Взрослые дети

Берт почти злился от того, что он видел перед собой. И боялся того, что видел. Все трещало по швам. С каждым нерешительным, недоуменным и растерянным взглядом Райнера, который был устремлен куда угодно, но не на окружавших его людей, Берт понимал, что опоздал. Просрал… все. Буквально все. И Энни, и Райнера… и остался только сам у себя. По большому счету ему бы надо стать в три, в четыре раза осторожнее. Пока он последний сохраняет рассудок. Надо держаться. Продержаться еще немного, а потом все равно спасти их! Неважно как. Неважно, чего это будет стоить. Должен бы. Но кто сказал, что он, умудряясь «сохранять», этот самый рассудок не теряет постепенно тоже? Он просто сильнее. Его самообладание крепче. Только и всего. Ведь потому они и здесь. Из-за особенностей. Колоссальный. Бронированный. Зовущая. Самообладание. Воля. Решимость. Решимость может ослабеть. Воля может надломиться. Самообладание… просто исчезает. Как снег на горячих ладонях. Как жизнь без чужого тепла. Как тогда, в горах на учениях, когда Саша с головой ушла в сугроб, и Берт, перепугавшись за девочку, вытащил ее и принялся отряхивать голыми ладонями без варежек. Когда она улыбалась, и удивленно, вежливо и медленно тянула: - У тебя такие горячие руки, Берт! Холодное сердце – хороший охотник! Если бы ты, мать твою, знала! Самообладание… как его хранить, когда это прикосновение – одно из очень ярких воспоминаний? Не хотел касаться никого из них. Но знал, что у Саши в четырнадцать лет была румяная и нежная кожа. Почти как на руке Энни. Только нежнее, потому что щека. Знал, какое это ощущение – прикосновение к губам девушки. Тоже приятное, но не той, которую он хотел целовать. Зря он тогда не убежал сразу же. Не надо было ему играть со всеми. Хорошо, хоть Лана была одна. Он последний из равных. И теперь должен будет вести за собой. Кроме того, он дал слово, что вернется домой. И вернется не один. Конечно, он уйдет, если все пойдет кувырком. Даже в одиночку уйдет. Но вернется. Ничто потом его не остановит от того, чтобы вернуться. Но еще есть время. Еще есть шанс. Еще есть… что-то, что можно спасать. Поэтому. Берт смотрит на Конни. Хорошего парня, одного из немногих, которым искренне симпатизировал. Хороший, надежный. Он из тех, кто вроде бы ни о чем, а в трудную минуту простоит рядом до самого конца. Берт берет себя в руки и стирает сочувствие. Ему нужно его самообладание. Он рисует мысленную картину. Пять лет назад семья Спрингер жила за стеной Мария. Конни был десятилетним мальчишкой. Берт пробил стену, и титаны хлынули на территории. Семья Спрингеров погибла. Эфемерную женщину без лица, которая в воображении была матерью Конни, сожрали первой. Отца и самого Конни – сразу после нее. Берт подробно представил как десятилетнего мальчишку, который мог бы вырасти одним из лучших солдат и хорошим другом, разрывают на части. Представил, как может визжать от боли десятилетний мальчик. Подробно. Кроваво. До одури больно. Ты же уже сделал это, Берт. Тогда ты уже это сделал. Почему ты смотришь на Конни сейчас? И Берт запирает вину на замок. Самообладание. Это его особенность. Надо оставаться сильным. Надо быть внимательным. Командир Хеннинг в недоумении. Он размышляет, вертит в голове факты, над которыми Берт и сам не прочь подумать на досуге. Не нужно думать командиру, нет. И Райнер. Потерянный равный. Бросивший его, Берта! И Конни. Хороший и простой человек, которого Берт уважает именно за эту простоту и доброту. Крепящийся из всех сил паренек, тихо и изумленно шепчущий: - Мне больше некуда возвращаться. И хочется подойти, и подставить оголенный затылок – на, руби, если станет легче! Хочется этого искренне, хочется потому, что это будет правильно. Ведь это я убил тебя и твою семью пять лет назад. И хорошо, что здесь нет Кирштайна. Жан для Берта как бельмо на глазу, как пример настоящего ужаса. Жан, это человек, кардинально изменившийся после смерти близкого друга. Или же он и был таким, а та смерть просто открыла все сдерживающие его характер ворота? Берт боится его, потому что видит в его поведении неизвестность. Свою, личную. Какие ворота откроются и как сильно изменится Берт, если потеряет двух… единственных близких друзей? Что он может… на-тво-рить? Кем он станет? Хорошо, что здесь нет Кирштайна. У Бертольда прекрасное самообладание. Он знает свой долг и помнит, чему его учили. Никакой жалости. Райнер кричит на Конни. Конни не дурак. Берт думает, что его друг зря так бьет на больное. Он может перегнуть. Конни может догадаться. А сам Райнер – сломаться. Ведь может? Как бы нелепо и страшно это ни звучало. Берт проходит мимо дома с неправильно сформировавшимся титаном. Командиры нервничают, и велят выезжать. Берт идет к своему коню мимо нее, и думает про себя: «Что ж ты не сдохла-то? Зачем ему душу рвать, ты же мать?!» Мать, которая любит Конни настолько сильно, что смогла произнести эти слова. Столько сил, столько любви потратила на это. Берту жаль ее. Хоть он и выдрал жалость. Хоть и убил ее пять лет назад – женщину, у которой теперь появилось лицо. Он тихо и ласково шепчет так, чтобы не слышали остальные, но услышала она: - Засыпай. Он будет жить. Спи. И уходит. Вперед. Впереди много вопросов, на которые надо узнать ответ. И надо быть в три, в четыре раза осторожнее! Он остался один, а значит, он должен повести равных за собой. Ведь он тоже умеет – умеет! – любить. Берт равняет коня с Райнером и ровно произносит зная, что друг на секунду его возненавидит: - Без жалости, Райнер. Берт превосходно владел собой. А у Райнера достаточно воли, чтобы прогнать ненависть. И достаточно – Берту оставалось только надеяться на это – любви. Саша как была упрямицей, так и осталась. И так и не научилась контролировать свой жор. Наверняка воровала. Не смотря на то, кем она стала. Браус с любопытством изучал дочь. Внимательно слушал ее, сидящую у костра с малышом Сони на коленях. Хорошо смотрелась. Но Браусу было неуютно от вида собственной дочери с младенцем на руках. Его удивлял тот контраст, который воспитали в его дочке. С одной стороны она была умнее, чем любой в их деревушке. Образованнее. А знания – всегда сила. С другой стороны – у нее будто отрубили какую-то житейскую линию – девочка была на удивление наивна. Она была суровым, сильным и опасным воином. Она была совершенно неприспособленным к жизни существом. Но у него есть пара дней, прежде чем она сможет добраться до военной части и уехать в свое подразделение, чтобы научить ее хоть чему-то. Тому, что необходимо именно ей, чтобы выжить там. Браус не был деликатным человеком и всегда делал то, что необходимо. Для начала он жестко ответил на ее долгую тираду о том, что она чувствует себя не всегда уверенно, что частенько боится быть собой и просто… боится. Она считала себя трусом, и давно махнула на себя рукой, потому что была воровкой и пьяницей. Так она думала. - По поводу еды и пьянки. Если ты голодна – ешь. Оглядись сначала, а потом жри. Как ты и делала раньше. Тут я тебе не советчик. Пойло, оно… Саша, пить или не пить – это твое решение. Твоя слабость. Я не смогу тебе помочь. А вот армия поможет неплохо. Когда ты пила в последний раз допьяна? - Именно пьяной? Тут, три года назад. Там нет особой возможности. - О чем и речь. Ну а объединяя все это, я могу тебе сказать только одно – только ты решишь, кем тебе быть. И ответишь за все сама. Ты безжалостная и действительно жесткая девушка. Как ты решишь – так и будет. И ты об этом знаешь. Дочка возмущается, вскидывая на него угрюмые глаза: - Я не безжалостная! Она обижена. Браус вкрадчиво произносит: - Ты отца родного не пожалела, ради собственной выгоды. Ударила, оставила голодать. И это в глубоком детстве. И никогда, никого не жалела. На глазах дочери слезы, которые действительно ранят его сердце. Трудно смотреть, когда твой ребенок плачет. - Но я изменилась… Но еще труднее и больнее будет, если не научить, не подтолкнуть. Зачем еще нужны родители волчатам? Браус кивает, подтверждая: - Изменилась в лучшую сторону. Стала прекрасным человеком. Именно поэтому я знаю, что ты не украдешь больше еды, не напьешься, не струсишь – если сама того не захочешь. Не от плохого характера, а потому, что ты можешь и заслуживаешь своих радостей. Я знаю, что не поднимешь руку ни на слабого, ни на сильного, если не будешь твердо знать, что он стал твоей добычей. Я горжусь тобой. Но ты спросила о себе, и я тебе сказал. Будь собой, дочка. Ты сказала, что боишься быть собой. Но там у вас не королевский дворец. Ты выбрала дорогу охотника. А охотники не ведают жалости. Ты такой родилась, такой была, и попыталась это вытравить из себя. Я не для того послал тебя в армию. И просто напоминаю – у тебя преимущество, потому что ты никогда никого не жалела. Последние слова он произносит с нажимом, с расстановкой. Саша вскидывается так привычно упрямо, так недовольно. Но она научилась думать. И думает. А потом улыбается. Хорошая улыбка. Очень славная, светлая и красивая. Браус еще не знает, что будет бережно хранить воспоминание об этой улыбке. Но она поняла, что он говорил. И он был доволен. Спокоен за дочь. Почти. - Саша… скажи мне – ты замуж не собралась? - А? Ч-чего? Браус поморщился. Краснеет так, будто она четырнадцатилетняя невеста. Но он был прямолинейным, как несущийся с горы булыжник: - Ты в окружении мужчин. Ты уже вступила в брачный возраст. Ты в армии. Замуж не собралась? - Там не женятся, па. - Я не про то… ну, не прямо же тебе говорить! - А?.. А-а… пап, мне… неловко. - Охренеть. То есть все еще запущеннее, чем он думал. Его дочка – еще девушка. Нет, это определенно приятно слышать. Но! Браус был реалистом до мозга костей. Он встал, и отошел от костра, позвав Тар. Старая повитуха мигом оказалась рядом с Сашей, получив отчет на ухо от главы. О-хо-хо. Она не очень любила эту процедуру. Но эта, как и многие другие девушки, смотрела на нее с любопытством. Тар начала издалека: - Это должна была объяснять твоя мать. Жаль, что она померла. Как сейчас помню день, когда она родила тебя. Я тебя первая на руках держала. Саша, ты понимаешь, о чем мы будем говорить? - Ну… - Ты не невеста. С тобой по-другому. Ты солдат. А потому я не буду жалеть твои чувства, и буду говорить все, как есть. Сухо и четко. Будто ты уже замужняя девица. Понимаешь? - Да. А вы… расскажете? Ну… как? Тар закатила глаза: - У тебя тут три замужние подруги. Они тебе в деталях расскажут как, куда и зачем. Моя задача в другом. Саша изумленно округлила глаза, но готова была внимательно слушать. И ей объяснили. От чего дети родятся, и как этого избегать. Она запомнила все, потому что от этих знаний действительно зависело ее будущее, но теперь изнывала от любопытства. Ей хотелось немедленно поймать и Соню, и Жану, и Хлою, и тут же расспросить – как так-то? Судя по некоторым полученным от Тар сведениям, у Саши картина мира не складывалась. Саша была твердо уверена, что люди делают это так же, как звери. Ну там, собаки, или козы, или белки… но что-то не совпадало. Судя по туманным намекам Тар все было немного не так. И судя по этим же намекам, мужчины были устроены не так, как звери. И это просто выбивало из колеи. Как они тогда? Саша знала о том… «другом» строении в промежности самцов, и по весне, к своему стыду и пылающим щекам видела, как это место работает и даже что оттуда выползает. Но у человеческих мужчин, получается, не так? Малыш агукнул и проснулся. Саша принялась качать его на сильных руках, пробормотав: - Ох и явится мне сейчас твоя мамка… все расспрошу!