* * *
— Я не хочу больше видеть тебя в своём доме! Выметайся! Ты здесь никто! Пустое место! И если ты ещё раз появишься – я спущу с цепи всех собак! Но в ответ Ачи лишь молча усмехнулся. Он даже и не подумал уйти, чтобы удовлетворить моим требованиям, а только устроился поудобнее, перекинув ногу на ногу, откинувшись на спинку кресла и подперев подбородок рукой. — Не думаю, что Алекс хочет того же. — А чего же она хочет? Или, точнее, кого?! — орал я. — Она хочет поддерживать со мной дружеские отношения. — Дружеские?! Теперь это так называется? И снова эта противная ухмылка. — Я не собираюсь перед тобой оправдываться, — скалился он. — Всё, что ты говоришь – результат бурной фантазии и раздутого чувства ревности. Осмелюсь предположить, что ты наконец-то понял, почему я примерно так же вёл себя в университете. — Она. Моя. Жена, — процедив сквозь зубы, прорычал я. — У моей жены в кругу друзей не должно быть её бывших парней. Убирайся. Вон. — Уилл? Сердце предательски защемило – в дверях стояла Алекс. — Что здесь происходит? Помню, каких усилий мне стоило промолчать, когда Ачиль подскочил с кресла, чмокнул её в щёку и, сделав невинное лицо, пожал плечами: — Твой муженёк не верит, что мы просто друзья. Он не хочет, чтобы я приходил к вам, — двусмысленно приподнял бровь, понизил тон голоса и добавил: — Придётся тебе приходить ко мне, чтобы увидеться. И тут я заметил, каким холодным взглядом одарила его Алекс, давая понять, что тот перегнул палку. Заметил, как изменился в лице Ачи, стерев глупую улыбку, будто только сейчас осознав, что выдал себя с потрохами. Жаль, что я заметил совсем не то, что было на самом деле. — Всё-таки я был прав… — В чём же? — откликнулся однокурсник, провоцируя на скандал – и ему это удалось. — И как давно это у вас? Месяц? Год? Или, может, с университета? Мне просто интересно, какой высоты мои рога. Но всё, на что хватило Алекс, это: — Ты дурак? Сейчас, вспоминая тот день, до сих пор удивляюсь, как у меня повернулся язык её оскорбить. Удивляюсь, как я вообще мог допустить мысль об измене. Да, Ачи постарался внести разлад в наши отношения, но это Ачи – у него была веская причина так поступить. А это Алекс – она никогда не отвечала на его шуточные поцелуи, никогда не подыгрывала колким фразам, никогда не оставалась с ним тет-а-тет. Поэтому, считаю, пощёчина была заслуженной.* * *
— Жить будете, друг мой, — улыбается Мартин, с полчаса поколдовав над раной. — Вам несказанно повезло – пуля прошла впритирку. В рубашке родились – не иначе! — Одним шрамом больше, одним меньше, — лениво отмахиваюсь в ответ, разглядывая в зеркале длинную борозду с левой стороны головы, тянувшуюся наискось от брови до уха. Слегка дотрагиваюсь до неё подушечками пальцев и тут же отдёргиваю руку – жжётся. — И зачем только меня звали? — неуместно шутит док, и его отражение в зеркале встаёт рядом с моим. — Могли бы и сами заклеить пластырем. Это как в прошлый раз – думали сотрясение, а там только гематома. Или когда думали, что разрыв связок, а там лишь растяжение. Ну, я же говорю! В рубашке! — обращает внимание на своё отражение и принимается приглаживать выбившийся волосок к седой голове. — Или когда думали, что пуля прошла насквозь, а на самом деле раздробила кость? — Умеете вы всё испортить, Уильям. — Да ладно вам, док, — дружелюбно хлопаю его по спине, отрываюсь от зеркала и направляюсь к гардеробу. — В рубашке, так в рубашке! В нашем деле без неё никак, — двигаю вешалки в поисках одежды, которую не жалко будет выкинуть на помойку, останавливаю выбор на чёрной сорочке в полоску и, демонстративно выставив её Мартину на вытянутой руке, подчёркиваю: — Вот, в этой, например? Доктор видит её в отражении; пожимает плечами: — Я почему-то представлял себе титановый бронежилет с алмазными пластинами. Скрыть улыбку мне не удаётся. Неторопливо переодеваюсь в выбранную одежду, в то время как он всё ещё стряхивает с себя пылинки, пристёгиваю к ремню кобуру, опускаю в неё перезаряженный пистолет и возвращаюсь к зеркалу. — Пошли? Мартин переводит взгляд с себя на меня: в блёклых серых глазах, от уголков которых паутиной расходятся мелкие морщины, замечаю усталость и огромное нежелание выполнять грязную работу, но, будучи по-настоящему умным человеком, доктор не произносит этого вслух – он лишь тонко намекает: — Вам бы отлежаться, друг мой. Может, отложим до завтра? На вас, как-никак, покушались. — Вот завтра и отлежусь. Пойдём, пойдём! Нас все уже заждались. И пока мы пересекаем коридор за коридором, он – как и всегда – лишь из любопытства не перестаёт заваливать меня вопросами: — Не посчитайте это бестактностью, но как так вышло, что человек, которого вы не уволили вместе с остальным персоналом, а привезли с собой, оказался предателем? Получается, змею пригрели? Неужели он ничем себя не выдавал? Вам ли не знать, как ведут себя люди, которые никогда ничего подобного не совершали. Повышенная раздражительность, нервозность, усталость – не замечали? Или, хотите сказать, этот дворецкий из Италии – матёрый убийца? Ха-ха! Мне прямо не терпится на него взглянуть! Не считаю нужным ответить хотя бы на один вопрос… Просто потому, что не знаю. И в самом деле, как так вышло, что человек, которому я доверился, оказался тем, кто не побоится выстрелить в голову? Или побоится – из-за чего не сумеет унять дрожь в руках, – но страх перед заказчиком окажется сильнее. Неужели Найджел ничем себя не выдавал? А как же мертвенно-бледный цвет кожи и барабанная дробь по подлокотнику в салоне самолёта? А как же просьба задержать вылет? А как же его последняя фраза, концовку которой не удалось расслышать из-за гула двигателей? Остаток пути, состоящий из нескольких десятков ступеней по винтовой лестнице, ведущей на цокольный этаж, протекают в немом молчании. Кажется, Мартин понял, что до меня только сейчас дошло, что покушения можно было избежать ещё вчера. Он послушно идёт следом, попутно избавляясь от оптимистичного настроения, которое сейчас будет немного не к месту, и на ходу застёгивает все пуговицы своего белоснежного докторского халата. — Что-то я волнуюсь, — снова улыбается док, остановившись перед дверью со звукоизоляцией, охраняемой безымянным телохранителем, но сто́ит только перевести на Мартина недоумевающий взгляд, как он тут же обрывает: — Шутка. Посреди комнаты – белой и стерильной, как операционная – стоит стул. К нему грубой бечёвкой примотан Найджел. Разбитая бровь, обильно кровоточившая, заплывший глаз и, кажется, сломанный нос свидетельствуют о том, что "беседа" уже началась, а руки Джека, на костяшках пальцев которых надет окровавленный кастет, тому лишь подтверждение. К слову сказать, в рот убийцы вставлен кляп, мешающий ему не только говорить, но и даже стонать от боли, поэтому всё, что ему остаётся – это безвольно опустить подбородок на грудь и закрыть глаза. — Готов говорить? — спрашиваю у Джека и беру в руку железный лом, приставленный к стене, одновременно с тем замечая, как дворецкий, превозмогая боль и головокружение, отчаянно начинает кивать в знак согласия. — Пару ударов не навредит, — бормочет телохранитель и освобождает нам дорогу. Без лишних слов, Мартин делает шаг навстречу дворецкому – тот ещё не знает, что это последний человек, которого он видит. Доктор ставит на пол прихваченный заранее кардиомонитор, распутывает несколько проводов, крепит их к рукам виновника, которые Джек предусмотрительно привязал к подлокотникам. Смешно и одновременно грустно наблюдать, как занервничал казавшийся вымотанным дворецкий. Он безуспешно пытается стряхнуть с себя провода; безуспешно мычит и мотает головой, всеми силами стараясь донести до меня, что расскажет всё, что хочу от него услышать. А когда Мартин включает монитор, и в комнате раздаётся негромкий, но ненормально частый писк, свидетельствующий об учащённом сердцебиении, Найджел замирает, словно опоссум, притворившийся мёртвым. — Готово, — доктор отходит в сторону. Слегка подкидывая лом в руке, будто пробуя его на вес, я встаю напротив дворецкого – в больших мальчишечьих глазах промелькнула вся жизнь – и с размаху бью по колену. Грудной надрывный крик затмевает хруст размозжённой кости. Кровь из раны, которую через несколько секунд Мартин отнесёт к открытому перелому, забрызгала не только брюки дворецкого, но и мои, покрыв их многочисленными бордовыми крапинами. И ни один из нас, кроме виновника, не выдал ни одной эмоции. — Не знаю, сможет ли он теперь когда-нибудь бегать, — саркастично заключает док. — В любом случае, если выживет, с карьерой спортсмена ему придётся попрощаться. — Как когда-то и Ренару, — бросаю я, вспомнив о хромоте Криса, приобретённой по этой же причине. Дворецкому понадобилось меньше минуты, чтобы набраться сил и жестами, мимикой, звуками убедить меня вынуть изо рта кляп. — Я расскажу… — облегчённо выдыхает он. — Всё расскажу… Только не бейте… Но вопросов ему никто не задаёт. Не надо иметь большого ума, чтобы догадаться, что именно мы хотим от него услышать. — Дамико… Ачиль Дамико… Чувствую, как от злости скрипнули зубы. Как ещё крепче сжал в руке лом. И уже в следующую секунду, вложив в удар всю ярость и негодование, по сути предназначавшиеся старому однокурснику, прикладываю лом к голове Найджела так, что тот опрокидывается на бок вместе со стулом. — Уильям! — слышу недовольный голос Мартина. — Рано! Слишком рано! — док садится рядом с потерявшим сознание – или всё-таки умершим – дворецким, чтобы привести его в чувства – или же констатировать смерть. Я же хватаюсь за голову, пытаясь собрать все мысли воедино. Дамико… Опять Дамико! Чёртов итальянец! Мало ему было смерти Нормы – он захотел и моей! Я могу понять его желание отомстить за гибель Алекс… Могу! Но месть уже состоялась. Один-один! А теперь получается, что Ачи перешёл все дозволенные границы. Теперь получается переход хода. Теперь… моя очередь.