Одесские рассказы Джонни Ватсенберга

Обычно пристав Лестрейд чтил день субботний, но в этот раз он согрешил и вызвал к себе в участок Шерли на беседу, которую начал так: - Из Москвы поступил Циркуляр с указанием искоренить преступность в городе к приезду его светлости князя Воронцова. - Не надо беременить мне голову, говори прямо, шо тебе от меня надо, - перебил его нетерпеливый сыщик-любитель. - Мне нужно знать, где сегодня будет банда Джимми Мориачи, чтобы я смог устроить облаву и арестовать их всех, потому как Воронцов прибывает уже завтра, - сказал пристав, которому тот Мориачи уже давно был костью в горле. - Моня, не делайте мне нервы, их есть мне, где испортить! Дайте мине пару часов времени, и я вам усё скажу за Джимми, - с привычной самоуверенностью произнёс Холмсевич. - О, а шо ты делаешь на моём месте? – возмутился появившийся в дверях Филя Андерсен, увидев сидящего за его столом Шерли. - Я оскверняю его работой, - лучезарно улыбнувшись, ответил Холмсевич. - Моня, скажи ему, шоб он не умничал, - возмутился Филя. - Я и так каждый понедельник чувствую себя Робинзоном Крузо – скучаю по пятнице, а сегодня у меня понедельник начался в субботу. - Зато ты и не пытаешься умничать, - начал привычную пикировку Шерли. – Да, ты у нас прямо лауреат премии «Деградант нации». - Ты – идиёт! – заорал Андерсен. - Та тихо, пацаны, какие манцы между нами – евреями? – примирительно сказал пристав. - Так, Шерли, одна нога там, а другая… тоже там. Время пошло. Холмсевич вскочил со стула и направился к выходу. Нужно было срочно найти Изю Кацмана и озадачить его детей лейтенанта Шмидта проблемой добычи ведомостей, куда сегодня направится на дело Джимми Мориачи. Однако Шерли не знал того, что Джимми был очень недоволен тем шухером, который он не так давно учинил в Слободке. В тот раз они чудом разминулись, но Джимми больше надеяться на чудо не желал, и поэтому решил завести крысу в окружении Холмсевича. Больше всех на эту роль подходила Мойра Хуперман. Шерли был с ней на дружеской ноге, но девица хотела большего, так вот это большее ей и посулил Мориачи, подкатив однажды к её дому в лакированной пролётке с букетом алых роз в руке, которую и предложил её исстрадавшейся в девичестве душе. И Мойра растаяла, как мороженое под полуденным солнцем, ведь Джимми в своём чёрном фраке с белым цветком в петлице имел такой шикарный вид, к тому же был на всю Одессу знаменит… Мойра и Шерли случайно встретились около полудня в Городском саду. Он рассеянно ей кивнул, и сердце Хуперман при виде Шерли привычно затрепетало. Она подумала, что если бы Холмсевич был к ней внимательнее, то она послала бы Джимми к чертям собачьим. Мойра предприняла последнюю попытку: - Шерли, я так рада тебя видеть. Может быть, сходим в кафе покушать пирожных и выпить сельтерской? - Не могу. Спешу в Управление. Пристав надумал сегодня вечером взять Мориачи, так что я буду по горло занят, - поспешил отмазаться Шерли, ведь фиг она поймёт если сказать, что его никто не интересует, кроме одного отставного военного доктора, оказавшегося чёрствым, как сухарь, три года провалявшийся в солдатском вещмешке. – Так что, наше вам с кисточкой. «Ах, вот ты как! – рассерженно подумала Мойра, буравя взглядом обтянутую модным пиджаком спину удалявшегося Шерли. – Хрен тебе будет с редькой, а не облава. Накося выкуси!». Она кликнула извозчика и поехала на одну из квартир Мориачи, где они тайно встречались. Ей повезло: Джимми как раз был там. - Джимми, Шерли сказал, шо пристав готовит облаву, - начала с места в карьер Мойра, бросившись ему на шею. - Я знаю, облава будет завтра. Дальше, - нетерпеливо сказал Мориачи. - Джимми, облава будет не завтра, а сегодня. Милый, не ходи сегодня грабить акционерное общество «Справедливость». - Не гони волну, женщина, - шикнул на неё король преступного мира. - Всё будет фельдеперсово. Мойра обняла Джимми: - Я боюсь за тебя. Шо ты будешь делать? - Джимми знает за облаву и он, как сказал слепой, будет поглядеть. - Ты думаешь, шо у тебя полный карман удачи? – Хуперман заглянула в большие карие глаза Мориачи, похожие на шоколадное драже. - Нет, я так не думаю. А сейчас отставь меня, мне надо поговорить с пацанами. Поцеловав Джимми, Мойра отправилась домой, но на сердце у неё было неспокойно. Пристав выстроил городовых в белых парадных мундирах во дворе Полицейского Управления и собрался толкнуть перед ними речь. Вдруг, трах-бабах, раздался взрыв, разнося здание Управления вдребезги пополам. В небо взметнулись языки пламени и бумаги уголовных дел, в изобилии хранившихся в многочисленных кабинетах. Пристав схватился за голову: - И какая же это поросячья морда заложила нас бандитам?! - А вы не догадываетесь, шо то была хитрая морда Холмсевича-младшего? – подал идейку мстительный Филя Андерсен. – Больше ведь некому. Наши все здесь, а этот сыщик хренов у себя дома чаи распивает со своим дохтором. Спрашивается, почему его здесь нет? Да потому что он знал, во сколько шандарахнет. Может, и бомбочку сам нам подложил. И пристав, забыв за то, шо это он сам спровадил Шерли домой от греха подальше (не ровён час, поймает местный Пинкертон шальную пулю, так не скроешься и на турецком берегу от мести его старшего братца), помчался собственноручно его арестовывать. - Шерли Холмс, вы обвиняетесь в преступном сговоре с бандитом Джимми Мориачи, - произнёс пристав, ворвавшись в сопровождении двух городовых и своего помощника Фили Андерсена в квартиру по адресу Бени Крика, 221. - Не тошните мне на нервы… - привычным высокомерным тоном начал Шерли, но ему не дал договорить Андерсен, ударивший его в челюсть. - Всегда мечтал это сделать, - с мечтательной улыбкой произнёс Филя, любуясь на то, как детектив отирает кровь с разбитой губы. Чинно и мирно сидевший до этого в кресле Ватсенберг за миг перешёл из спокойного состояния в абсолютно невменяемое. Он стремительно вскочил и начал с остервенением колотить Андерсена, ведь этот пиндос осмелился поднять руку на его Шерлика, да ещё и разбить эти прекрасные, созданные для поцелуев губы. Но, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… Городовые скрутили обоих, и Шерли, и Джонни, и, соединив их руки наручниками, повели к одной из полицейских пролёток. - Отвлеки их, - шепнул Шерли скованному с ним доктору Ватсенбергу. Пока Джонни пререкался с приставом за то, шо ему в камере просто позарез нужна его парадно-выходная шляпа, Шерли вытащил из внутреннего кармана своего моднячего пиджака любимое лекарство от скуки – шприц с морфином и засандалил укол в лошадиный зад. Кобыла, не ожидавшая такого коварства, встала на дыбы, а потом резво припустила, куда ноги несут, увлекая за собой пролётку, и сея панику среди полицейских и случайных прохожих. Воспользовавшись суматохой, Шерли с криком: «Ходу!» потянул Джонни в ближайший переулок. По тому, как рьяно кинулся Джонни его защищать, Шерли понял, шо у них таки была любовь. Он не захотел подвергать Ватсенберга опасности, поэтому, добравшись до ближайшей кузницы, разбил соединявшую наручники цепь и сказал: - Тынами, огородами проберёшься на загородную дачу Мойши и расскажешь ему, шо на меня Моня с Филькой бочку катят. - А ты? Идём вместе, - запротестовал Джонни. - У меня есть одно срочное дело в городе, - уклончиво ответил Шерли. Джонни скрепя сердце вынужден был подчиниться. А Шерли, отправив с одним из знакомых беспризорников письмо Джимми, потопал на место назначенной им встречи. Ему было ясно, как божий день в лесу, шо им с Джимми в Одессе будет мало места. Когда Холмсевич около полуночи явился к беломраморной арке на Ланжероне, Джимми уже прогуливался там один, насвистывая «Бублики» и держа руки в карманах. - Я пришёл похлопотать насчёт подраться, - заявил ему Шерли. – Только ты и я, без оружия. - Сейчас я тебе устрою вырванные годы! – пообещал Мориачи, скидывая пиджак и закатывая рукава. – Голыми руками. От приталенного пиджачка, сковывавшего движения, поспешил избавиться и Холмсевич. Некоторое время противники кружили с кулаками на изготовку, изучая один другого и пытаясь предугадать реакцию противника. Затем они стали обмениваться ударами, но силы были равны, поэтому Шерли решил перейти к ближнему бою, рассчитывая на своё превосходство по весу и росту. Но он не рассчитал того, что не удержавшийся на краю разрушенного оползнями склона Джимми бульдожьей хваткой вцепится в его шею и потащит за собой. Мир завертелся вокруг, награждая их со всех сторон болезненными ударами о камни и торчащие из земли корни деревьев. Самым сильным был последний удар, от которого у Шерли перехватило дыхание и потемнело в глазах. Когда он пришёл в себя, то понял, что лежит поверх разбившегося всмятку Джимми. Всё тело дико болело, Шерли попытался встать, но не смог. Он просканировал свой организм и понял, что сломал ногу, два ребра и предплечье. «Хорошо, что ещё успел сгруппироваться, - подумал он. – А был бы пьяный – отделался бы лёгким испугом». Когда через пару часов прибыли городовые, то, посчитав мёртвыми обоих (от боли Холмсевич снова потерял сознание), отправили тела в морг второй городской больницы. Шерли решил прикинуться жмуриком. Ведь чертовски интересно послушать, шо будут говорить за тебя на твоих похоронах друзья и родственники! Поэтому Холмсевич-младший за умеренную плату договорился с доктором Розенбергом, и тот не только выписал фальшивое свидетельство о его смерти, но ещё и снабдил морфином в качестве обезболивающего. Похороны удались на славу. Впереди гроба шли 60 певчих, духовой оркестр, а позади в катафалке сидел кантор. Катафалк везли четыре гнедые лошади с траурными плюмажами на головах. Шерли, приняв очередную дозу обезболивающего, лежал в уютном гробике и наслаждался воплями Ирэны и Мойры: - Ах, на кого ж ты нас покинул?! Что же ты туда, а мы здесь?! Мы здесь, а ты туда!.. Позади гроба чинно вышагивал Мойша Холмсевич, на правой руке которого висел полубессознательный Джонни, а на левой – прямая, как жердь, мадам Холмсевич. На кладбище раввин сказал долгую прочувствованную речь, восхваляя добродетели дорогого покойника, а музыканты сыграли самый популярный в Бродской синагоге отходняк. Кантор вдохновенно затянул дивную мелодию, а певчие подпевали ему ангельскими голосами. - Шерли, если ты такой умный, то почему ты такой мёртвый? - без умолку причитал Ватсенберг. Наступал ответственный момент: к гробу стали подходить прощающиеся, и тут Шерлику важно было не моргнуть и не заржать. Никто из прощавшихся не стал целовать покойника. Никто, кроме Джонни, который прошептал: «Я люблю тебя» и припал к губам Шерли со страстью, наводящей на мысли о некрофилии. Безутешный Ватсенберг вложил в свой поцелуй столько страсти, что Шерли не смог остаться безучастным. Когда Джонни понял, что покойник целует его в ответ, то чуть не хлопнулся в обморок. Шерли сел в гробу и объявил: - Случилось чудо – друг спас друга! Мамаша, позвольте вам представить моего жениха. Вы же не будете возражать против парня из хорошей еврейской семьи, да к тому же ещё и доктора? - Но, что за это скажут люди? – мама оказалась более изумлена женихом, а не чудесным воскресением сына. – Я же так хотела поженить тебя и Сарочку. - Дак, я тут всех вас послушал, так выходит, шо я почти святой, и, стало быть, мине теперь усё можно. Кроме того, мама, Джонни очень мало кушает (раза в два меньше Сары), и ему не нужно будет покупать кружевные платья и побрякушки, а ещё он будет по-прежнему платить половину аренды за квартиру, так что, экономия налицо, - сын знал мамину слабинку и беззастенчиво пользовался этим. – Ты только посчитай, сколько это выходит за год, а за десять лет… По напряжённому лицу мадам Холмсевич было видно, как в голове у неё стучат костяшки бухгалтерских счётов. Через пару минут, видимо, удовлетворившись финальным результатом, мама пустила скупую слезу и сказала: - Ну, ладно, женитесь, если раввин не против. - Оно, конечно, наверное, как будто, а приведи к примеру, так оно и получится… - забормотал хитрый раввин. - А если пожертвовать пять тыщ рублей на нужды синагоги? – вкрадчивым голосом змея-искусителя, соблазнившего Еву в райском саду, поинтересовался Шерли. - Шерли, это много, - попыталась возразить мама. - Мамаша, ну шо вы мине мозги лечите, экономия ведь будет намного больше, - урезонил её Шерли. - Ну, ладно, пять, так пять, - согласилась мадам Холмсевич. - Тогда, точно, никто не будет возражать, даже Господь Бог, - потирая ручки в предвкушении того, как он развернётся на эти деньги, ответил рабби. - А ты меня забыл спросить, може я буду против, - заметил вдруг Джонни, скатываясь в настроение «Без меня меня женили». - Очень сильно сомневаюсь, - прошептал Шерли и поцеловал Джонни. - Я таки согласен, - с трудом переведя дух, как после подводного плавания, сказал Джонни и кинулся обнимать Шерли. - Ой, та осторожнее, ты ведь так мне оставшиеся рёбра доломаешь, - прикусив губу от боли, прошипел Холмсевич-младший. Пока Шерли выздоравливал, Джонни стал ему родной матерью: кормил, поил и в попку целовал (перед тем, как сделать туда очередной укол). А когда Шерли окончательно оклемался, то они с Ватсенбергом сыграли настоящую свадьбу со всеми прибамбасами: цветами, дружками, подписанием брачного контракта и венчанием в Бродской синагоге. После церемонии был пир горой, да такой, что все гости не вместились в дом, и пришлось накрывать столы на улице. Хохлы, жиды и москали сидели рядом, пили водку за здоровье новобрачных, закусывали её кошерным салом, традиционной еврейской фаршированной рыбой и веселились от души. Женихи, одетые в строгие чёрные костюмы, с батистовыми платочками в руках станцевали «Хава нагилу» и, пожелав гостям пировать до утра, отправились в свадебное путешествие на пароходе «Каледония».