* * *
За одним столом, ковыряясь ложками в тарелках с овсянкой, сидели четверо мальчишек, и лишь один из них с удовольствием уплетал кашу за обе щеки. Их не заботил шум столовой, отражающийся от каменных стен, собравший в себе и голоса студентов, и звон посуды, и скрип стульев о пол, и ещё много разнообразных звуков, раздражающих барабанные перепонки. За два года обучения здесь, в Кембриджском университете, они привыкли к этому. Не привыкли лишь к овсяной каше, которую каждый вторник подавали воспитанникам на завтрак. — Как ты это ешь? Она же безвкусная! — бросая ложку, возмутился Стив, обращаясь к самому голодному. — За те деньги, которые мы платим, нас должны обслуживать, как королей! Не думаю, что Елизавета* питается овсянкой! — Придержи язык, — проворчал я, чьё уважение к королевской семье, привитое с самого детства, было задето. — Не так уж и плохо, — попытался оправдать завтрак Макс, зачерпнул кашу в ложку, неохотно слизнул с самого кончика, поморщился и всё-таки признал: — Хотя могло быть и лучше. Но тот не обращал на них внимания и поглощал ложку за ложкой. Стив демонстративно отодвинул нетронутую тарелку в сторону и начал рыться в рюкзаке в поисках кредитной карты. — Возьми и мне что-нибудь, — тут же сориентировался я. До обеда ещё четыре часа, а есть хотелось уже сейчас. Он кивнул в знак согласия и удалился из-за стола. В этот момент я заметил безмолвный взгляд Макса, который смотрел исподлобья, будто бы украдкой, заговорщицки улыбался и косился в сторону четвёртого товарища. Сразу стало понятно, что он задумал. — Эй, Ачи! Смотри, смотри! — не давая другу покончить с завтраком, я потрепал его за плечо и указал пальцем за спину. — Ну, быстрей же, обжора! Ты всё пропустишь! Он поспешно сглотнул и оглянулся в поисках непонятно кого, а в это время Макс переложил овсянку из двух тарелок в тарелку Ачи. — Эй! — выкрикнул тот, когда заметил подставу. — Я своё съел! — Но ты же не наелся! — передразнил Макс и прыснул от смеха. Парень натянуто улыбнулся, но улыбка быстро сползла с его лица. Он не пытался оправдаться, почему ел безвкусную кашу, не обижался на шутки друзей и никогда не пользовался случаем попросить нас купить что-нибудь съестное за свой счёт. И мы прекрасно знали, почему однокурсник так сильно от нас отличался. Деньги. Их у него было не так уж и много.* * *
— Кто? — спрашивает из-за железной двери мужской прокуренный голос. — Фостер. Щёлкает щеколда, в дверном замке два раза прокручивается ключ – и на пороге, отодвинувшись в сторону, чтобы не загораживать проход, вырастает наголо выбритый мужчина с вытатуированным номером 118 на левом виске. Ростом он, пожалуй, нисколько не уступает Джеку, и, стоя на две ступени выше, кажется ещё длиннее, но, когда мы проходим мимо, становится понятно, что это только обман зрения. — Вниз по коридору, а там второй поворот направо, — бросает он, махнув в пустоту. «Знаю», — крутится на языке, но я заставляю себя промолчать, и мы с Джеком спускаемся по ступеням на один этаж. В подвал. Под землю. Светло, тепло, чисто и тихо. Коридор, по обе стороны изрезанный дверными проёмами, наглухо закрытыми деревянными дверьми, ведёт всё глубже в здание, ветвится, словно кротовые норы, и всё дальше уводит от Николь, которая, до поры до времени, осталась сидеть в машине. Она ещё не знает, что мы с ней виделись в последний раз. Отсчитав второй перекрёсток, сворачиваю направо. Не смотрю на полуголую девицу, расположившуюся на мягком стуле возле одной из комнат и провожающую нас любопытным насмешливым взглядом. Не обращаю внимания на приглашение хорошо провести вечер, брошенное ею вслед. Я не брезглив, нет. На самом деле, просто некогда. «Ачиль Дамико» – гласит табличка на невыдающейся двери под номером 55 в конце коридора, ручку которой позволяю опустить без стука и без предупреждения войти в помещение. — Я занят! — не поднимая черноволосой головы, ворчит мужчина, восседающий в офисном кресле и корпящий над какими-то бумагами. — Я не задержу тебя надолго. Тот недоверчиво косится исподлобья, удостоверивается в моей личности и недовольно отзывается: — А-а… Уилл. Проходи. — У меня товар, — оставив Джека за дверью, с ходу начинаю я, подхожу ближе к письменному столу, кидаю фотографии Николь перед итальянцем и падаю в кресло напротив. — Молодая, красивая и похотливая. С хорошей родословной. Француженка. В браке не состояла, детей нет. Карие, почти чёрные глаза смотрят устало и без интереса. Ачи зализывает курчавые волосы назад и отращивает шкиперскую бородку**, тем самым ассоциируясь у меня с сицилийской мафией, коей, скорее всего, и является, но признаваться в этом не собирается. — Раз она такая безупречная, почему отдаёшь мне? — сцепив руки в замок и прислонив их к подбородку, интересуется он. — Не отдаю, а продаю, — усмехаюсь в ответ. — Надо сдать в магазин, пока не закончился гарантийный срок. — Инфицированная? — Типун тебе на язык. Ачиль молча смотрит в глаза, вероятно, пытаясь разгадать, в чём подвох, но мой взгляд ничего, кроме чисто делового интереса, не выдаёт. Да я и сам любил выискивать ложь во взглядах, пристально, но, одновременно с тем, непринуждённо и даже лениво наблюдая за зрачками собеседника. Так, например, если на конкретно заданный вопрос человек опускает взгляд слегка вниз, а затем возвращает их в исходное положение, то таким образом он как бы извиняется за свою ложь. Если взгляд блуждает при рассказывании, это говорит о том, что человек придумывает ложь на ходу, как бы находясь в поиске подходящего ответа у себя в голове. Ну, а если взгляд прямой, но слегка прищурен – это может свидетельствовать о, как говорят, «наглой лжи». — И сколько за неё хочешь? — после длинной паузы спрашивает бывший однокурсник, а когда я называю цену, начинает постукивать пальцами по столешнице, поблёскивая золотым широким перстнем с выгравированной буквой «А». — Много, — подытоживает он. — За такую цену она должна уметь буквально всё. Не думаю, что ты привёз мне богиню любви. — Ты её ещё не видел, — улыбаюсь в ответ, рисуя в своём воображении обнажённую Николь. — Мне почти жалко её отдавать. Единственный изъян для будущей профессии – гордость. — Сломаем, — отмахивается Ачи. — А что насчёт семьи? Будут искать? — Будут, но не здесь. Её отец – мой подчинённый. Уж с ним я как-нибудь справлюсь. Опустив взгляд на фотографии, итальянец прикладывает руку ко лбу, задумчиво потирает брови, молчит, взвешивает… и, наконец, предлагает цену в полтора раза ниже озвученной. — По рукам, — сразу соглашаюсь с условиями, вовсе не собираясь набивать цену за девушку, которую готов был отдать задаром. — Паспорт и остальные документы получишь вместе с девчонкой – они в машине. Если хочешь, Джек сейчас всё принесёт. — Не надо – не убегут. Итальянец наклоняется под стол, кладёт на него приготовленный заранее кейс, щёлкает замками и демонстрирует обговоренную сумму денег, но я лишь машу рукой, мол, «верю на слово». — Ну, а всё-таки, — закрыв кейс и подвинув его на край стола, спрашивает он, — где ты её взял и почему продал? Неужто стал одним из нас? — А я похож на сутенёра? — А ты принимаешь меня за сутенёра? Ничего не остаётся, кроме как натянуть нервную улыбку и растерянно пожать плечами. Товарищ улыбается в ответ. В чёрных сощуренных глазах читается насмешка, будто бы видит перед собой глупого мальчишку, ничего не понимающего в жизни. Мы оба знаем, что Ачиль Дамико покупает и продаёт шлюх. И оба знаем, что никто в открытую не назовёт его сутенёром. — Да шучу я, — смеётся однокурсник, довольный тем, что смог загнать меня в тупик. — Предпочитаю называть себя продавцов удовольствия, причём не только физического, но и эстетического. Ты же наверняка слышал о ночном клубе? — поднимает палец вверх, указывая в потолок. – Это удобно. Те, кому не надо знать о борделе, о нём и не знают. — Странно, что я ничего не знал о клубе, — наиграно потирая подбородок, ухмыляюсь в ответ, хотя он понимает, что я вру, и пропускает слова мимо ушей: — В общем, как насчёт того, чтобы провести время за бутылочкой лимончелло***? Послушаем хорошую музыку иностранных певцов. Поговорим о твоей бывшей любовнице. Глупо отрицать, что Николь – не моя бывшая любовница. Я не говорил об этом Ачилю, но кому, как не ему, знать, как наказывать провинившихся женщин. — Только ради лимончелло, — делаю ему одолжение, протягивая кейс только что вошедшему в кабинет Джеку.