sweet marshmallow (sudo)

В Сеуле наступил сезон летних проливных дождей, для некоторых он в радость, когда для других, например, для Кенсу и Чунмена, это испорченное настроение, потому что на сегодня у них был запланирован поход в новый, недавно открывшийся парк развлечений, в котором Кенсу очень хотел побывать, а под конец дня – два билетика на последний сеанс в кинотеатре. Скромный минетик в самом дальнем углу зала кинотеатра был бы отличным завершением дня. Если бы не плохая погода. Кенсу расстроился даже больше Чунмена и теперь молча ест в темноте, нарушаемой лишь светом, льющимся из экрана телевизора, уже вторую пачку попкорна, в солнечно-желтой миске с которым перемешаны и острые картофельные чипсы, и лениво перещелкивает каналы на телевизоре. Как только они собрались выходить из квартиры, на улице ярко сверкнула молния, и прогремел гром, и Кенсу сразу же недовольно цокнул языком, в раздражении закатывая глаза, сразу же направляясь к дивану в гостиной, на ходу снимая рубашку и джинсы с носочками, бросая одежду на пол. Теперь он сидит по-турецки с миской между ног, на нем лишь хипсы с пестрой расцветкой и тонкая белоснежная футболка, потому Мен ежится – сам он натягивает на себя теплые пижамные штаны, носки и футболку с длинным рукавом, потому что погода за окном разгуливается все больше, а в квартире довольно прохладно, как считает старший. Чунмен подбирает с кресла в их спальне огромный теплый плед и накидывает на свои плечи, кутаясь в него, словно гусеничка, медленно и тихо возвращается в гостиную, к Кенсу. Он ставит одну ногу на диван и, пошатываюсь, встает на него, чтобы через пару секунд опуститься позади Кенсу и слабо приобнять его за талию, двигая поближе к себе. Он укутывает Кенсу и в своих объятиях, и в пушистом пледе с непонятым рисунком, и Кенсу, кажется, не против – облокачивается спиной на грудь Мена и улыбается уголками губ. Вот так обнявшись, они сидят недолго – Чунмену первому надоедает, и он принимается елозить и копошиться, пару раз довольно больно задевая Кенсу своим острым локтем в бок, пока наконец младший не отодвигается чуть вперед, поближе к телевизору и подальше от Менни. Как только Чунмен принял комфортную позу, и его спина не затекает от неудобства, он тянется было к младшему, но одергивает собственную же руку, когда его взгляд скользит от виднеющегося краешка нижнего белья Кенсу по спине и замирает на проступающем сквозь ткань футболки позвоночке. Резкий прилив трепетной и настоящей любви затопляет сердце изнутри, после разливаясь из-за нехватки места сразу по всему телу, и Чунмену становится так легко, спокойно и совершенно все равно на то, что царит вокруг, когда под его скромным боком есть такое мягкое чудо с, наверное, еще большим сердцем, полным любви ко всему, чем у самого Чунмена. Конечно, Кенсу очень часто бывает той еще забиякой, врединой и злыднем, но, даже несмотря на это, Чунмену все равно хочется быть бесконечно терпеливым, лояльным, нежным и ласковым по отношению к своему, своему-своему-своему, мальчику. Потому что он прекрасно знает, какой у него славный До Кенсу. Подвинувшись к Кенсу вместе с пледом, Чунмен опускает руки на бока младшего и аккуратно тянет края белой футболки вверх. Он думает, что Су сейчас обязательно начнет бубнить что-то крайне недовольное и отпихивать приставучего хена, но тот, к удивлению Кима, без слов поднимает руки, позволяя стянуть с себя футболку, и продолжает смотреть телевизор, лениво подбирая остатки попкорна и поломанные чипсинки из миски. Без какой-либо задней мысли Чунмен с улыбкой ведет кончиками пальцев по позвоночнику Кенсу, отмечая появившиеся мелкие мурашки, а потом прикусывает губу, укрывая Кенсу пледом, чтобы согреть и прогнать непрошеные мурашки. Спина Кенсу очень горячая, и Чунмену приятно водить по ней пальчиками, выводя незамысловатые узоры. Его касания, как крылья бабочки – даже не чувствуются, но едва слышный шорох и щекотный ветерок от медленных движений заставляют Кенсу прятать довольную улыбку и тихонечко млеть от таких ненавязчивых ласк. Чунмен переходит на покатые плечики, слабо поглаживая. Хочется коснуться языком такой мягкой бархатной кожи, провести им по ней, чтобы яснее почувствовать легкий аромат от их геля для душа, но ему не хочется портить ее чем-то в такой момент, хотя все же решается коснуться губами, осторожно поцеловав Кенсу в плечико, так, будто боится разбить даже таким крохотным поступком или причинить ему хоть какой-то вред. Оставив плечи и спину губам старшего, его пальчики порхают над кожей и перебираются через тоненькие ребра на плоский живот, обводя подушечкой пальца вокруг пупка, потом нечаянно задевая кромку белья, пока Су резко не обнимают, обвиваясь руками вокруг заметной талии. Шелковые волосы Кенсу пахнут чем-то ярким, немного диким и томным… ягодным и неописуемо вкусным, что Менни утыкается носом в загривок, немножко ведя носом вверх-вниз, привыкая и утопая в этом запахе. Он несмело проводит носом за ушком, по чувствительному месту, и прерывисто выдыхает туда, из-за чего мурашки на коже Кенсу появляются вновь, и их не удается спугнуть и прогнать даже широкими ладонями Чунмена. - Я люблю тебя. Чунмен сначала замирает, боясь, что эти слова ему послышались или просто прозвучали в его голове, но Кенсу вдруг напрягается, сутулясь и вжимая голову в плечики, отставляя все сомнения. Кенсу очень давно не признавался, что Чунмен даже немного отвык от этих слов, хотя каждый день они проплывают в его голове миллионы раз, и от этого такое неожиданное признание в этот момент еще более сладкое и вкусное, тающее во рту, оставляя после себя очаровательный осадок где-то в груди. Время на долю секунды замирает, стоит Кенсу чуть повернуться с нерешительной улыбкой и прильнуть к шее Чунмена, прикрывая глаза, как за окном так некстати сверкает яркая молния, после которой гремит оглушительный гром, сотрясая все вокруг, и До вздрагивает, сам цепляя пальчиками край пледа и обнимая одной рукой Чунмена. Маленькая ножка Кенсу отодвигает уже пустую миску от попкорна с чипсами, и та с глухим стуком падает на ворсистый кофейный ковер возле дивана. И либо телевизор сейчас самостоятельно делает звук тише, либо это Чунмен так концентрируется лишь на тихом дыхании в свою шею, потому что все вдруг становится очень теплым, плюшевым и каким-то хрупким, как сам До Кенсу в его жизни.