Взрослые дети

Обещала. Жан в очередной раз замер. Снова. Иногда это порядком раздражало его. Ладно, он признает – это выбешивало бы его до дрожи, если бы не та нереальная дымка безмозглого тумана, что наползала в такие моменты. В общем и целом было ничего. И даже думать не мешало. И жить можно было спокойно. Но вот если она выпрыгивала так неожиданно, то его тормозило не хуже Саши, когда та болтала. Собственно, сейчас Микаса не очень-то и выпрыгивала. Стояла себе спокойно у стенки с остальными, просто он не думал о ней, а оттого увидел неожиданно для себя. Красивая, грустная, спокойная и собранная. Сильная и красивая. Красивая и сильная. Как не переставляй, все получается одинаково – девушка, с которой не стыдно стоять бок о бок, на равных. И грустная. Серьезно, ее хотелось рассмешить даже не то чтобы ради нее самой, а просто из любви к искусству. И тогда она бы смотрела на него. Собственно, если бы она хоть раз на него посмотрела, она бы поняла, что и ей есть на кого положиться, что рядом тоже есть сильные и смелые люди. И ведь он заслуживает этого внимания и уверенности с ее стороны побольше, чем Йегер-ебантяй! Так, ладно. Проехали, выдохнули. Стены не сразу строились, а девчонкам, очевидно, тоже нужно время, чтобы подрасти и осознать… Жан снова двинулся вперед, даже с какой-то нежностью теперь посмотрев на Микасу. Не только с уязвленно-влюбленным раздражением, но и с признательностью. Ведь по-любому выходит, что она много для него значит, раз одним своим видом заставляет думать о себе и своем поведении, и надменности, и груди, и упертости, и заботе о другом, и красивой заднице, и упертости, и… Вот, да, об этом всем, а не о том, что он согласился идти в отряд смертников. Хоть на секунду заставила забыть. Ну вот, теперь и совсем славно – он вспомнил о том, что довольно скоро подохнет, и жизнь вернулась в нужную колею. Без всякого там томления в штанах. Ба! А что за постные лица? У всех и каждого. Микаса-то понятно, у нее на протяжении трех лет выражение лица ни разу не поменялось, а остальные-то чего? Конни смотрит непривычно пристально и уточняет с некоторым недоверием: - Так это точно? Ты решился… в разведку? Да вашу ж налево. Жан не хотел об этом говорить. Не хотел потерять ту решимость, которую приобрел у костра Марко и тот запал, который вызвала его сестрица. Джос, как услышала о его решении, вполне серьезно попробовала его убить. Ну, ударила, по крайней мере, довольно ощутимо, мигом вернув его мыслями в детство, когда он был привязан к ее юбке, и она вертела младшим братом как хотела. У него даже немного саднила губа, потому что она не пощечину влепила, а ударила кулаком. Тихо, без предупреждения и крика врезала не слабее, чем некоторые парни. Чем разозлила так, что он едва не дал сдачи. Но потом разревелась, как корова, и он минут пятнадцать позволял ей мочить слезами свою рубашку. Вот где-то там, на стыке нервного перевозбуждения последних дней, и родился этот задорный, решительный, даже наглый запал. Когда от всего отбрехиваешься и отмахиваешься, как от мелочи, и кажется, что тебе все по плечу. Жан смерил взглядом однокурсников. С каждым из них он был теперь повязан такими узами, что даже Анни, с которой он не общался и немного недолюбливал, казалась родной. Пусть она бросала на него жуткие взгляды, если он вставал у нее на пути, будто он был не более чем куском дерьма. Отсюда, кстати, и пошла его неприязнь. Но она сражалась рядом, спасла не раз его задницу и многих из них. И теперь он будет стоять за нее так же, как за каждого из них. Саша после совместной ночевки, кажется, осмелела. Смотрела ему в глаза открыто и вопросительно. Он вдруг понял, что раньше они никогда не встречались взглядом, даже когда она с Конни увела его «добычу» на экзамене, и Жан орал на них, а они оборжали его и прикалывались над ним. Даже Микаса глядела на него. Словно в серой пустоте ее сознания вдруг появился какой-то неопределенный объект. А вот ее сознание стоит и зацепить: - Значит, так. Объясняю еще раз, последний. Помирать не собираюсь. Это раз. Говорить о том, что совсем не боюсь титанов, тоже не буду. Это два. И я не стану говорить о том, что настоящие мужчины служат только в разведке, как дебил Йегер. - О, заметила! И красиво уйти не помешает. Особенно с учетом того, что запал, будь он неладен, все-таки сник. И желчь к горлу подступает, еще лажанет, как пацан. Жан тихо и жестко отрезал: - Это решение, который ты должен принять сам. Ушел. Дышать, дышать. Жан несколько раз сглотнул, прежде чем окончательно взял себя в руки. Это было еще жестче, чем он думал. Еще страшнее. Ноги будто сами желали увести его отсюда. Никогда, никогда еще его так не ломало. Крутило, выть хотелось. Он ненавидел тех, кто уходил. Он до дрожи ненавидел и боялся и, кажется, немного любил тех, кто оставался. И он с ума сходил от того, как сильно ненавидел себя. И все это сразу. В одно мгновение. Все то, что нарастало и ширилось в последние дни. Все, о чем думал ночью. Все, что так крутило нутро без остановки. Все это будто бы взорвалось выстрелом, вылилось в эту ненависть и вдруг… Та же пустота. Не такая опустошенность, какую он ощутил в бараке, когда Саша отказала ему в вылазке. Эта была с примесью боли и понимания, что пути назад нет. И легкое ощущение неожиданного облегчения. Будто путь «назад» ему и не так-то был нужен. Он выпрямился, отдавая честь здоровенному командиру, который говорил, что восхищен их мужеством. От этих слов на ржач пробивало. Мужество, мля! Уссаться. Выдохнул и встал спокойно. Все закончилось. Все это ужасное, все эти часы и дни – все прошло. Жан огляделся. С облегчением увидел осоловелую, отчаянную, даже злую ухмылку Конни. Эта ухмылка утешала. Слезы Кристы вызвали какое-то мягкое, теплое чувство в груди. Почему-то хотелось шепнуть ей «спасибо», причем совершенно непонятно за что. Райнер, Имир, Берт, Микаса – как всегда. Каменные лица, каменные тела, каменные сердца. Жан вдруг понял, что и сам стоит, как они. Так же ровно, пусть покрывшись испариной от недавней истерической вспышки, но теперь – ровно и свободно. И что его лицо такое же ровное и каменное. Тихий всхлип вкрался в размышления. Саша плакала. Это почему-то удивило. Она не из тех, кто не плачет, но и не из тех, кто ревет на ровном месте. Она же деревенщина – простая, как деревяшка. Жан тихо процедил сквозь зубы: - Ты обещала, что больше не будешь плакать. Как я. Она пропищала совсем уж тоненько, как щенок, которого пнули: - Я хочу домой. Конни хмыкнул, но промолчал. А Жан озвучил то, о чем думал… как всегда: - Назад дороги нет. И, вдруг словив нереальное единодушие, они с Конни одновременно проговорили тоном охламонов и придурков-хохмачей: - Не ссы, прорвемся! - Не бойся. Саша только опустила голову, пряча лицо за драной челкой. Стало как-то неуютно, будто его предали. Она же обещала не плакать. Она же сказала: «как ты». И какого черта ему вдруг важно это равнение на него?..