Детки в клетке

Что имеем — не храним, а потерявши — плачем. © Ятен рисовал бессмысленные узоры на запотевшем бокале с текилой. Интересно, сколько сейчас времени? Судя по гулкой тишине, изредка разрывающейся визгом шин, дело подходит к рассвету. Парень рассеянно оглядел круглосуточный бар, в котором сидел, видимо, уже не один час: хорошенькая барменша, задремавшая за стойкой, всё ещё сжимала тряпку для стола; в самом углу, за дальним от Ятена столиком, мирно гудел какой-то мужик, уткнувшись лбом в столешницу. В остальном же бар был пуст. Парень вздохнул, встал из-за столика, оставив незадачливой барменше больше, чем был должен, и вышел на улицу. Как раз было то время, которое уже не является ночью, но ещё и не утро. Пустынный Токио встретил его прохладой, от которой молодой человек невольно поёжился. Тело ныло от долгого нахождения в одной позе, но Коу упрямо брёл по тротуару, глядя под ноги. Не было криков, не было острой ненависти и страха. Зато была притупленная пустота, граничившая с безразличием, которая, однако, была страшнее самых громких слов, страшнее истерик и взрывов ярости. Была только пус-то-та. Даже слово такое же полое и бездушное, как и чувство, называемое им. Сейи не было уже четыре дня, но уже на первый день его исчезновения Ятен понял: брат не вернётся. Он оставил его, как когда-то оставил Тайки, чтобы поселить белое, как пустой лист, чувство отчаяния и одиночества, а потом и апатию. И это было так странно… Странно терять людей, которые всегда были рядом, мирились с тобой таким, какой ты есть на самом деле, всегда поддерживали. Все эти четыре дня Ятен не находил себе места: не отвечал на звонки, ни с кем не виделся и постоянно ходил с места на место. Казалось, стоит ему только остановиться, остановится и вся его жизнь. Он боялся безлюдных уголков, в которых было некому контролировать его поведение, но и толпы он боялся. Он страшился всех и всего, а в особенности себя, потому что знал — его нервы могут и не выдержать. Ятен шёл по тротуару, время от времени сворачивая то вправо, то влево. Он, как раненое животное, плёлся на последнем дыхании неизвестно куда, чтобы где-то получить конец своим страданиям. Может, это будет очередная забегаловка? Или капот какой-нибудь запоздалой машины, несущейся по дороге Токио? Как там говорил Тайки? Жизнь — русская рулетка? Наверное. Сегодня у тебя есть всё, завтра ты побираешься на улице. Сегодня ты окружён лебезящей толпой, завтра нахер никому не нужен. Всё так просто. Тогда почему так страшно? Парень рассеянно огляделся по сторонам и неожиданно наткнулся на знакомый дом: в нём жила Минако. Ятен никогда у неё не был, но как-то подсознательно пошёл на тусклый огонёк в её окне, очевидно, от ночника. Не раздумывая, он позвонил в дверь. Через несколько минут девушка открыла её. Она стояла на пороге и недоумённо хлопала чуть припухшими глазами, потуже запахивая синий шёлковый халатик. — Ятен? Парень криво ухмыльнулся, он понятия не имел, который сейчас час, поэтому решил не удивляться её тону. Девушка отступила, впуская молодого человека внутрь. Она уже пришла в себя, поэтому серьезно и грустно смотрела на него. — Проходи, — они прошли в небольшую уютную гостиную. Коу с отстранённым любопытством стал разглядывать незнакомую комнату. Он сел на мягкий диван и закрыл лицо руками. Ятен пришёл к Минако посреди ночи, а теперь не знал, зачем это сделал, что сказать, куда деться? Она молчала и явно ждала чего-то, хоть какого-нибудь объяснения, или чего там ждут в таких случаях?.. — Я принесу подушку и одеяло, — тихо сказала Айно и через минуту вернулась. Парень с благодарностью посмотрел на неё: он и не понимал до этого, на сколько ему нужно было, чтобы она ничего не спрашивала, а просто не оставляла наедине со своими мыслями и горем. — Спасибо, — бледно улыбнулся он, убирая от лица руки, и заметил несколько слезинок у неё на щеках. — Можешь молчать, но не пропадай больше так, пожалуйста, — тихо попросила она. — Ты мне нужен, Ятен. Останься хотя бы со мной. Она уже повернулась, чтобы уйти, как неожиданно Минако почувствовала его крепкие объятия на своей талии. Парень уткнулся носом ей в спину, не вставая с дивана. «А может, я не до конца проигрался? Может, она моя последняя ставка в этой игре?» *** — Ничего не хочу слушать, — нарочито строго проговорила Вероника, протягивая Сейе тарелку с тушеными овощами. Парень, скривив рожицу, взял свой завтрак. Он чувствовал себя неловко в компании хорошенькой Вероники, не потому, что она была привлекательной, милой, но, увы, замужней женщиной, а потому, что она пыталась заменить ему семью. Искренно. Она ничего не знала о нём, но обращалась тепло, как с родным, хотя часто смущалась, потому что не знала его имени, любимой еды, хобби… Ровным счётом ничего, кроме его болезни. — Даже Греттель всё съела! — наставительно проговорила она, весело глядя на Сейю. — А вам надо поправляться, так что вообще полагается двойная порция. Коу не мог не улыбаться, глядя на искреннее, немного простоватое лицо рыженькой женщины, но… Просто в этой счастливой, доброй семье Сейя боялся привыкнуть к теплу, а потом столкнуться с собственной памятью, которая могла преподнести страшную реальность. Что такое проснуться без воспоминаний? Это почти то же самое, как очнуться счастливым, но не осознающим своего счастья. Странное сравнение? Нисколько! Просто человек без памяти не имеет груза боли, разочарований, проблем. Всё это стёрлось. Впрочем, и радостным себя не чувствуешь. Хорошего ты тоже не помнишь. Вот такая вот палка о двух концах!.. Сейя жил в этой семье около недели, его всячески оберегали, сидели с ним, чтобы, наверное, он не чувствовал себя одиноко. И правильно. Всё, чего он боялся, это одиночество, которое поглощает своими мучительными мыслями о прошлом, настоящем и будущем. Он не чувствовал страданий, которые так часто описывают в кинолентах о потерявших память героях, но что-то внутри него боролось с окружающим комфортом и заботой, мешало принять это за правду. Сознание будто говорило: «Это всё не твоё, чужое, тебе нужно идти дальше!» Врач, посещавший Сейю, сказал, что его болезнь не так серьёзна, память быстро вернётся. Однако стрессовых ситуаций лучше избегать, поэтому решили оставить Сейю на некоторое время в доме. Парень пытался не думать о своём странном положении и старался сосредоточить сознание на чём-то постороннем. Он почти целыми днями лежал в постели, поэтому единственное, о чём он мог судить, это семья, приютившая его. Юноши — крепкий высокий мужчина со спокойным, непроницаемым лицом и иссиня-чёрными короткими волосами. Сейя редко видел его дома, очевидно, Юноши почти всё время проводил на работе. Вероника — рыжая кареглазая девушка с капельками веснушек на крыльях курносого носа. Она были всего на несколько лет старше самого Сейи, но уже имела пятилетнюю дочку Греттель — подвижную малышку с длинными чёрными волосами. Коу полюбил их почти сразу хотя бы за то, что они дарили ему веру в себя: всё-таки на Земле существует забота и тепло, а значит, возможно, у Сейи тоже есть в жизни что-то светлое. Он знал, что должен уйти, что он — чужой, но сердце тянулось к милой улыбке Вероники и непосредственности Греты, даже к напряжённой усталости Юноши. Молодой человек просто знал — вот оно, то, чего у него может и не оказаться на самом деле там, за стенами уютного дома. Особенно Сейя любил наблюдать за тем, как Грет и Вероника играют вместе, смеются, пытаются и его, Сейю, рассмешить и поднять ему настроение. Он смотрел на них, и сердце сладко и тревожно ныло: « А может, и у меня где-то есть вот такая вот жена и маленькая дочка?» Каждый день домой возвращался молчаливый Юноши, целовал дочурку, говорил несколько ласковых слов жене, здоровался с Сейей, и парню до боли хотелось оказаться на его месте. Он чувствовал себя, наверное, как сирота, мечтающей о родителях и семейном уюте, о понимании, что ты не один на этой планете. Но память не возвращалась. *** Латида чувствовала, что стоит над пропастью и не может найти опору: с каждой секундой что-то внутри неё неуловимо исчезает. Вера в то, что всё ещё может кончиться хорошо? Надежда на справедливость? На спасение души? Разгадка ускользала, как песок сквозь пальцы, тревога, словно нависшая волна-цунами стояла над ней, мерцая своими опасными водами, обещая обрушиться на неё со всей возможной силой и уничтожить. В какой-то момент женщина поняла, что она теряет. Авраама. Её любимого брата, который уже просто помешался на своей идее. И что толкает его на этот страшный поступок? Жажда искупить свои грехи, исправить ошибки. Но можно ли очистить душу чужой кровью и болью? Нет. Это понимала Латида, но не Авраам, и в том-то и состояла вся трагедия, в том, что он сильнее и упрямее, в том, что она всё равно никогда его не бросит, независимо от его решения. Женщина думала, что всё это просто не может кончиться хорошо: то, что основано на зле и насилии, навсегда будет носить его отпечаток в себе. А значит, они так и так стремились к погибели, ни к физической, так к моральной. Латида ждала. Чего именно? Она не знала. Наверное, развенчания их с Авраамом истории, которое было неизбежно.