Деньги не пахнут

      В спальне стоит полумрак. Мягкий лунный свет, проглядывающий сквозь жалюзи, ровными полосками стелется по полу, едва дотягивается до Николь, гладит её по ногам, достаёт до колен, а потом стекает назад, к окну, словно волна, схлынувшая с берегов, и лишь изредка подрагивает, когда ветер беспокоит листья пальмовых деревьев.       Кажется, она поверила в то, что рыбак Тони успел спрыгнуть с этажа до того, как я высунулся в окно – иначе как объяснить моё поведение? Где крики, возмущения, неконтролируемый гнев, ревность? Ведь по сценарию, если бы любовник до сих пор висел под окном, я должен был, для начала, скинуть его с выступа, а затем сорваться на девушку. Может, ударить. Может, выгнать из дома. Обыкновенный жизненный сценарий, которому повинуется большинство семейных пар. Но я не оправдал их ожиданий. Дал парню ложный шанс на побег и взял Николь против её воли.       У меня свой сценарий.       Приподнимаюсь на локте и прислушиваюсь – похоже, спит.       Любуюсь стройным нагим телом, растянувшимся поверх одеяла: спутанными волосами, разметавшимися по подушке, аппетитной грудью, нежным животиком, длинными ногами, чуть согнутыми в коленях… Будет жаль, если с Николь что-нибудь случится.       Кристоф бы мне этого не простил. Если бы знал о наших отношениях.       Знал только Майк, который из чувства такта не стал говорить Крису о его дочери – к слову, единственной дочери семейства Ренар. Не стала посвящать папочку в свою личную жизнь и сама Николь, предпочитая оставаться для него высокомерной леди, якобы разборчивой в людях, которая будто бы разочаровалась в сыне генерального прокурора Франции и поселилась в гордом одиночестве в сотнях ярдов от Марселя – в доме, купленным для неё доверчивым отцом.       Ветер за окном усиливается, и теперь полоски лунного света мерцают гораздо чаще, почти хаотично. Слышно, как в окно стучатся первые капли дождя. Следующее мгновенье комнату озаряет вспышка молнии, обнажая все секреты, и так же быстро прячет их во мраке.       Свесив ноги с постели, сажусь на край кровати и оглядываюсь на предательницу через плечо.       Глупая девчонка.       Она подписала приговор не только себе, но и своему любовнику. И если ей я был готов дать ещё один шанс, то рыбаку придётся смириться с более печальной участью.       Вытягиваю из-под девушки уголок одеяла и накидываю на Николь, прикрыв лишь таз, отчего она шумно вдыхает, потягивается, словно кошка под солнцем, но не просыпается. Задерживаюсь ещё на пару мгновений, рассматривая её холодным придирчивым взглядом, и всё же поднимаюсь с постели, лениво стягиваю со спинки стула махровый халат и, на ходу просовывая руки в рукава, иду к двери.       В холле, откинув голову на спинку софы, сидит Джек. Он замечает меня ещё на лестнице, послушно встаёт с места и отчитывается тихим хриплым голосом:       — Он в гараже. Правда, при прыжке сломал ногу, и нам пришлось позвать доктора…       — Какого чёрта?! — взрываюсь я шёпотом, так что получается возмущённое шипение: — Зачем нам лишние свидетели?! Ему всё равно дохнуть! Ты думаешь своей башкой?!       Телохранитель пожимает плечами, но в глазах, на этот раз не спрятанных за стёклами тёмных очков, читается тупое равнодушие.       — Ну, так… что теперь с ним делать? — выдержав паузу, уточняет он, хотя прекрасно знает мой ответ:       — Избавься!       Пошёл второй час, как Николь не расстаётся с телефоном. Она старается скрыть своё беспокойство и каждый раз, когда набирает известный номер, выходит на улицу, однако стеклянные стены первого этажа не в состоянии спрятать её от моего цепкого взгляда. Вижу, как ходит из стороны в сторону, прикладывая трубку к уху, как сбрасывает вызов, оставшийся без ответа, и снова пытается дозвониться. Гудки идут, но ответить на звонок уже некому.       Солнце светит по-летнему ярко и, наверное, жарко. В голове всплывает образ дождливой родины: свинцовые грозовые тучи, скорее всего, уже уступили место серой дымке слоистых облаков, проливающих на улицы Лондона мелкий моросящий дождь, доставляющий неудобства не столько от количества осадков, сколько от влажности воздуха, но холодный промозглый ветер до сих пор чувствует себя полноправным хозяином столицы.       — Утренняя газета, сэр.       Отвлекаюсь на дворецкого, который стоит сбоку и протягивает мне «Ла Стампа»*. Выглядит он неважно: хоть костюм и выглажен, лицо идеально выбрито, а волосы гладко причёсаны, чёрные круги под глазами выдают бессонную ночь.       — Не спалось? — спрашиваю у Найджела, забирая газету и закидывая ногу на ногу.       Тот виновато пожимает плечами, но так и не отвечает. Оно и понятно – я не часто баловал его дружелюбными пустыми разговорами.       — Иди, отдохни, — продолжаю шокировать парня. — А мы тут как-нибудь сами.       — Нет-нет, я в порядке! — уверяет Найджел, осекается, услышав свой собственный голос на полтона выше, и всё-таки осмеливается задать вопрос, послуживший причиной бессонницы: — Сэр… Это, конечно, не моё дело, но… Что теперь будет… с ним?       Чувствую, как едва дёрнулась бровь. Пожалуй, это единственные мышцы лица, которые часто выдавали ненужные эмоции.       Молча опускаю взгляд в газету.       Совсем скоро где-нибудь на последней странице будет пестреть заголовок небольшой статьи. Она не принесёт полезной информации. Что-нибудь вроде «Рыбак пошёл ко дну» или попроще: «К берегу прибило труп молодого человека», «Утонул местный рыболов», «Нырнул и не всплыл», «Дорыбачился»… Люди прочтут её наспех, как и все статьи, повествующие о трагедии одного человека, одной семьи, и забудут, как только перелистнут страницу. Но не Найджел. Он не забудет, так как терзается угрызениями совести. Кто, как не дворецкий, рассказал мне, что в доме находится посторонний?       — Вычитаешь из газеты, — уклончиво бросаю в ответ, не поднимая глаз, но боковым зрением вижу, как дворецкий нервно потирает руки, вероятно, собираясь спросить что-нибудь ещё, но так и не решается. Вместо этого задаёт стандартный для своей профессии вопрос:       — Может быть, чаю? Или что-нибудь покрепче?       — Сделай коктейль для Ники.       — Хорошо, — и уходит.       Откидываю «Ла Стампа» на софу, на которой только что сидел, и встаю с места. Снова смотрю на Николь. Кажется, она прекратила попытки дозвониться до покойника и теперь нуждается в чём-то, что смогло бы её отвлечь, но заходить в дом по-прежнему не решается.       Ники… У тебя будет второй шанс, дорогая. Когда ты прочтёшь о смерти своего любимого, не торопись кидаться в слёзы. Или, по крайней мере, не показывай их мне. Да, ты, скорее всего, сразу догадаешься, что – или, точнее, кто – послужил причиной гибели Антонио Вольпе, но постарайся не накидываться на меня с обвинениями. Ведь если ты это сделаешь, то тем самым признаешься в измене. Измена равносильна предательству. А с предателями у меня разговор короткий.       — Коктейль? — вырастает за спиной Найджел с бокалом названного напитка.       Слегка кивнув в знак благодарности, что было мне почти не свойственно, забираю бокал из его рук и направляюсь на улицу.       — Кому названиваешь? — наивно спрашиваю у Николь, ещё не успев к ней подойти и специально выдав своё присутствие, чтобы не заставлять девушку вздрагивать от неожиданности.       Она выдавливает улыбку и тихо, чуть не плача, бормочет:       — Папе…       — Не отвечает?       Мотает головой в знак отрицания.       Протягиваю ей напиток, а другой рукой лезу в карман за мобильным телефоном. Девушка принимает бокал, и тут же делает большой глоток, пытаясь избавиться от застрявшего кома в горле.       — Алло, Ренар? — говорю в трубку отозвавшемуся на звонок Кристофу. — Как дела? Да не твои, идиот. Что-нибудь узнал про Норму? Ну, и что, что только вчера? Откладываешь на последний день? Ну-ну. Вечером жду новостей. Да мне без разницы! Хоть каких! — отключаю вызов и смотрю на Николь: — А мне ответил.       И снова натянутая улыбка. Девушка находит в себе силы не выдавать эмоций хотя бы до того момента, пока судьба Тони окончательно не известна. Вдруг парень жив-здоров, а она его заранее хоронит? Правда, на самом деле Джек ещё ранним утром доложил о выполненном задании…       — Уилл… — почти беззвучно шепчет Николь в надежде, что я не услышу, но надежда не оправдывается, и я поднимаю на неё глаза. Она молчит, думает, нужно ли озвучивать свой вопрос, но, в конце концов, спрашивает: — Что ты сделаешь, если я… если… Ну, ведь наши отношения должны к чему-то привести? Либо к их узакониванию, либо… к разрыву. Что, если я… скажу, что…       К её счастью, откровение прервал сигнал моего телефона. Девушка сразу же замолчала, будто вышла из гипноза, через который её заставляли признаться в смертном грехе, и сделала ещё глоток приготовленного Найджелом коктейля.       — Слушаю, — отвечаю на вызов с неизвестного номера, молчком обхожу Николь и приземляюсь на край шезлонга, стоящего в двух шагах от бассейна.       — Алло, папа? — отзывается девичий голосок, в котором сразу узнаю Келли.       — Да, я.       — Это Келли. У нас неприятности…       — Какие? — будничным тоном интересуюсь у дочери, при этом не чувствуя ничего, что должен был почувствовать отец. Меня больше занимает кристально-чистая вода бассейна, поблёскивающая в свете горячего солнца, тепло которого, к слову, ощущаю только сейчас.       — Краш… сбил человека, — с сомнением в голосе начинает рассказывать девочка. — Тот человек жив, но оказался сыном какой-то шишки, и теперь они требуют с нас деньги.       Не сразу замечаю Николь, подкравшуюся со спины и игриво прижавшую ухо к тыльной стороне телефона. Я её не прогоняю и позволяю прослушать весь разговор.       — Как их фамилия? И как с ними связаться?       — Ой… Что-то на «С»… Или на «Т»… Не помню точно… А номер у нас где-то записан. Сейчас поищу…       Пауза тянется не больше десяти секунд, после чего дочь вынуждена признать:       — Не знаю, куда Краш засунул листок с номером… Потом у него спрошу.       — Листок? — почти усмехаюсь в ответ.       — Ну, да… Нам дали лист… с номером…       — И сколько требуют?       — Полмиллиона…       — Так мало?       Дочь замолкает.       Она врёт.       — Ладно, когда нужны деньги? — так просто соглашаюсь с условиями, что Николь, всё это время не отрывающаяся от прослушивания чужого разговора, возмущённо отлепляется от трубки смотрит на меня с укором.       — Как можно скорее, — уверенней отвечает Келли и добавляет: — А то Краша посадят в тюрьму…       — Называй номер счёта.       Девочка тут же, будто только этого и ждала, диктует шестнадцать цифр кредитной карты, вероятно, подсунутых ей заботливым братом. Уверен, карта принадлежит никому другому, как Крашу. Естественно, если я спрошу её об этом, дочь начнёт объяснять, что номера карты шантажиста у них нет, поэтому будет проще, если они расплатятся с ним наличными.       Только не надо было разыгрывать весь этот спектакль. Достаточно было просто попросить меня материально помочь. Ведь именно так я и собирался налаживать контакт с детьми.       — Деньги придут в течение часа.       — Спасибо… — как-то безрадостно бормочет Келли, и я сбрасываю вызов.       Поднимаю глаза на Николь. Она стоит со скрещенными руками на груди и буравит меня хмурым взглядом.       — И кому собрался отправлять такую сумму? Любовнице?       Поднимаюсь с шезлонга, молча разворачиваюсь к ней спиной и иду в сторону дома. А в голове крутится навязчивое «по себе не судят».       — У тебя кто-то есть? — кричит Николь вслед, и в её голосе слышатся радостные нотки. — Давай всё обсудим? Уилл? Я хочу поговорить!       Стеклянная дверь за мной закрывается, заглушая необдуманные слова девушки, но всё же до ушей доходит последняя глупая фраза:       — Ночью не отвертишься!       Но ещё вечером случилось то, что изменило планы Николь.       Нет, вовсе не то, что перезвонила Келли и призналась, что на самом деле история со сбитым человеком была придумана Крашем, чтобы доказать своей сестре, что я не намерен помогать детям.       — Я знала, что он слишком предвзято к тебе относится, — шмыгала носом в телефонную трубку совсем раскисшая дочь. — Он всегда плохо о тебе отзывался… Говорил, что тебе на нас наплевать… Но это же не так, правда? Ты доказал, что готов помочь нам с любыми трудностями. Только… Только маме… не помог…       Однако Келли так и не смогла ответить, что же произошло с Нормой. Короткая обрывистая фраза «её убили» мне ничего нового не принесла – об этом я догадывался с самого начала. «От тебя одни неприятности!» – кричал Краш в первый день встречи. Наверное, именно смерть Нормы, которую убили враги в надежде выманить меня из укрытия, сын и называл «неприятностями». А кто именно убил мою вторую супругу и мать Келли – как раз и выяснял Кристоф Ренар.       Планы Николь спутал вечерний выпуск новостей.       Я сижу в гостиной, в кресле, перелистывая отправленные Лизой документы о деятельности «Фостер Индастриз» за прошедший день.       Николь полулежит на диване, подобрав под себя ноги, и пультом дистанционного управления переключает каналы телевизора. Ни одна передача не задерживает её дольше, чем на пару секунд. Кроме этой:       — Страшную находку обнаружили отдыхающие на берегу Ли-Кути**, — вещает мужчина по-итальянски с экрана о событиях на Сицилии, случившихся сегодняшним днём. — Тело двадцативосьмилетнего уроженца города Катании волнами вынесло на пляж.       Вскидываю бровь и искоса поглядываю в сторону девушки, которая с замиранием сердца слушает репортёра.       — Экспертиза выявила ожог медузы, оказавшийся для мужчины смертельным. Откуда на побережье Ли-Кути взялись медузы, до сих пор не ясно, однако родственники погибшего уверены в насильственной смерти.       На экране появляется смуглая курчавая женщина моего возраста и не успевает сказать слово, как Николь уже прижимает руку ко рту.       — Он не ночевал дома, — всхлипывает незнакомка, под которой пробежала полоска с надписью «Клара Вольпе – мать погибшего». — Был у своей девушки… А сегодня его находят мёртвым… Так вот, это она виновата! Она! Столкнула его с обрыва, шлюха! Я ему говорила, что ничего… ничего хорошего не… не вый… — вытягивает руку в камеру, пытаясь оградить себя от любопытных глаз телезрителей, а другой прячет лицо.       Безотрывно смотрю на Николь.       В телевизоре продолжают рассуждать на тему, откуда же на пляже взялась ядовитая медуза и почему у Антонио была сломана нога. Версию матери парня не отвергают, но говорят о ней с издёвкой, ссылаясь на сильные переживания женщины и желание найти виноватого.       Николь продолжает держать руку у рта, будто задерживает эмоции, готовые вырваться из глубины души. Что её потрясло больше – смерть любовника или обвинение в убийстве – сказать сложно, однако надо отдать должное – не каждая женщина способна контролировать свои чувства.       Репортёр переключился на другие новости, а Николь всё ещё сидит без движения и, не моргая, смотрит в экран. А я, не моргая, смотрю на неё. Жду, когда повернёт голову, чтобы перехватить взгляд.       Конечно, девушка поняла, что ногу Вольпе сломал при прыжке с третьего этажа. Но как сказать об этом общественности, чтобы отвести от себя подозрение, если тем самым признается в другом грехе – в измене? И если подозрение в убийстве я помогу отвести, то в измене – покараю лично.       Николь – как лиса в норе, один выход из которой пылает жарким пламенем, а другой стережёт охотник. Она может попытаться вырваться через горящий проход, подпалив шкурку, но остаться живой, или же понадеяться на невнимательность охотника и выпрыгнуть под дуло ружья. Она может согласиться с обвинением в убийстве, которое я с лёгкостью с неё сниму, или понадеяться на правоохранительные органы и сказать, что рыбака Тони убил ревнивый олигарх.       Наконец, девушка отводит глаза от телевизора и натыкается на холодный, ожидающий её решения, взгляд. Она смотрит растеряно, отстранённо, словно видит через какую-то дымку, тяжело сглатывает, но продолжает молчать. Думает. Взвешивает все плюсы и минусы. Потом осторожно свешивает ноги с дивана, касается ступнёй пола – медленно и с опаской, будто ожидая почувствовать неприятный холод – и поднимается в полный рост.       — Ненавижу, — шепчет одними губами.       Поворачиваю голову в сторону выхода, который всё это время караулит телохранитель Джек, и почти незаметно киваю в сторону взбунтовавшейся девушки.       Она это видит. Она его боится. Поэтому, когда Джек делает шаг, Николь срывается с места и бежит к лестнице, ведущей на верхние этажи. Но куда ей тягаться в ловкости и быстроте со специально обученным телохранителем-боксёром? Он нагоняет её в два шага, хватает в охапку и поворачивает ко мне.       — Убийца… — зло шипит девушка, дрыгая ногами, пытаясь вырваться из стальной медвежьей хватки. — Ненавижу тебя… Ненавижу! Пусти, горилла! Убери свои руки! Вас всех пересажают, твари… Всех… — срывается на всхлип, набирает в лёгкие побольше воздуха и продолжает поливать грязью: — Уроды! За что?! В чём он провинился?! Причём тут Тони?!! Он же не виноват, что… — опускает голову, пряча глаза, но уже не в состоянии сдержать грудной надрывный крик.       Я всё ещё держу в руках недочитанные бумаги по «Фостер Индастриз», но смотрю лишь на Николь. Гибкое изворотливое тело девушки извивается, подобно змее, выворачивается, дёргается, однако ни один из выпадов не беспокоит Джека, который, кажется, врос в пол и пустил корни.       — Продолжай, — усмехаясь уголком рта, наконец, говорю я и, отложив документы, поднимаюсь с места. — Хочешь поговорить о случившемся? Я тебя внимательно слушаю, — встаю напротив утихомирившейся предательницы, беру её двумя пальцами за подбородок и силой приподнимаю голову так, чтобы смотрела только в глаза. — Сказать, в чём провинился твой рыбак? Или, может, сама догадаешься?       — Он не виноват… — упрямо шепчет Николь сквозь слёзы, отворачивается, но я не позволяю этого сделать.       — Согласен. Виновата лишь ты. И понесёшь заслуженное наказание.