* * *
Они разошлись. Все они – лицемерные, двуличные, лживые ублюдки – наконец-то разъехались по своим имениям: и Плеттеры, которые видели в смерти моей жены возможность снова попытаться навязать Фостерам свою дочь; и Бишопы, за счёт которых компания «Фостер Индастриз» пыталась подняться на ступень выше; и Аддингтоны, что не упускали любой возможности попасться отцу на глаза… И Чапманы, и Хиггинзы, и Макдаффы, и Уолиссы! Им всем что-то было надо! Им наплевать на погибшую! Они пришли ради своей цели! Своей! А не ради Алекс… Им было наплевать… Наплевать… Остался лишь малознакомый доктор Мартин. Я слышал его голос в холле. Он говорил с отцом. Говорил, чтобы тот внимательно присматривал за мной хотя бы в первую неделю. Что я очень стараюсь держаться, но то, что на похоронах выглядел совершенно безразличным, ещё не доказательство душевного равновесия. И хорошо, что доктор не рассказал ему, как я вёл себя в первые минуты после шока. Ведь то, что один из сыновей Фостера больше походил на безумца, отцу вряд ли бы понравилось. Однако по голосу – холодному, уравновешенному, но в этот раз непривычно тихому – не удалось определить, согласился ли он с доктором. Зато была отчётлива слышна заключительная фраза: — Женится на Плеттер и забудет. Женится… И забудет… Женится! На Плеттер! На Норме Плеттер! Этой смазливой белобрысой дурочке! И забудет!! На Норме, которая заменит мне Алекс! На Норме, которая заменит Крашу мать! На Норме, которая родит мне детей! На Норме, на Норме, на Норме!!! И ни черта не забудет… Тиканье часов становилось всё более невыносимым. Голос Мартина, доносившийся из холла, затих. Только часы, внезапно синхронизировавшиеся с биением сердца. Всё громче и громче. И мысли об обезображенном теле Алекс, воспроизводящие в голове обрывки воспоминаний: торчащие наружу сломанные рёбра; неестественно вывернутая посиневшая шея; пустой стеклянный взгляд, застывший задолго до того, как её нашли; холодная, как лёд, и белая, как снег, рука… Я чувствовал этот холод до сих пор. Жёсткий ком в горле затруднил дыхание, на глаза навернулись слёзы. Каждый вдох отдавался в ушах белым шумом. А внутри всё горело, жгло, будто закипала кровь. Я не хотел больше думать о ней. Но ни о чём другом не мог. Старые напольные часы в углу отцовского кабинета всё не утихали. Сердце уже не билось в такт – оно участилось от мысли, что всё это можно прекратить. Больше не будет ни Алекс. Ни Нормы. Ни меня. — Уильям… — сквозь завесу послышался кроткий голос Мартина. — Опустите… пистолет. Картинки той страшной аварии рассеялись, и я увидел перед собой доктора – слегка взлохмаченного, испуганного, старательно не делающего резких движений. Один неверный жест, одно неверное слово – и я бы прострелил себе тупую башку. Ох, как же было беспечно со стороны отца позволять сыновьям беспрепятственно входить в его кабинет и знать, где он прятал оружие. — Послушайте, друг мой… Вдох. Мне надо было ещё немного времени, чтобы набраться смелости. — Я не верю, что такой сильный человек, как вы, просто возьмёт и… Зубы сжались настолько, что свело скулы. Интуитивно зажмурился, представив, как раскалённый свинец вонзится в висок, и щёки будто обожгло огнём – по ним прокатились слёзы. Рука так крепко держала ствол пистолета, что на ладони наверняка остались отпечатки. Но она предательски дрожала. И с каждым мгновением, в которое я убеждал себя осуществить задуманное, дрожь становилась лишь сильнее. — Она была смыслом вашей жизни. Я понимаю. Но он же не единственный. Смысл… Посветите себя сыну. Краш – часть её. — Замолчи… Замолчи, пожалуйста, — сквозь сцепленные зубы оборвал я Мартина, тем самым подстегнув его продолжить: — Не хотите зацикливаться на человеке – найдите его в работе. Самосовершенствуйтесь, развивайтесь, добивайтесь общественного признания, славы. Власти, в конце концов. Подумайте, что изменится с вашей смертью. И что может измениться, если останетесь жить. Пистолет в ослабшей руке становился всё тяжелее. Но она не просто ослабла – она стала опускаться. То ли от безысходности, то ли от бессилия, то ли от беспомощности. Или, скорее, трусости? Ведь я не сознался даже самому себе, что не выстрелил не потому, что внял словам доктора, а потому что испугался собственной смерти.* * *
Был ли в этом смысл моей жизни? Безусловно. Другие же находят его в продолжении рода. Объединяясь в ячейки общества, называемые семьёй, они воспроизводят потомство, которое выхаживают вплоть до его совершеннолетия. Потому что так принято. Потому что так требует общество. Однако не все добиваются поставленной цели. Род может прерваться в любой момент – и тогда, выходит, жизнь была прожита зря?* * *
Отгремели последние фейерверки, опьянели самые стойкие гости, и нас – молодых – проводили в спальню. Проказница-луна подглядывала сквозь незатейливый узор тюли. Приоткрытая дверь лоджии впускала тёплый морской бриз. Голоса, доносившиеся с территории виллы, перебивали живую музыку прославленного оркестра, приглашённого отцом специально в честь нашей свадьбы. Но в комнате было тихо. Норма, скромно примостившаяся на краешек огромной четырёхместной кровати, вероятно, ждала первого шага или же наоборот – втайне надеялась на бездействие. Я же, отодвинув тюль и безучастно всматриваясь в очертания бескрайнего океана за окном, неспешно смаковал прихваченный с собой бокал бренди. — Мальчика? Или девочку? — попыталась супруга разрядить обстановку неуместным вопросом, который я намеренно проигнорировал. А помолчав, сделала вторую попытку завязать разговор: — Знаешь, я же ещё ни с кем… Она даже не представляла, насколько мне было наплевать. Я не хотел говорить ни о сексе, ни об общих детях. Она – вынужденная мера. Я женился, во-первых, потому что так велел отец, и, во-вторых, в надежде забыть Алекс. Только, вот, почему-то думал, что после того, как мы обменяемся кольцами, Алекс забудется сама собой. — Я тебе не нравлюсь, да? Оглянувшись на голос, я смерил взглядом всё ещё одетую в воздушное белое платье Норму – белокурую, как Мэрилин Монро, миниатюрную, словно куклу, – которая обиженно смотрела в глаза и часто моргала слегка подкрашенными ресницами. «Может, чувства проявятся, если переступлю через себя и проявлю нежность?» — Нравишься, — правда нравилась. — Но думаешь о ней… Уколола. Хотелось верить, что не нарочно, но в самое больное место, ещё не успевшее затянуться коркой. И хотя рана закровоточила сильнее обычного, мне удалось сохранить самообладание – не без помощи залитого в глотку алкоголя, конечно. — Я не осуждаю… — пришла она к выводу после неловкой паузы. — И ни на что не претендую. Знаю, что брак по расчёту. Что он выгоден нашим отцам. Но… но ты мне нравишься. По-настоящему… «Сочувствую», — проскользнула язвительная мысль, а вслух бесцеремонно уточнил, почему та до сих пор одета – односторонний разговор принимал невыгодный для меня оборот, потому нужно было срочно сменить тему. Но в ответ тишина – зловещая и тягучая. Тогда я отставил бокал в сторону и неосознанно приказным тоном велел супруге повернуться спиной, чтобы помочь расстегнуть платье. Супруга же, скованная больше обычного, сжалась ещё сильнее. Однако, подняв на меня несмелый щенячий взгляд и убедив себя в том, что мне можно верить, всё-таки выполнила приказ. Правда, не догадалась сразу собрать распущенные волосы, и, когда молния скользнула вниз и зацепила прядь, Норма успела лишь пискнуть – прядь осталась в застёжке. — Больно… — Я же ещё ничего не сделал. «Нежнее, идиот», — одёрнул себя, когда девушка, оставшись в одном нижнем белье, но всё ещё отвёрнутая от меня, стеснительно скрестила руки на груди. Я даже поцеловал её в плечо, отчего на холёной бархатной коже жены появились мурашки. Потом в шею. Потом коснулся кончиками пальцев спины, скользнул по лопаткам и остановился на застёжке лифа, которая сразу поддалась. Ещё даже не дотронулся, а уже как наяву ощущал в ладонях мягкую грудь с жёсткими сосками. И, дабы претворить видение в жизнь, уселся позади, согнув ноги в коленях так, что Норма оказалась между ними. Дыхание жены сбилось, когда я, ласково обняв, прижался пахом к её ягодицам. У обоих в кровь выбросился адреналин – у неё от страха, у меня от возбуждения. Не переставая массировать грудь, я неосознанно покрывал тело поцелуями, пока… Пока не уложил её на кровать и не повернул к себе лицом. Норма… Норма, а не Алекс… Именно её я буду видеть, просыпаясь по утрам в одной постели. Именно с ней мы будем заниматься любовью, которую и любовь-то не назовёшь. Внезапная смена настроения передалась и супруге. Стесняясь своей наготы, она попыталась подняться, но была грубо уложена на лопатки. — Я… я думала, это будет как-то… понежнее что ли, — заметила. Однако не успела возразить, как я рывком перевернул девушку на живот и второпях принялся расстёгивать ремень на брюках. Больше никаких нежностей. Никаких поцелуев. Даже поза собачья – чтобы её не видеть. И почти никаких возражений. А всё потому, что Норма не могла не подчиниться – так уж была воспитана. Она не пошла против воли своего отца, дабы не запятнать его репутацию. И потому я был волен делать всё, что хотел. А фантазия – отчего-то жестокая, жаждущая вымещения злобы – способствовала желанию.* * *
Третьи находят смысл в саморазвитии. Они отдают себя любимому делу, которое ранее было безобидным увлечением – хобби. Но чем дальше в лес, тем больше затрачивается сил. Хобби перерастает в цель и со временем вытесняет остальное. Так, уже не будет места личной жизни, не будет времени на развлечения. Останется лишь стремление стать лучшим в своём деле. Но что, если лучшим станет кто-то другой?* * *
За окном моросило. Барабанная дробь по стеклу успокаивала напряжённые нервы после несостоявшейся сделки с одной значимой фигурой города. И ведь всё шло по плану… Мы дружелюбно обговаривали нюансы, которые могли возникнуть в ходе сотрудничества. Шутили, сглаживая камни преткновения. Вот бы вернуться в прошлое на пару часов назад и внимательно понаблюдать за сменой настроения Бишопа. В какой момент он поменял своё мнение о «Фостер Индастриз»? Какая страница договора показалась ему невыгодной? И почему не предложил новые условия? Перечитывая договор в пятый раз, краем глаза заметил слегка приоткрывшуюся дверь кабинета, но проигнорировал и попытался вновь сосредоточиться на документах. Никто не вошёл, а дверь тихо закрылась. Так могла поступить только Норма: прислуга не осмелилась бы побеспокоить без стука; телохранители не "подглядывали", а входили без приглашения; о приходе Томпсона оповещали ещё на подступах к территории имения. А Норма… Она вроде и была хозяйкой, но таковой себя не чувствовала. Потому могла и передумать, когда решилась заглянуть, чем занят муж. Однако не успел я погрузиться в бумаги, как отвлёкся на частые шаги, раздавшиеся прямо здесь, в кабинете. Тут уж хочешь не хочешь, а придётся поднять голову: Вымеряя площадь помещения маленькими шажками – от двери к софе, от софы к двери, – по-хозяйски расхаживала Келли. Жёлтое платье было почти одного цвета с двумя хвостиками, торчащими в разные стороны и синхронно подпрыгивающими от каждого движения. И, признаться, я засмотрелся. Наверное, так смотрит лев на своё потомство: покровительственно, лениво, с любопытством. Наблюдает, как львёнок-непоседа кружит перед носом без видимой цели просто потому, что ему весело. Потом львёнок стал перепрыгивать стыки на паркете, будто преграды. Шаг – прыжок. Шаг, ещё шаг – прыжок. О, софа! Надо бы на неё залезть. Но вот проблема – кожаная обивка не позволяла крепко зацепиться крохотными пальчиками, потому задача несколько затянулась. Девочке почти удалось осуществить задуманное, даже закинула ногу на сиденье, но что-то пошло не так… Вес тела потянул её назад, руки расслабились, и Келли упала затылком на пол. «Допрыгалась», — пронеслось в голове перед тем, как подняться с места. Она захныкала только тогда, когда я присел рядом и, не почувствовав её веса, посадил себе на колено. Девочка ещё не поняла, болит ли ушибленное место, но обида взяла своё, и она залилась слезами над луком*. — Показывай, где болит. Тут? Ничего нет. Что-то ты меня обманываешь, юная леди. — Нет, тут, — трогая ладошкой свой затылок, возмутилась юная леди. — Здесь? — Везде! — Даже шишки нет. — Болит. — Скоро пройдёт. А пока иди к себе в комнату. Найди маму. Я очень занят. Келли такое расположение вещей не устроило, и она наигранно взяла верхнюю ноту. Правда, не учла, что на меня этот рычаг давления не действовал – решительно поднявшись вместе с ней на ноги, я направился к выходу, чтобы проводить за дверь. Однако не успел коснуться ручки, как хитрая лиса внезапно замолчала, прижалась к моей груди и проворковала отработанное: «Я тебя люблю». Видимо, боли и не было. Пришлось смягчиться: — Ладно-ладно, посиди здесь, — потрепав дочку по загривку, усадил её на софу, а сам хотел, было, вернуться за стол. Но не тут-то было: — Хочу игрушку, — выставила требование. — Дай, — повторила, глядя своими большими чёрными глазёнками, когда я раздражённо выдохнул. — Ну, дай, — и их снова застлала мокрая плёнка. Где были няньки?! Где Норма, которая поначалу следила за каждым её первым, вторым, третьим, десятым шагом, зубиком, словом! Почему ребёнок шастал по дому без присмотра и зашёл туда, куда ему не велено? Откуда в рабочем кабинете взяться игрушкам? Здесь был только бар с коньячными напитками, немного наличности в сейфе, да пистолет в ящике стола. Кстати… Достав оружие из ящика, я вынул из него патроны, поставил на предохранитель и протянул печально шмыгающей носом Келли: — Вот. Играй в войну. Краш любил в неё играть. Правда, с игрушечным. И дочь, завороженно уставившись на гладкий – но достаточно тяжёлый для двухлетнего ребёнка – ствол пистолета, охотно в него вцепилась, но чуть, было, не уронила. А мне, наконец, посчастливилось вернуться к работе. Норма объявилась только через двадцать минут: приоткрыла дверь, посмотрела одним глазом, что я занят, и закрыла. Затем снова приоткрыла, промямлила моё имя и осталась стоять снаружи, дожидаясь, пока я обращу внимание. Работать, конечно, стало невозможно. — Заходи уже! Или скройся! Как проходной двор, чёрт побери. Однако не успела зайти, как тут же заметила дочь, увлечённо всматривающуюся глазком в дуло пистолета. Реакция была молниеносной: подлетела, выхватила ствол, откинула на софу, схватила девочку на руки. Из-за прерванных планов Келли захныкала, несмотря на то, что заботливая мать начала её усердно укачивать и крепко прижимать к себе. Сглотнула, перевела дыхание. И переключилась на меня: — Ты в своём уме?! Зачем дал ребёнку оружие? Потому что она просила. — А что, если бы я опоздала? Куда? Пистолет был не заряжен. Норма бы "успела", зайдя хоть часом позже. — Чем только думал?! Неужели не понимаешь, что это не игрушка? Судя по тому, что Келли двадцать минут не издала ни звука, "не игрушка" оказалась лучше любой игрушки. Правда, вслух не произнёс ни слова. Лишь молча смотрел жене в глаза и ждал, когда она угомонится. Я не считал себя неправым. Меры безопасности нарушены не были. Потому мне очень не понравился её тон. А она всё не замолкала. Будто прорвало после пары лет молчания. И не замечала нарастающего на пустом месте конфликта. Гневная речь оборвалась только тогда, когда раздался щелчок заряженного пистолета – тут-то она увидела, что я подобрал брошенный ею на софу пистолет, снарядил магазин патронами и сдвинул затвор. — Ты закончила? — недвусмысленно держа пока ещё в опущенной руке оружие, уточнил у супруги, которая внезапно заткнулась. Конечно, я бы не выстрелил. Только Норма этого не знала. И, дабы лишний раз не дёргать льва за усы, спешно ретировалась вместе с львён… с ребёнком.* * *
И последний, прочувствованный на собственной шкуре, смысл – путь удовлетворения собственных желаний. Люди, выбравшие его, стремятся испробовать всё, до чего могут дотянуться: путешествия, еда, алкоголь, секс, наркотики. И если бы Майк оставил меня на Фиджи, следование выбранному маршруту значительно укоротило бы моё существование, что, впрочем, не помешало бы добиться поставленной цели.* * *
— Сладкий, намажь мне спинку кремом от загара, — перевернувшись на живот и подставив горячему солнцу и без того шоколадные формы, попросила одна из тех, кто во времена бегства от закона прятался со мной у берегов Австралии. — Или, хочешь, я тебе? — томным голосом уточнила через секунду и на всякий случай подалась вперёд, чтобы доказать серьёзность намерений. — Сначала тебе. Слегка помутнённый алкоголем разум способствовал приподнятому настроению. Да и что ещё надо было, когда под ногами тёплый белый песок, над головой ласковое солнце, скромно прятавшееся за изумрудными листьями пальм и отбрасывавшее на нас игривые тени, а вокруг бескрайний Тихий океан? В дополнение меня окружали три топ-модели – одна безотказнее другой. Усевшись мулатке на спину – лицом к ногам, – я выдавил тюбик на смуглую кожу ягодиц и жадно провёл по ним руками. — Она же просила спинку, малыш! — рассмеялась другая, наблюдавшая за нами сквозь стёкла тёмных очков. — Не обращай внимания, — промурлыкала первая и довольно растянулась на шезлонге. Стоял обычный солнечный день на Черепашьем острове близ Фиджи. Никаких глобальных дел я не планировал – впрочем, как и последние полгода: каждое утро начиналось с горячительных напитков; каждая ночь завершалась грязной оргией. Мне было приятно и тошно одновременно. И чтобы заглушить второе, алкоголя с каждым разом становилось всё больше. — Коктейли закончились, — нахмурилась та, что всё это время не отходила от столика с напитками. — Вилли, раз ты сегодня такой угодливый, может, сходишь за ними? — И что же получу взамен? Она молча подошла почти вплотную – ещё чуть-чуть и уперлась бы грудью, прикрытой треугольниками купальника, в лицо. Осмотрела со снисхождением, усмехнулась чему-то и, внезапно скользнув рукой между мной и мулаткой, схватила меня за пах. — Я могла бы заставить тебя скулить… от удовольствия, — заключила, довольная тем, что я напрягся, когда ладонь заметно сдавила там. — Как это банально. Девушке ответ пришёлся не по душе, потому она сжала руку сильнее. А я – зубы. — Что ты такой серьёзный? — нервно заулыбалась, ещё не осознав, чем всё может закончиться. Но поскольку её обаяние больше не действовало, и я не излучал добро, а молча сверлил нахалку злобным взглядом, девушка убрала руку и безрассудно лизнула меня в щёку. А в ответ получила такую пощёчину, что не смогла устоять на ногах и свалилась на песок. — Вилли, я же не со зла… — Думаешь, меня это волнует? — поднялся с притихшей мулатки и шагнул к лежащей на земле. — Нет. Ты думаешь, мной можно манипулировать. Махнёшь хвостом, и я поведусь, как уличный кобель. — Но я ничего такого… Однако я не дал договорить – схватил девушку за волосы и рывком заставил подняться. Две другие модели усердно делали вид, будто ничего не происходит. За время, проведённое вчетвером, подобное они наблюдали дважды – по одному разу на каждую. Сегодня досталось последней – самой хитрой, которой до сих пор и в самом деле удавалось мной манипулировать. Жаль, она не придавала значения тому, что с каждым днём я выпивал всё больше, разговаривал всё меньше и становился всё агрессивнее. — Эй, герой-романтик! — окликнул знакомый мужской голос, который последние полгода общался со мной лишь по телефону. — Оставь её в покое. Дело есть. — Какие люди! Буксуя и загребая песок в туфли из кожи питона, к нам спускался Майк Томпсон. Чёрный костюм-тройка от Канали не вписывался в атмосферу острова и сильно выделял его на фоне полуобнажённых разгорячённых тел, но он догадался снять хотя бы пиджак и, перекинув его за спину, держал одним пальцем за шиворот. — Что заставило навестить нас, смертных? — подлетел я с вопросом и вцепился в протянутую руку, строя из себя его фаната. — Или ты тоже в бегах? Руку Майк почти сразу же отдёрнул. — Тебе нужно вернуться в строй, — сказал он с неохотой. — Да неужели? Мне, как видишь, и здесь неплохо, — огрызнулся я, а затем оглянулся на моделей и саркастично громко у них спросил: — Да, девочки? Мы же не хотим отсюда уезжать? Но поскольку Майк внезапно схватил меня с тыльной стороны шеи и с усилием толкнул в сторону виллы, реакцию девочек так и не довелось увидеть.* * *
За окном иллюминатора недавно стемнело, и только навигационный огонёк на крыле самолёта даёт понять, что мы всё ещё в воздухе. Мерцая на фоне звёздного неба, он, словно таймер, отсчитывает время до окончания прежней жизни: больше не будет ни Томпсона, непрестанно следившего за каждым моим шагом; ни «Фостер Индастриз», добровольно отданной то ли Мэтту, то ли Бессонову; ни детей. «Подумайте, что изменится с вашей смертью», — как-то сказал Мартин, не позволив мне совершить самоубийство. — «И что может измениться, если останетесь жить». «Краш», — сказал бы я, если бы знал, что изменится с моей смертью. — «Краш остался бы жив. Келли бы так и не родилась; компанией отца руководил бы Томпсон; а сколько судеб могло обернуться иначе! Норма, Лиза, Ачиль со своим волчонком, та же Климова – подружка Краша». С одной стороны, когда оглядываюсь в прошлое, понимаю, что Мартин допустил ошибку. Большую грубую ошибку. Понимает ли это сам Мартин? Но с другой… Я ему благодарен. Заговорив со мной в тот вечер, он разбудил помутнённое сознание и чувство самосохранения. Не окажись доктор рядом, я, быть может, и не выстрелил в висок, но не догадался бы абстрагироваться от несбывшейся мечты. А моим мечтам свойственно не сбываться. В кресле напротив дремлет Джон. До сих пор неясно, что привело его обратно, однако он заслужил моё доверие. Не такое, какого заслуживает телохранитель. Нет. Его он заслужил уже давно. Теперь же доверие перерастает в уважение, коего ранее были достойны только два человека – Мартин и Лиза. А вот пилотов и стюардессу придётся убрать, чтобы исключить вероятность утечки информации о моём местоположении. — Джон? Он не сразу реагирует. То ли из-за дремоты, то ли из-за того, что я назвал его по имени. Любопытно вскидывает брови, смотрит из-под них, словно пёс, которого окликнул хозяин, и замирает – в ожидании похвалы, либо укора. — Зачем ты вернулся, Джон? Отводит взгляд. Не отвечает. — С Мартином-то всё понятно. У него никогда не было детей, потому испытывал ко мне отеческие чувства. А с тобой что? Просто солдат, который исполняет чужие приказы? Или, может… пёс, выполняющий команды за кусок хлеба? Почему не начал новую жизнь? Расправляет широкие плечи, так что за ними не видно спинку кресла; горько усмехается: — Я виню себя в смерти Эми, — это он про жену, убитую прежним боссом. — Умерь я свою гордость, и она осталась бы жива, — это про то, что не ушёл с ринга, когда босс приказал проиграть нужному человеку. — Не знаю, чего я этим добился… Зачем мне нужна была та победа. Я ведь победил ему назло. Чтобы видел, что меня ещё рано списывать со счетов. Бил, пока не вмешался рефери. Да так, что пришлось оттаскивать, — а это не знаю уже к чему. — Но победу мне всё-таки засчитали. До сих пор стоит кубок, как напоминание собственной глупости. — Ну, а причём тут то, что ты вернулся спасти мою шкуру? Зачем тебе это? — Со смертью Эми я потерял… смысл жизни что ли. О карьере боксёра уже не могло быть и речи – он позаботился, чтобы на мне поставили крест. Да и какой мне бокс, если это именно то, что отняло жену? — пауза. — Я долго не мог найти утешение. Алкоголь уже не помогал. Всё чаще посещали мысли о самоубийстве, — и снова, на этот раз длиннее, словно пожалел о сказанном. — И тут один мой знакомый говорит, что есть работёнка как раз для таких, как я – отчаянных и отчаявшихся. Смысла жизни она не вернёт, но поставит передо мной конкретную цель. — И с тех пор ты держишься за эту цель – то есть за мою жизнь – как за смысл собственной… — заканчиваю за телохранителя, и тот молча отворачивается к иллюминатору. Безоблачное небо не скрывает чёрные с белыми макушками горные вершины. Но они не единственное, что видно с высоты нашего полёта: где-то в стороне мерцают огни большого города – жёлтые, мелкие, частые, похожие за звёзды. В хвосте самолёта отражает давно закатившееся за горизонт солнце луна. Её не видно из иллюминатора, но свет освещает заснеженные вершины, которые откидывают длинные тени на посёлки, затаившиеся у подножия гор. От раздумий отвлекает сигнал мобильного телефона. Звонит Норма – экран показывает её новую фамилию, – но из-за причин, по которым пересекаю границы стран, отношусь к звонку скептично. Что, если звонок будет прослушиваться? Или отслеживаться? Впрочем… сейчас мои координаты меняются со скоростью пятьсот миль в час, так что… — Викки, — отвечаю на вызов, назвав бывшую жену вымышленным именем. — Так же тебя называют? У тебя тридцать секунд. — Что?.. — голос звучит слишком потеряно даже для Викки. — Я… я не знаю, где ты, но… Уилл, войди в положение… Они угрожают… Угрожают и обещают его… — на этом моменте заходится почти истеричным всхлипом, — его убить, Уилл… Они убьют, если ты… если не поможешь… — Десять. — Что "десять"?.. — Восемь. Слышу, как давится слезами. Но пока пытается совладать с эмоциями, теряет драгоценное время. — Краш, — кидает, словно нож в сердце, но потом понимаю, что речь о другом Краше: — Они забрали моего сына… Обещали, что… что… Уилл, умоляю тебя… Сделай, как они скажут, а я… — переходит на сдавленный шёпот, словно её что-то душит, — я буду в долгу… В пожизненном долгу, клянусь… — Ты мне больше не нужна. — Но… мой сын… он… — Твой сын, Норма. — По… жалуйста… Сбрасываю. Не хочу знать. Неинтересно, неважно, ненужно. Можно и так догадаться, кто и зачем взял в заложники её ребёнка. Мэтью. Он думает, мне есть дело до чужого сына? Да чёрта с два! Рики не подчинил меня под угрозой смерти родного, а Мэтт надеется сыграть на возрасте заложника? Глубоко заблуждается. «Вам правда плевать?» — читается вопрос в глазах Джона, но вслух его не задаёт. А если бы задал, я бы ответил: «Правда». Всё, что было важно, я уже испортил: сын и компания отца; компания отца и сын. Два якоря, удерживавшие меня в гавани. Две опорные точки, заставлявшие двигаться вперёд. Две снова утерянных цели. Однако ни вины, к которой взывал со дня принятия решения о смерти Краша, ни горечи поражения в гонке за власть, как ни странно, не испытываю. Отсутствуют и мысли о самоубийстве. Более того, они кажутся глупыми, трусливыми. Такой путь избирают только слабые, отчаявшиеся духом. Я же найду новый. Снова телефон. На этот раз лишь сообщение. Неугомонная Норма! Будет до последнего атаковать мольбами о помощи, когда как взамен предложить ничего не может. Если бы она пораскинула мозгами и заранее предугадала, чем обернётся визит на похороны моего Краша, не пришлось бы хоронить своего. Но нет, сообщение отправила не Норма. Бессонов: «Ничего личного». «Частный самолёт по неустановленной пока причине потерпел крушение в районе горы Парнас вблизи Дельфы**. Информация о падении поступила в службу спасения от очевидцев. Предположительно, причиной крушения стало возгорание: сообщается, что при падении самолёт оставлял за собой дымовой шлейф. По предварительной информации, жертвами катастрофы стали пять человек – одна женщина и четверо мужчин, двое из которых пилоты. В настоящее время на место выехали специалисты; устанавливаются причина падения и личности погибших. Перед вылетом пилот не уведомил о полёте соответствующие службы, поэтому установить пункт назначения и имена пассажиров пока не удалось. Нил Харрисон, Луис Пейдж. Специально для «БиБиСи Ворд». Дельфы».