Детки в клетке

А город видит сны цветные, Мороз рисует сказку на окне, Выводит он узоры озорные И исчезает в ледяном огне. И на стене застыли тени, Свет фонарей мешает спать, Поджавши под себя колени, Он будет снова вспоминать. До боли образы родные, И мамино тепло горячих рук, Но снятся сны ему иные, И предначертан жизни путь… (отрывок из стихотворения «Сирота») *** Ами устало повела плечом и откинулась на подушку. Она чувствовала себя изнурённой, но не было уже того давящего чувства, которое мешало здраво мыслить, наоборот, она ощущала, что ей становится легче. Режим её тюрьмы оставался прежним: те же скудные объедки, те же стены, способные вытягивать энергию, та же неизвестность. Но что-то уже изменилось в ней самой, почти неуловимо, но существенно. Девушка много думала о своём прошлом как-то со стороны, словно это не она плечом к плечу стояла рядом с воинами в матросках и защищала Землю, словно какая-то другая девушка училась в институте, звонила матери по вечерам и гуляла в парке. Теперь все прошлые ошибки казались ей решаемыми и простыми. Сейчас Мицуно понимала — она не была несвободна, она могла делать всё, что ей вздумалось бы, другой вопрос, позволила бы ей совесть такое поведение. Тогда Ами казалось, что она чуть ли не физически скована в своём выборе, что она никому не нужна и слепо следует по пути жизни. Как же она ошибалась! Сейчас девушка думала, что многим пожертвовала бы ради той свободы, которую когда-то имела, ради одного вечера её прошлой жизни, чтобы изменить если уж не всё, то, по крайней мере, очень многое. Ами ставила себе рамки, ссылалась то на свою ненужность, то на застенчивость, а сама была свободна! Теперь её окружали серые, облупившиеся стены, отрезавшие её от родных, друзей, института — от всего. Остался только Тайки, который способен вытянуть её из замкнутости, стоит только открыться ему. *** — Ничего не понимаю, — фыркнул Тайки, поворачиваясь лицом к Ами. — Ты решила стать врачом только потому, что тебе это приснилось?! Ами рассказывала ему, как лет в семь ей приснился сон, что она работает врачом, и с тех пор девочка ни о чём и думать больше не могла. Они лежали на кровати на приличном расстоянии друг от друга и смотрели в потолок. Ами тихонько рассмеялась: — Нет, конечно, — она тоже повернулась к другу. — Этот сон просто поставил точку в моих мечтах. Я с раннего детства знаю, что такое анестезия, кардиологические аппараты и УЗИ, вся моя жизнь проходила у мамы на работе. Всё это стало мне родным. — Не могу уяснить, как больница может стать родной?! — иронично изогнул бровь молодой человек. — И не поймёшь, — горячо защищала свою мечту Мицуно. — Я мамину больницу лучше своего дома знала! Даже названия лекарств с первого раза запоминала! Мне это действительно интересно и… нужно, что ли, — уже задумчиво закончила девушка. Тайки с восхищением смотрел на раскрасневшееся от возбуждения лицо девушки. Она так боролась за свою мечту, что это не могло не вызвать улыбки и одобрения. — И зачем же тебе это нужно? Не могла найти работёнку поспокойнее? — улыбался он. Ему нравилось препираться с ней и слушать возмущённый приятный голосок. — Могла бы, — пожала она плечами. — Только всё не то. Да и как можно спасать людей и при этом не волноваться? — А ты, значит, непременно хочешь спасать людей? — Хочу, — Ами чуть смутилась. — Наверное, и материнские гены, и силы воина повлияли на это. Но я чувствую, что могу это делать, причём от всего сердца. Коу с нежной улыбкой смотрел на неё. — А ты? Почему решил стать певцом? — с искренним любопытством спросила Мицуно. — Ну-у… — задумался Тайки. — Ты же знаешь, нам надо было донести свой зов до принцессы… — Но когда вы вернулись на Землю, вы ведь снова стали певцами, так? Значит, есть другая причина. — Я даже не особо над этим задумывался, — вздохнул Коу, разговор не тяготил его, наоборот, он чувствовал себя легко и непринуждённо. — Чем нам было ещё заниматься? Эта дорожка протоптана, к тому же приносит неплохой доход… Смысла не было пробовать что-то новое. — Что-то ты не выглядишь очень довольным, — с сомнением проговорила Ами. — Знаешь, — это было очередным откровением с его стороны, — просто иногда я невольно задумываюсь… Что было бы, если бы я был другим человеком? Ну, не певцом, не воином, понимаешь? Ами кивнула, и Коу был действительно уверен, что она не врёт. — Что было бы, если бы я был обычным парнем, работал бы где-нибудь бухгалтером или программистом, возвращался бы по вечерам домой к семье и был по-своему счастлив? — Наверное, все об этом однажды задумываются: а правильно ли они живут? — задумчиво подтвердила Ами. С ней это часто случалось там, на свободе, где был хоть какой-то выбор деятельности. — И мне почему-то казалось, что я несчастлив, что я проживал чужую жизнь, которая далека мне и практически противна. — А теперь? — пытливо спросила Меркурий. — Ты и сейчас так думаешь? — Скорее всего, да, — Ами несколько удивил этот ответ, который противоречил её собственному. — Всё-таки я многое потерял, но я кое-что осознал для себя. — Например? — Я всё-таки могу быть обычным человеком, проявлять слабости, заводить семью, устраивать хоть изредка выходные… Я могу изменить свою жизнь. Знаешь, что я сделаю перво-наперво, когда избавлюсь от этих сумасшедших? Ами сразу поняла, о ком он. — Я куплю себе дом, свой дом. И каждый раз, когда я буду возвращаться в Токио, меня будет ждать родной угол, а не какая-нибудь очередная ночлежка. «Оказывается, с ней так просто делиться своими мечтами», — подумал Тайки. Он чувствовал, как новый мостик прокладывается между ними, крепче соединяя их. Авраам и Латида и не подозревали, насколько помогли своим врагам сплотиться, начать понимать друг друга. А это очень дорогого стоило. *** — Это наш последний разговор, Латида, — жёстко проговорил Авраам, не глядя на сестру. — Мы не могли столько страдать, чтобы сейчас сдаться. Мужчина упрямо не отрывал глаз от газеты, чтобы не поддаться жалости к слабости Лати. За последнее время женщина сильно осунулась, побледнела и как-то даже поблёкла в своей холодной красоте. Она убеждала его всё бросить и улететь, спасти остатки своих истерзанных убийствами и жестокостью душ. Авраам не сдавался, ему во что бы то ни стало нужно закончить начатое. — А знаешь, Авраам, — мягко проговорила женщина. — Из нас вышли отвратительные злодеи, которые и пережить своих поступков по-нормальному не могут. Мужчина внимательно посмотрел ей в глаза. — Ты знаешь, я тебя не брошу, — продолжала она. — Но у меня плохое предчувствие: всё это добром не кончится. То, что ты поверил тому шарлатану, было ошибкой… — Нет, — возразил Авраам, — И ты это знаешь. Мы вернём Поли и… — Потеряем себя, — кивнула Лати. Авраам устало вздохнул и опустил глаза: — Я обещаю, это будет последняя попытка. Если она провалится, клянусь, мы улетим. «Нас убьют», — с грустью подумала блондинка, но ничего не сказала. *** 8 лет назад Авраам искренне восхищался стойкостью Латиды: та вставала ни свет на заря, чтобы приготовить — самостоятельно! — ему завтрак и чистую рубашку, убрать маленькую квартирку и сходить в булочную за свежим хлебом. Подумать только, а он считал её этаким тепличным растением, нежным и абсолютно беспомощным! В самом начале их бегства так оно и было: не способная к труду Лати часто плакала, когда что-то не выходило, и нередко обжигалась о плиту или пережаривала пищу. Это было в порядке вещей. Но время шло, Латида приноровилась, научилась вести хозяйство и даже получать от этого удовольствие. Авраам устроился в технический сервис помощником, денег платили мало, но этого хватало, чтобы каждый месяц оплачивать квартиру и не иметь недостатка в продуктах. Иногда он с тоской и горечью вспоминал Виропу, путь к которой был навсегда закрыт для преступников. Как там его родители? Братья и сёстры? Гараж, в котором парень чинил технику на заказ, а по совместительству ещё и жил? Всё это ушло в прошлое, осталась только Латида. Были, конечно, моменты, которые Авраам не хотел вспоминать: гибель Поли, убийство Зака, вечера, когда ему нечего было есть… Но всё это было частью той жизни, частью его детства. А теперь приходилось взрослеть. Латида много раз пыталась поговорить с ним о Заке, но Авраам избегал этой темы. Она считала, что, выговорившись, парень облегчит душу, однако он так не думал. К своему ужасу он не чувствовал раскаяния за ту смерть. Что он, собственно говоря, сделал? Всего лишь придушил червяка, который отравлял жизнь Латиде, издевался над Авраамом, да и вообще над всяким, кто был ниже или беднее. Однажды Авраам случайно ляпнул это Латиде и тут же пожалел: она расплакалась и сказала, что он не боится Бога, за что тот его накажет. Чтобы её успокоить, парень больше не упоминал об этом, но раскаяние не приходило. Единственное, о чём он жалел — это смерть Поли. Молодому человеку было стыдно, что он мало любил сестру, хотя она была самым чистым и светлым человечком во всём мире. А ещё больше он не любил себя…