать, пламя и лёд. В нём было больше человечности, чем в любом из нас. Ни капли фальши и лжи. Никакого притворства. Он был настоящим.       Не задевает. Совсем. Лишь раздражает.       Зато задевает Келли. Причём в самую больную точку.       — Несмотря на знатное происхождение, судьба была неблагосклонна. Краш не достиг совершеннолетия, когда пришлось расстаться с безмятежностью и окунуться в жестокие реалии жизни. Он каждый день боролся не только за свою жизнь, но и за жизнью своей младшей сестры.       Задумываюсь…       Но не о том:       Есть ли способ задержаться в президентском кресле, если на сегодняшний день не осталось ни одного человека, кому можно было бы доверять? Как бороться с Мэттом, пресмыкающимся перед Томпсоном? Как бороться с самим Томпсоном?.. Стоит ли избавиться от Рики, и по сей день представляющим для меня угрозу? Можно ли довериться Бессонову? Можно ли доверить ему Келли? Ждать ли мести от Стива? Что изменится после моего ухода из «Фостер Индастриз»? А после смерти?..