Взрослые дети

Вопреки тому, что о Жане думали те из однокурсников, что проучились с ним в кадетском и теперь служат в отряде, он никогда не был в особом достатке. Понятное дело, его нельзя сравнить с деревенскими выходцами Конни и Сашей, и уж тем более нельзя сравнить со всеми остальными, числящимися сиротами на попечении короля. Конечно, он никогда не голодал, не носил обноски и не пахал сутками, едва выбравшись из детских подтяжек. В детстве все было и вовсе неплохо. Потом, после смерти отца, им снизили налог еще раз, за потерю кормильца. Потом сестра нашла неплохую работу, но Жан стал совершеннолетним и выпустился. Зато теперь он служит не где-нибудь, а в разведке, так что получает двойное рядовое жалование за особо опасные условия. Но это теперь. И хорошо, что «теперь» оно так. Жан твердо намеревался получить от жизни все, что успеет. Так что деньги ему пригодятся. Но начались его размышления с другого. Он никогда не был в достатке. Их семья видела какие-то особые вкусности только по праздникам, он стоически донашивал некоторые вещи сестры, когда был совсем мелким, и он довольно смутно представляет, что его мать за человек — просто потому, что мало знаком с ней. Он знает сестру, как облупленную, но мать для него — понятие отдаленное и эфемерное. Некая далекая сила, которая стоит на страже его безопасности и благополучия. Так он воспринимал ее в детстве. Таким для нее теперь стал он. В теории. Все эти размышления были устремлены в потолок и сопровождались похрапыванием парней с коек. Жан засыпал, наконец-то думая не о боли в натертых местах, а просто — думая. Кожа немного пульсировала, а полосы на теле стали какого-то бордового цвета, будто он обжегся. Но не чесались и не болели. Начал он свои размышления с того, что Сашку в благодарность надо чем-нибудь подкормить. Как хорошо, что отблагодарить ее совсем не трудно! С другой стороны, это определенно должна быть не булка с кухни и не картофелина оттуда же. Это Саша и сама достать может. Это должно быть что-то другое. Были бы в городе, он бы купил ей что-нибудь вкусное. С другой стороны, будь они в городе, он бы купил себе ту проклятую мазь и не был бы ей должен. А теперь — изворачивайся, как хочешь. Ничего особенного в личных запасах у него не было. Спирт, сигареты, сладости — то, что в цене у солдат — он сейчас достать не мог. Он мало пил, только если перепадет, курить не привык, а сладости не любил. То есть он был не способен порадовать даже ту девушку, порадовать которую вообще проще простого. Он был всерьез растерян. Хотя все же был вариант! Он периодически поглядывал на соседнюю через проход койку, сверля затылок Берта взглядом. Берт был истинным сладкоежкой. Не может быть, чтобы у него не было какой-нибудь заначки. Что ж… с утра и спросит. Но как порадовать Сашу и при этом избежать всех романтических атрибутов? Отнять у соседа конфеты, а потом принести их девчонке — это все равно, что подписать себе смертный приговор: бабы же их номинально заженят, и даже если он потом на коленях ползать будет перед другой, этого раза ему не забудут. Неужели действительно брать что есть? Это… как-то ниже его достоинства. Чтобы первый его подарок девушке (пусть это всего лишь Браус) представлял собой краюху хлеба? Не бывать этому. И в конце концов! Отставить панику. Она его сослуживец и друг. Так? Так. Ну вот и хорошо. Главное, чтобы Микаса завтра всего этого не увидела. Кстати, о Микасе. Перед его глазами проплыл привычный, затертый в воображении до дыр образ девушки. Хм… Жан блаженно уснул. — Подъем! Жан резко повернулся на бок, глядя заспанным глазом на командира. Парни повскакивали автоматически. Все еще во сне, но уже одеваются. Что приятно поразило, командир ушел, а не остался вопить над душой, как было в кадетском. Никто тебя тут уговаривать не будет — ты должен подорваться и быть на плацу через двадцать минут. А Жану будет урок — он уже не в учебке, где можно полежать минутку и успокоиться. Значит, теперь думать на ночь о бабах категорически нельзя! Жан вздохнул пару раз, прогоняя образ сна, который запомнил достаточно подробно. Микаса, ради всего человечества, уйди! Черт, нельзя опоздать на построение! Жан вообразил орущего командира Шадиса. Помогло. Микаса плавно отступила на задний план, а стояк угомонился. Парень наконец спрыгнул с кровати, крикнув Берту, который уже хотел выйти: — Берт, иди сюда, дело есть! Тот удивленно обернулся, как-то неуверенно оглянувшись вокруг, словно искал какого-то другого Берта, но подошел. Жан, быстро натягивая на себя одежду, откуда-то из недр рубашки проговорил: — Берт, я знаю, у тебя есть что-нибудь сладкое! Берд, заделись! Очень надо, я тебе в городе с процентами верну, обещаю! — Жан повалился на кровать, быстро пристегивая пряжки и ремни. Приготовился к привычной боли, которая донимала его первые час или два, пока не привыкнет, уже четвертый день подряд. Но, вопреки ожиданиям, все было не так ужасно. Неприятно, но не раздражает. Он уважительно покосился на полку, где стояла бутылка с Сашиным настоем. Его решимость окрепла. Подняв взгляд на молчащего Берта, он увидел, как тот по-прежнему молча и с непроницаемым лицом протягивает на ладони какой-то сверток. Внутри оказалось три куска карамели. Жан увидел в открытом рюкзаке Берта еще несколько таких свертков. Парень хватанул добычу, хлопнув Берта по открытой ладони своей и искренне поблагодарив: — Чувак, ты настоящий друг! Берт улыбнулся всего лишь слегка, но явно польщенный: — Поторопись, — и выскочил за дверь, успев пнуть свой рюкзак под кровать. Что-то с ним не так все же. Он очень редко смеялся или широко улыбался. Жан это замечал, но всегда прогонял от себя мысли. Он не хотел бы задумываться о том, что такого Берт повидал, чтобы разучиться радоваться подолгу. Девчонки торопились к плацу, тоже спотыкаясь и зевая. Микаса на ходу обматывала шарф вокруг шеи, а Имир изображала большого канюка, пытаясь идти и одновременно застегивать ремни на груди. Саша шла, как кукла, с полузакрытыми глазами. Скользнула по нему ленивым взглядом, а потом вопросительно выгнула бровь. Мол: ну как ты? Жан приветственно развел руки, широко улыбаясь: — Спасительница! Девушка ухмыльнулась, поучительно проговорив: — Это я, да. Запомни. Так меня и называй. Командир Несс, хмуро и сонно глядя на них, зачел задачи на день, распустив их по делам. Жан, Саша, Конни и Криста были назначены на объезд лошадей первыми. Глядя, как Конни скачет вокруг маленькой блондинки чуть впереди них, Жан обернулся к Саше и хотел сказать ей "спасибо", но девушка неторопливо заговорила первой: — Жан, я хотела извиниться. Он аж опешил: — За что? — Я вчера грубо с тобой говорила. Извини, пожалуйста. Я не должна была учить тебя жизни. Парень осторожно проговорил: — Ну… ты же была пьяна. Ничего. Да и даже так, тебе не за что извиняться. Она хмуро глянула в ответ: — Я не была пьяна. Я свою меру знаю. И ускакала к своему жеребцу, приветственно завопив: — Любовь моя! В одной ее руке возникла морковка. Вот почему-то Жан не сомневался, что она, в отличие от всего гарнизона, уже благополучно позавтракала. Он мельком подумал, какая из зарядок на голодный желудок труднее: верховая езда, растяжка или рукопашка? Позавидовав группе Армина, Имир и Энди, которых поставили готовить еду, Жан решительно вывел свою лошадь в поле. Догнав на обкатке Сашу, он задал вопрос, который пытался сформироваться еще со времен совместной ночевки: — Саша… а откуда ты знаешь свою меру? Когда ты за эти три года успела научиться пить? И это был хороший вопрос, потому что за кадетами строго присматривали. Конечно же, они находили способы побуянить или заняться чем-то недозволенным, но ни у кого из них не было возможности возвести эти маленькие хулиганские выходки и опыты в твердые умения и привычки. Девушка поморщилась, словно ей было неприятно говорить на эти темы, но все же, немного подумав, она заговорила: — Впервые я напилась допьяна, когда мне было восемь лет. Тогда, кроме той бормотухи, считай, вообще запасов не было. Знаешь, на одной картошке и хлебе очень долго не протянешь. Тогда умерла мама, и я, уже зная, как действует пиво, украла у отца спирт. Он даже не ругал меня потом, я, считай, сама себя наказала. А еще через два года, когда все стало постепенно налаживаться, мы потеряли Марию. И все стало так плохо, как вообще никогда не было. Тогда пили все. Просто все, даже трехлетние. Это продолжалось пару месяцев. Потом взрослые все поправили, появилась еда. Жан не мог этого понять. Не мог представить себе причину, по которой можно спаивать трехлетних детишек. Так ей и сказал. Саша слегка засмеялась, грустно, но с долей снисхождения, и объяснила: — Нет еды. Понимаешь? Нет витаминов. Это было ближе к зиме, когда даже у природы нечего взять. Моя деревня находится в горах. Там вообще трудно что-то выращивать. Но есть старые запасы. Пиво и всякую бражку нетрудно делать, в деревнях ее всегда в достатке. А еще есть всякие настойки. Если долго есть одно и то же, да еще понемногу, не больше двух горстей в день, рано или поздно начинаются проблемы. Кости слабые, руки-ноги ломаются легче, ногти тоненькие, как бумага, дети не растут, иногда лезут волосы. У детишек и стариков выпадают зубы. Это мне рассказывали. Вот чтобы всего этого избежать, нам давали то, в чем есть остатки витаминов. Нам скармливали все, что могли найти. Как назло, детей было в те времена целая куча — нас было аж тридцать на деревню. Жан слушал это, глядя прямо перед собой, между ушей лошади, и чувствовал себя… некомфортно. Так не должно быть. Нельзя, чтобы какие-то дети жили так, как описывает она. Мимо, матерясь и грязно понося лошадь, проскакал Конни. Парень со скотобойни. Пастух. Ученик кожевника. Кажется, это он перечислил, когда рассказывал о себе? И сколько ему было тогда? Почему такое должно происходить, когда где-то лежит целый мир, который должен принадлежать всем детям по праву? Почему он сам здесь и думает об этом, когда на самом деле он сейчас должен нести свой первый караул в королевском дворце? Потому что он знает, что от него требуется. Сделает то, что должен сделать. Саша рассмеялась рядом: — Эй, да ты совсем загрустил! Наперегонки! Не догонишь, не догонишь! И умчалась галопом. Жан ухмыльнулся. Дразнить его? Ну, держись! Они неплохо прокатились. Никто не победил. Но посмеялись от души. Когда повернули назад и возвращались шагом, он вспомнил о том, что должен был ее порадовать. Да и момент подходящий — никого нет. Он достал Бертов сверток из кармана куртки и протянул ей: — Эй! Это за должок. Спасибо. Ты правда спасительница. И улыбнулся, увидев робкое удивление. Она этого не ожидала. А когда развернула и увидела, что это конфеты, ее лицо скривилось так, будто она собирается заплакать. Жан замер в испуганном ожидании. Он ненавидел, когда девки плакали — ему становилось неловко и жутко и он не знал, куда себя девать. Но Саша сдержалась, просто пристроив коня совсем близко, так, что их с Жаном колени задевали друг друга, привстала на стременах и с радостным воплем поцеловала его в щеку, быстро обняв и тут же отпустив. Она улыбалась широко и искренне, радовалась, и ему действительно было приятно видеть это. Вот и славно, вот и хорошо. Девушка хитро глянула на него, бережно держа сверток в ладонях: — Вот честно, ты такой хороший, что я даже подумаю, как бы поскорее раскрыть Акерман глаза на то, что ты классный. Спасибо, Жан. Правда. Я не ожидала. Он покраснел, постаравшись увести тему подальше от Микасы: — Это я не ожидал, что ты не проглотишь все сразу, вместе с оберткой. Саша посмотрела на него так, будто он сказал нечто плохое: — Нет, конечно! — Она даже отвела руки и закрыла сверток ладонями в жесте защиты. Покачала головой, будто он сам не ведает, что говорит, и спрятала сверток в карман. Конни снова прогарцевал мимо. Криста с огромными испуганными глазами подъехала к ним, тихо проговорив: — У него действительно проблемы. У него всегда такие проблемы? Жан и Саша многозначительно кивнули. И поскакали втроем догонять. Когда уже были в стойлах, быстро обтирая и чистя лошадей, уже чуя запах готового завтрака из замка, Саша вдруг предложила Конни: — Спой ей. Я тебе в который раз говорю — спой ей и все. Парень только досадливо отмахнулся, с ненавистью покосившись на свою «стерву», как он ее называл. Жан рассмеялся: — Поющий Конни? Нелепо. У низенького пацана голос был, как скрип несмазанных петель. Криста была более деликатна. Она обернулась к самому Конни, вопросительно глядя на него: — Ты умеешь петь? — Конечно, нет! — Да! — Это уже Саша, беспощадно сдающая друга, — все умеют петь, даже я. Только я ужасно пою, а Конни, наоборот, очень хорошо. Просто спой ей. Криста закивала, сложив руки у груди и умоляюще глядя на Конни: — Да, пожалуйста. Мне интересно. Никто не будет смеяться, честно! Жан покачал головой, закусив губу. Он такого пообещать не мог. От Саши прилетел легкий подзатыльник и горячее заверение: — И Жан тоже не будет. И никому не скажет. Конни, растерянный, разозленный и немного отчаявшийся, вопросительно поглядел на него: — Чувак? Жан поднял руки и зажал себе рот. Конни поглядел, подумал, решил, что этого ему хватит, и вернулся к чистке лошади, мерно и сипло затянув какую-то странную песню, вроде бы как про любовь: — "Назови меня птицей, И я взлечу с тобой, И камнем упаду С тобой разбиться. Позови меня в стаю, Я кровью на снегу, Росою упаду - С тобою слиться."* Криста замерла, восхищенно проговорив: — Конни, это здорово! Парень улыбнулся, тихонько напевая: «на-на-най». Жан скептически выгнул бровь. Неплохо, конечно, но чтобы парень прям так запевал, да еще и про всякое там «слиться» и «с тобой разбиться»? Хотя, судя по коровьим взглядам девушек, смысл в этом был. Он пристально смотрел на Конни и все же заметил, как тот улыбнулся хитрой, довольно гнусной ухмылкой, подмигнув другу. Ха! Вот засранец! Знает, оказывается, как девок гипнотизировать и приручать. Вон, даже его лошадь фыркать перестала, глядя на поющего хозяина внимательно и слегка подергивая ухом. Принцесса положила морду на плечо Жана, вопросительно косясь на него. Парень тихонько усмехнулся: — Извини, красотуля, так я делать не умею. И утешающе почесал ее, когда кобылка разочарованно вздохнула. * использован текст песни группы Septem Voices "Стаи птиц" с аккомпанементом мужского голоса.