Взрослые дети

Майк Захарус прибыл в штаб в довольно дурном расположении духа. Впрочем, он пребывал в нем большую часть времени. Эта дурость, гнусь и грусть не мешали ему радоваться жизни, смеяться или быть довольно славным парнем. Он был замечательным, добрым человеком, который не находил способа перестать видеть правду — только и всего. Он хотел бы немного лжи лично для себя, но был буквально проклят правдой. Усугубляло положение вещей то, что он видел мир не так, как многие другие. Все люди видят мир с помощью пяти чувств, но основой термина «видеть» все-таки является зрение. В его же случае обоняние выдавало ему такую же четкую структуру мира, как и зрение. Едва его конь проехал ворота, Майк уже знал расположение каждого человека в штабе. Отдельно выделялись казармы, в которых расселили новичков — новые запахи, новые яркие краски и впечатления. Барак, где расквартировали мужчин, выделялся ярче всего, как и в любом другом месте, где существуют люди. Это строение окутывало облако из запахов, ведущими нотами в которых были пот, от души пускаемые наперегонки по ночам ветры под дружный смех и мат приятелей, недобросовестно простиранные портянки и носки и тот самый уникальный запах, который составляет индивидуальности, а потом смешивается в единое целое. Не неприятный, но резкий и острый. В месте, где собиралось много мужчин, всегда резко пахло. Чьим-то горем, задушенным гневом, бесшабашностью, сухостью, скупостью, страхом, решимостью, щедростью, свободой, агрессией, беспомощностью перед нежностью, мужеством. Другими словами Майк не мог описать эти запахи. Он чуял нечто, для чего в человеческом языке не было слов и определений, но что если и описывать, то с долей поэзии — по-другому просто не получается. Именно поэтому Майк никогда и не пытался описать то, что чувствует — с поэзией у него было туго. Он солдат и с самого детства был солдатом. Впрочем, это выходило, если описывать обиталища женщин. Женский барак выделялся так же ярко, как мужской. Конечно же, он был совсем другой. Начиная с того, что пах цветами и травами. Женщины всегда умудрялись неплохо пахнуть, даже в самых странных условиях. Их кожа, любой из них, всегда пахла цветами — у кого-то сильнее, у кого-то едва заметно. У молодых — нежными лепестками, а у старых — засушенными на солнце стогами или опавшей листвой. А судя по тому, что он чувствовал сейчас, в этом здании нашлась и та, что действительно увлекалась сбором трав. Не цветов. Пахло терпеливо собранными, распиханными по мешочкам полезными травами. Там, среди нынешних новеньких, жили дикие полевые цветы, парочка репейников и одна нежная герань. Они все, эти новенькие цветочки, мучились от страха, боли и неуверенности, припорошенные потом и недавно прошедшими у одной из них месячными. Они тщательно лечили мозоли на ногах и постоянно чесали растущую грудь. Так они пахли. Именно из таких нитей они сплели кокон вокруг своего жилища. Майк посмотрел на безликие силуэты, которые уже успели проступить в рисунках здания, и поехал дальше. Ривай ждал его, раздраженный и собранный. Это Майк тоже чуял. Попробуй не почувствуй такую вонь! Впрочем, — и он сам одернул себя, как и всегда, — он был несправедлив. От Ривая всегда неплохо пахло. Он был отчаянным чистоплюем, он протащил эту черту характера даже в те рамки, которые людям обычно недоступны. Одним усилием воли Ривай умудрялся каким-то образом стирать с себя часть своего природного запаха. Постоянная и бесполезная борьба, потому что запах возвращался, потому что нельзя стереть себя самого. Ривай пах отрешенностью, серостью, надеждой, данными обещаниями и огромным грузом на плечах. Это его основные ноты, которые были на нем с их первой встречи. Тогда, когда Майк гнался за ним по отчаянно воняющим улицам, окружающие тошнотворные запахи окутывали всего этого человека, вплетались в его одежду и волосы, приставали к нему на какое-то время, но потом всегда уходили. Стекали с него, как с него стекла со временем мерзость той лужи, в которой Майк самолично прополоскал рожу нынешнего капрала. Но Майк просто не может забыть места, откуда Ривай пришел. Его глаза не видели и половины того, что видел его нос. Часто майор Захарус радовался, что Ирвин не мог видеть всего этого. С Ирвина бы сталось взорвать тот город к ебеням, если бы он знал. И Майк был благодарен Риваю за то, что тот додумался держать язык за зубами и никогда и никому не рассказывать о том, что они оставили и что до сих пор процветало под землей. Именно по этой причине, из-за простой памяти, при приближении к Риваю он вспоминал вонь. Призрачную и остаточную. Так пахла память Майка, а не капрал. Именно с таким запахом капрал ассоциировался. Майк чувствовал приятный запах Ривая, и этот запах (свобода, гнев, страх, сухая солома, щелочь, потертая рукоять меча, робкий смех, задушенная радость) вдруг ассоциировался с вонью и неприязнью. Это было неправильно. Именно поэтому Майк не любил общаться с Риваем и именно это не мог объяснить. Майк знал, что капрал чувствует это отторжение и относится к Майку с недоумением и даже некоторой справедливой обидой. Ривай давно простил его за то купание и неоднократно доказывал, что он достоин уважения и доверия, а Майк все равно нос воротит — так все выглядело с точки зрения капрала. Майк мог бы объяснить, но… он же был добрым человеком. Это была основа его существа — он был добрым. Разве можно подойти к человеку и сказать в лоб: «Я терпеть не могу находиться рядом с тобой, потому что, глядя на тебя, помню запах изнасилованных детишек, блевотины, просранных жизней, гниющих трупов, гниющих заживо наркоманов, болезней, убийств, принуждения, рабства и глухого, черного отчаянья. Ты воняешь безвыходностью. От тебя несет правдой, а правда в том, что мы никогда не изменимся, и это никогда не закончится. Ты все это видел, и ты в этом вырос. Я не выношу твою вонь»? Он не мог этого сказать, потому что в этом не было вины Ривая. И он сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы попытаться исправить это, отмыть от грязи хоть клочок совести всего человечества. Он пытался, и за это Майк безмерно уважал капрала. Но очень, очень не любил с ним общаться. В таких размышлениях майор успел спешиться, войти в главный зал и направиться к лестнице, когда на него выпрыгнула девушка. Он сразу понял, что это именно она из новеньких собирает травы. От нее буквально за версту пахло густым лесом с целым соцветием тайн, темных страхов и веселья молодых зверят. Майк по привычке наклонился, втянув в себя ее запах. Ханджи постоянно донимала его вопросом, зачем он обнюхивает людей. А его забавляло держать правду в секрете, просто чтобы помучить ее. На самом деле он просто запоминал. Один внимательный вздох, и в будущем он сможет выделить местоположение каждого, нарисовать себе целые картины в голове. Один вдох, и он всегда будет знать, где она, если она будет неподалеку. Как зверье, с тем только отличием, что Майк не сможет носом идти по следу, подобно псам. Девчонка, как и все прочие, удивленно отшатнулась. Глаза в пол-лица, улыбочка на губах и курносый нос. Он запомнит. От нее, помимо трав и невероятного энтузиазма, приправленного сумасшедшей бесшабашностью, пахло отчего-то кедром и спиртом. Будто она хлопнула целый стакан кедровой водки. Но пахло свежо — молодостью. Пока Майк сверлил ее взглядом, она успела оправиться. Это должен был быть стандартный сценарий: он обнюхивает, человек отшатывается и смущается, а Майк спокойно идет себе, куда шел, а от него потом благоразумно держатся подальше, как от сумасшедшего. Но все пошло не так. По лицу девушки пробежала гримаса сначала недоумения, а потом покорности. Ее лицо так и говорило: ну хорошо, раз таковы правила… а потом она качнулась навстречу (куда-то в район его груди носом) и… вежливо обнюхала его, заложив руки за спину. Майк изумленно выпрямился. Их безмолвный диалог продолжался, потому что он готов был поклясться, что на его лице застыл вопрос: какого хрена ты делаешь? Девочка поглядела ему в глаза своими круглыми глазами, слегка приоткрыв рот, как делают дети, когда чем-то увлечены, а потом приподняла руку запястьем кверху. Сунула почти ему под нос. И глядела так, словно предложила ему какое-то блюдо. Так, будто делилась с ним печеньем или конфеткой: будешь? Запястья, шея, подмышки, колени, внутренняя сторона бедер, затылок — все эти места концентрируют в себе человеческий запах. Почти сосуд этого запаха. И она откуда-то это знала. Майку не нужно было наклоняться к самому запястью. Он не шевельнулся, только чуть повел головой, повернув нос к предложенной руке и пару раз резко втянув воздух. Медленно, одобрительно кивнул: спасибо, очень вкусно. Девушка перевела многозначительный взгляд на его плечо, скользнула вдоль руки и остановилась на запястье: а мне? Иначе нечестно! Майк, едва сдерживая смех и сохраняя серьезное выражение лица, приподнял руку. Тоже расслабленной ладонью вверх, открывая сильное запястье с нитями сухожилий и вен под кожей. Девушка понюхала с выражением вежливого интереса и не менее вежливо улыбнулась. Наверное, на человеческий манер это можно было перевести: — Здравствуйте, меня зовут Майк, очень приятно. — Здравствуйте, а я смышленый ребенок, который будет играть по вашим правилам, очень приятно! Но диалог между ними все же состоялся. Майк не собирался нарушать тишину, позабавленный до глубины души и с любопытством ожидающий ее дальнейших действий. А из ее веселых молодых глаз на секунду выглянула любопытная старушка, спросившая звонким голосом со смесью страха и перед ним, и перед самим вопросом, но и решимости установить контакт: — Чем пахнут титаны? Майк все же хохотнул. Сипло, с горечью. Он представил ее светом и детством, а она одним вопросом превратилась в драную, старую ворону, вышвырнувшую его на поле боя ударом грязного крыла. Ханджи говорила, что титаны словно созданы из солнышка. Так оно и было — горячее, горящее солнце создало их. Потому что они пахли… — Кипящей кровью. Да, они пахли кипящей на солнце (на открытом огне) кровью. Постоянно. Все до одного. Литры, галлоны, тонны кипяченой, булькающей крови. Девушка деловито кивнула. Ее светлая улыбка теперь казалась ему откровенно сумасшедшей и злой. Еще одна сумасшедшая в разведотряде. Что ж, это первый знак того, что она выживет. Майк медленно выдохнул, выталкивая из себя раздражение и вспышку гнева. Чувствовал, как приподнялась в оскале верхняя губа, и плотно сомкнул обе. Он даже не спрашивал, откуда она знает, что он знает, как пахнут титаны. Она сама пахла лесом, а значит, умела различать зверье типа него. Мужчина ровно уточнил: — Как тебя зовут, рядовой? — Саша Браус. — Свободна. Девушка отдала честь, звонко выкрикнув: — Есть, сэр! И развернулась, одарив его на прощание милой девичьей улыбкой. Не было гнусной старой вороны. Был молодой, полный жизни и задора цветочек, пахнущий смехом лесных зверят. Майк закусил губу, посмотрев на лестницу. А ведь ему еще иметь дело с вонью Ривая, когда самому сейчас захотелось забиться в темной комнате и уснуть.