Сказки дедушки Мадары

Утро было таким же, как и всегда. Неустанно барабанил дождь, лил мощной, непроглядной стеной, из-за которой едва выглядывали шпили темных, промокших зданий. Конан это огорчало только одним: бумага мокла, превращаясь в вязкую кашу. Конан стояла возле одного из проходов наружу, несмотря на то, что на ее одежду попадали капли дождя; прохлада от ливня не беспокоила, ветер казался знакомым. Конан привыкла, ведь когда она в последний раз видела ясное небо над Страной Дождя? Ей было трудно представить мир без них — без звука ритмичных ударов, без полутьмы пасмурного неба, без слякоти, без свежего, крепкого запаха ветра. Конан могла сказать, что дождь вселял в нее силы, связывал со здешней, земной жизнью; это было единственным, что не изменялось в ее мире, то, что было, есть и будет. — Я искал тебя. Конан оглянулась. В темноте нельзя было разглядеть подернутую мраком фигуру Пейна, лишь его неясный силуэт. — Да? Ее голос всегда получался спокойным, чуть холодным, под стать жильцам бесконечных лабиринтов темных зданий. Конан отошла от прохода, машинально отряхнув промокший край своего плаща. Медленной поступью, оглушая сырое помещение эхом сапог, подошла к Пейну, заглядывая ему в лицо. Наверное, было трудно привыкать к землисто-бледному оттенку кожи Яхико. Наверное, трудно было видеть мертвеца не мертвым и похороненным, а таким, подобным марионеткам Сасори. Наверное, трудно было находиться рядом с тем, что было раньше человеком. Но Конан смогла продолжить преданно смотреть в чужие глаза Яхико. — Ты занята? Конан не могла сказать, ненавидит ли за это Нагато. Не могла сказать, что ощутила, когда узнала об идее своего пока еще живого друга оставить тело мертвеца вечно с собой. Но одно она знала точно: Нагато давил на раны, давил жестоко, с нажимом, как будто, зная слабости Конан, назло ей — но, конечно, не назло! — выбрал из всех именно Яхико. Из всех — Яхико! — Я всегда свободна для тебя. Пейн кивнул головой, знаком показывая Конан следовать за собой. Та не отставала, снова оглашая сырые углы стуком своих каблуков. Было что-то, что заставляло Конан идти следом за созданиями Нагато и его голосом, верить ему, защищать его и доверяться мертвецу — мертвецам. Дружба? Привычка? Безразличие? Обреченность? Вера? Отчаяние? Надежда? Любовь? Ненависть? *** Пять тел лежали в своих укрытиях, а Пейн сидел на широком столе, по пояс обнажившись. Конан терпеливо, серьезно щурясь, вставляла в его кожу еще одну дополнительную пару маячков. — Зачем? — спрашивала она каждый раз, поддерживая рукой бледное, крепкое плечо. Тело Яхико до сих пор, даже после смерти было обманчиво живым, обманчиво настоящим. — Для усиления связи. — Я так и подумала, — Конан прохладно усмехнулась, выправляя маячок. Взгляд ее глаз старался не скользить по телу Яхико, старался цепляться лишь за металлические маячки, но Конан ничего не могла сделать с собой и своей памятью. Если бы можно было уничтожить ее, если бы можно было распрощаться с ней и стереть ее с лица земли — как было бы все проще. Почему Нагато держит Яхико здесь, почему не позволяет ему уйти навсегда? Неужели он считает, что это тело как напоминание о страшных днях ускрепит силу Конан на пути к их цели — к вечному миру? Какая глупость. Иногда Конан хотелось разбить тело Яхико на осколки, чтобы сердце не сжималось в злости и в одновременном понимании. Нагато жесток. Иногда хочется, чтобы его не было. Чтобы никого не было. Чтобы он скорее забрал на тот свет Яхико вместе с собой. Конан закончила работу, отойдя на пару шагов и по-дружески легко шлепнув Пейна по плечу. Тот натянул на себя плащ и взглянул в сторону Конан, скользя по ее фигуре холодным и острым взглядом. — Что-то не так? Конан пожала плечами. — С чего ты взял? — Знаю. Она сделала пару шагов по направлению к одному из серых ящиков, промолчав в ответ. Пейн проводил ее взглядом. Конечно, Нагато все знает, он знает лучше всех, но молчит и никогда не говорит об этом. Лучше бы и сейчас не говорил. К чему? — Ты тоже не можешь забыть? Конан повернулась. В ее обычно спокойном взгляде скользнуло нечто колючее. — Все в порядке. — Пойми, — Пейн подходил ближе, и почти впервые Конан чувствовала страх, — так надо. Яхико всегда будет с нами. Мы вместе с ним встретим новый мир. Он сделает этот мир таким, каким он должен быть. Он — наша гордость. Это наш долг — его руками сотворить новый мир. Он и должен был сам сделать это. Конан кивнула. — Конан, — голос Пейна был холоден и тих. Почему он не говорит голосом Яхико? Почему эти глаза не его глаза? Почему это тело здесь, рядом до сих пор? — Конан, ты тоже не можешь… — Все в порядке, — твердо проговорила она. — … не можешь забыть? — Все в порядке! — Конан резко отодвинулась от Пейна, поджимая губы. Прошла несколько шагов до порога темной залы, но под конец все же обернулась, совладав с собой. — Я просто устала, — спокойно бросила напоследок она, выдавив на губах подобие улыбки. Пейн еще долго смотрел ей вслед, слушая ее гулкие, отдаляющиеся шаги. *** Дождь гремел все громче, Конан казалось, что он рано или поздно или даже сейчас сведет ее с ума. Его стук, громкий и ритмичный, как никогда бил по ушам, как никогда хотелось, чтобы он исчез, превратился в радугу в голубом небе. Жаль, что этому не бывать никогда. Наверное, Нагато прав: с Конан действительно что-то не так. Ей казалось, что она заболела, простудилась от сырости бесконечных лабиринтов заброшенных зданий. Или работа в Акацки так вымотала ее — да что угодно. Конан, лежа на своем месте, не сводила взгляда с Пейна, виновато и мягко улыбаясь ему: — Ничего страшного. Небольшое недомогание. Конан казалось, что она могла чем-то обидеть Нагато, когда крикнула на него сегодня утром — хотя разве она не была права, не имела права что-то сказать своему другу? У них с Нагато нет тайн. Вообще нет тайн. Он все знает лучше самой Конан. Он винит себя сильнее, чем она. Наверное, ему больнее было привыкать к посеревшему, мертвому телу Яхико. Эти мысли в какой-то степени доставляли Конан удовольствие. Тело Яхико было рядом, Конан морщилась от стука дождя. Он напоминал о прошлом, сегодня вечером особенно настойчиво. Пейн хотел оставить ее, но Конан жестом попросила остаться, не промолвив ни слова. Дождь стучал. Яхико… нет, его немое тело было рядом. Но Конан было достаточно. Сейчас, когда голова кружилась, ей было не до злости. Ей хотелось смотреть в лицо Яхико. Пусть даже мертвого. — Яхико беспокоился бы за тебя, — внезапно глухо сказал Пейн. Конан не ответила, натянуто кивнув головой. Помолчав, Пейн добавил: — Он всегда беспокоился о нас. Мне жаль, что такой, как я, остался жить, а не он. Наверное, ты думала об этом? — Не вини себя ни в чем. Яхико видел счастье в том, что мы живы, — ответила Конан. Пейн сидел на краю ее постели, старой, жесткой, пропахшей сыростью и дождем. Он смотрел в сторону, пустые глаза и лицо-маска могли бы ужаснуть, но где-то там, черт знает где, Нагато болезненно хмурит брови. Он никогда не простит себе смерть Яхико. — Конан, верь мне. Она взглянула на Пейна. — Я создам новый мир ради него. Верь мне. Конан долго, немного удивленно, но устало вглядывалась в черты лица Яхико, рассматривала его, как будто услышала нечто, что могло перевернуть ее жизнь. Она поджала губы, приподнялась на локтях; не слушая удары дождя и не думая о том, что в глазах рябит — от усталости, конечно, от усталости, — Конан вдруг четко, но мягко произнесла: — Яхико говорил мне то же самое. Я верю в эти слова, и знаешь, почему? Потому что их опять говорит Яхико, пусть и мертвый, но пока ты заставляешь меня это видеть, я… — Конан запнулась. Болезненно закусила губу, нахмурилась, взглянула в близкие к ней глаза Яхико и почувствовала, как в голову ударяет кислое вино отчаяния, усталости и горя. Конан коснулась губ Пейна. Нет, Яхико. Не Нагато, не Пейна, а Яхико, после сказанных слов особенно живого, особенно знакомого. Наверное, она всегда одинаково сильно любила и Нагато, и Яхико. Если бы погиб первый, то она так же думала бы о нем. Но сейчас Конан ничего не понимала, кроме горя и усталости. Нагато знает, как сильно она любит. Знает, как сильно ненавидит. Знает, как дороги ей оба. Конан как никогда хотелось рыдать. Она не понимала, почему Пейн никогда не сопротивляется, или же он сопротивлялся, но она подавила его? Она стягивала с него плащ, позволяла касаться себя холодным пальцам. Да, ей нравилось. Да, ей нравилось, как чужие руки скользят по ее телу. Целовала Конан, не Пейн, а он как безвольная кукла покорялся. Ей было жарко, а холодное тело Яхико было как никогда спасительным. Конан не помнила, сколько это продолжалось, звук дождя стер время, смял его, обратил вспять. Она лишь хотела видеть рыжие волосы. Трогать их и целовать сухие холодные губы. Чувствовать, как в груди поднимается нечто тяжелое. Пейн молчал. Молча смотрел в лицо Конан, когда та, прижимаясь к его лбу своим и сжимая руками его холодную шею, отчаянно зажмуривалась, пытаясь остановить собирающиеся под веками слезы. — Все в порядке, Конан, — прошептал Пейн, глухо и твердо. Та кивнула головой. — Прости, — выдохнула она, подавившись во всхлипе. Конан ненавидела плакать. Но сегодня бесполезно было сдерживаться. Плакало небо, Пейн-Яхико-Нагато гладил Конан по голове, а она жмурилась и продолжала рыдать как никогда. *** Это утро было таким же, как и всегда. Неустанно барабанил дождь, лил мощной, непроглядной стеной, из-за которой едва выглядывали шпили темных, промокших зданий. Конан, наверное, вопреки всему не сожалела ни о чем в своей жизни. Стоя у открытого прохода, она не сожалела ни о чем. В ее жизни было много гадкого, неприятного и постыдного. И будет еще. Но — в прошлом, будущем и, главное, настоящем — есть и Нагато, который все поймет, и он всегда понимал ее лучше, чем Яхико. Она благодарна ему. И за Яхико, и за Акацки, и за бесконечный дождь, и за ее, Конан, жизнь, и за веру — в себя, в их идеалы, в их мечты, в радугу, в дождь, в Нагато, в Яхико и в то, что этот мир может быть лучше благодаря им и вопреки им. Конан отошла от прохода, повернувшись к Пейну. — Я готова. Идем? Пейн кивнул, снова скрываясь в темнеющем углу серых сырых коридоров.