Взрослые дети

Моблит ненавидел чувствовать себя беспомощным. Удивительно, но рядом с бушующей без остановки Зое он себя так не чувствовал. Не смотря на то, что она сметающая лавина. Не смотря на то, что он половину своего времени бегает следом, и срывает себе глотку воплями и мольбами быть осторожнее. Но сейчас он не мог ничего. А должен был. Держался на одной решимости. Порой народ забывал, что он не только страховочный трос для Зое, который выдернет ее из пасти титана, но и капитан. Конечно, его подчиненные не забывали. Но остальные – частенько. Иногда, очень редко, но он отпускал свои чувства на свободу, и позволял себе злиться. Что означает почти все свое время носиться за Зое? Это значит, что все остальное время он делает то, что не сделал тогда, когда бегал, и вопил, и умолял, и сдерживал. Он уставал, если проще говоря. Но сегодня день был особенным. Особая концентрация сил и внимания. Моблит раздавал команды, следил одним глазом за новичками, другим за Эреном, потом за Фубаром и Брауном. И за Зое. Наверное, нехорошо, что он рассеивал внимание и где-то что-то не доглядел. Зато хорошо, что смотрел за ней. Успел закрыть. Это его работа. Бежать следом и умолять. А если не до разговоров, просто бежать следом и вмешиваться раньше, чем станет слишком поздно. Человечество не может позволить себе потерять всего двух людей – Эрена и Зое. Замены обоим нет. Все остальные неважны. Никто. Даже командор, даже два сильнейших, и уж тем более сам Моблит. Хорошо, что он бежал следом. Закрыл. Поймал, взлетел, упал на стены, которые оказались раскаленными. Тело титана жарило, как раскаленная добела печь. На всю округу. Сумел встать на ноги, потянуть за собой бессознательное тело. Отползти к не такому горячему участку, подальше от поднимавшегося столбом пара и жара. Положить ее на самом краю другой стороны стены и закрыть собой. Чтобы не обгорела. И потерять сознание. Потому что жар невыносимый, пар лишает видимости. Потому что шея горит так, будто его режут, металлические детали креплений и привода, которые прикасаются к телу, накаляются и обжигают даже через одежду. Моблит теряет сознание под звук собственного протяжного вопля. Хорошо, что Ханджи без сознания и не слышит, а то было бы стыдно. Интересно, его мяса хватит, чтобы уберечь ее от жара? Неужели он… запечется заживо, как утка у бабушки в печи? Но их вытащили! Спасибо новобранцам и оставшимся подчиненным. Моблит приходит в себя и с трудом поворачивает голову. По всей шее и части щеки стреляет тупая, гнусная, дергающая все нервы и даже корни зубов боль. Ожог. Скорее всего с волдырями и шрамами. По всему телу тут и там дергает боль. Где-то обжегся креплениями, где-то просто запекся. Кто додумался положить его на спину, когда он именно спиной к жару лег? Больно же! Он снова приподнимается, рычит на Ленза: - Ленз… д-д… докладывай. - Командир, расслабьтесь, пожалуйста. Мы делаем что можем, - и убегает. Тоже побитый, взмыленный. Моблит медленно оглядывается. Ханджи все еще без сознания, лежит слева от него, через Криса. И почему рядом не положили? Моблит же всегда рядом с ней. Хоть дотронуться бы и проверить, живая ли. Конечно живая! Что он, зря себе спину испек? Не может не быть живой! Это напряжение отнимает последние силы, и Моблит буквально падает обратно, стукаясь головой о поверхность стены. Коротко вскрикивает от прострелившей везде боли. Маленькая блондиночка из новичков причитает: - Командир Бернер! Пожалуйста, лежите! Вам нельзя шевелиться! Моблит рычит, и снова пытается встать. Он, судя по всему, единственный из командования в сознании. Надо встать. Он знает свой долг. Еще немного продержаться. Ханджи бы его убила, если бы узнала, что он отлынивает… наверное. Хотя, тьфу, она едва ли замечает что-либо за своими экспериментами, и наверняка думает, что вся работа сама делается! Что за мысли, а? Стыдно, Моблит! Но надо встать. Не смотря на придуманные самому себе мотивы и несправедливые обвинения в сторону Зое. Надо. Его в буквальном смысле ногой укладывает на место маленький паренек с бритой башкой. Тоже из новичков. Безоружный и без формы. Хм. Тоже избитый, весь в кровоподтеках и красных следах от легких ожогов. Сипло и рвано приказывает. Именно приказывает. Рядовой. Ему – капитану: - Лежать, вам сказано. Вот-вот помрете, а все скачете. От нажима Моблита впечатывает его бедной многострадальной спиной в стену. Моблит орет. И снова теряет сознание, видя перед собой горькую и немного испуганную ухмылку мальчишки. В следующий раз он приходит в сознание уже в повозке. Рядом лежат еще два тела. Зое нет. Твою же мать! Неужели он не заслужил хоть крупицы уважения к своей работе? Какой же… бред. Он рядом с Зое. Он. Всегда. Рядом. С Зое. И почему так трудно догадаться, что у него не спина, а кровавое месиво? Пытается приподняться. Не выходит. Как же обидно… Блядь! Как беспомощный младенец. Неподалеку сидит паренек, который заменял собой Эрена и все рвался к кристаллу с Леонхарт. Если он здесь, значит Эрвин тоже рядом. Судя по тому, как обильно полито кровью лицо мальчишки – они сражались… ?.. Что ж так трудно соображать? Что ж так больно? Хоть бы не разораться, как девица… Парень вскидывается, но как-то замедленно. Моблит понимает, что его стукнули по голове – взгляд у него, как у пьяного. Щенок сипло бормочет: - Вам… нельзя вставать. - Ханджи? - Жива. - Пере… переверни меня. Лицом вниз. Парень с трудом, будто не чувствует своего тела и не может им управлять, соскальзывает с лавки и падает на колени. Кряхтит, переворачивая восемьдесят кило мужского веса. Стонут от боли оба. Наконец Моблит утыкается рожей в собственный подстеленный плащ. Капитан хрипит, пытаясь заглушить пульсацию на спине: - Расскажи… - Эрена отбили. Командор потерял руку. Имир не спасли. Брауна и Фубара упустили. Потеряли шесть процентов разведки и почти всю полицию… Он хрипел, говорил медленно и монотонно, с трудом. Надо будет сказать, чтобы посмотрели, нет ли у парня сотрясения. О! Кирштайн – вспомнил его фамилию. У Моблита вообще хорошая память. Кстати, надо посмотреть, нет ли и у него самого сотрясения. Эрена отбили… А они его, значит, теряли? Дальнейшего рассказа он не слышал. Снова потерял сознание. В следующий раз очнулся от ощущения прохлады на затылке и жжения на щеке. Свет резанул по глазам, но не сильно. Всего одна свеча горела. Ханджи сидела рядом. Прикасалась чем-то холодным и влажным к затылку. Такое нехорошее у нее лицо… Моблит не любил это выражение. Ханджи молодая, ей всего тридцать. Но с таким выражением видно все ее морщинки. Не то, чтобы они ему не нравились, просто он знал, что морщинки видно, когда она очень-очень расстроена. Она повернулась вполоборота и макнула тряпицу в таз. Отжала немного, а потом осторожно провела по его лбу, отерла щеку, обойдя то место, где щипало и дергало. Прошлась по шее и снова вернулась к затылку, спускаясь к плечам. Отерла то место, которое они с таким рвением вырезают у титанов, пошла дальше по спине. Сначала Моблит благодарно застонал от удовольствия и облегчения, и только потом до него дошло что, во-первых, это делает Ханджи, а во-вторых, он либо голый, либо полуголый. Он дернулся, заставив Зое испугаться и вздрогнуть. Она негромко завопила. Да, она умела орать, не повышая голоса. Даже шепотом умела: - Ты очнулся! Лежи спокойно, а то еще мазь сотрешь! У нас ее немного. Все поизвели. Моблит прищурился, вглядываясь внимательнее и заметив, что небольшой красный участок на шее и на скуле жирно блестит, смазанный травяной мазью. Все-таки обожглась. Проклятье! Не уследил… Моблит не заметил, как нахмурился и сердито стиснул зубы. Он не любил, когда его работа бывала плохо сделана. Зое не пыталась много говорить. Это молчание он тоже знал: - Кто? Она хмыкнула невесело, печально парировав: - Имеешь в виду: «сколько»? - Сколько? - Слишком много. Как всегда. И… И заплакала, приведя Моблита в ужас. Он сел на постели, с облегчением отметив, что накрыт простыней ниже пояса. Игнорируя дикую боль, прострелившую спину – сел. Невыносимо же. Она не плачет. Никогда! А ей словно и наплевать на то, что они никогда в жизни не были так близки. Даже когда на одной из вылазок сначала обжимались на одном приводе, а потом она ехала впереди него в седле, наверняка чувствуя его стояк и смеясь на его до смерти смущенное извинение: «Ну, это ж нормально, если баба об мужика жопой трется!» Моблит неловко, неуверенно протягивает руку, и она, тихо давясь соплями прижимается щекой к его груди. Они в неудобной до смеха позе. Она так и сидит на стуле, и боится обхватить его руками, чтобы не повредить спину. Поэтому упирается ладонями в грудь. Его ключица намокает от ее слез, а сам он, хоть очень хочет этого, не может крепко обнять ее. А плевать! Моблит стискивает худое и жилистое тело руками. Пусть хоть сопли об него вытирает – что угодно, потому что это ужасно – плачущая Ханджи. А она сдавленно выталкивает из себя: - Это Ма-айк… И у самого в груди щелкает, вздрагивает, обрывается что-то. Он только осторожно утыкается носом в грязную макушку. Хочется заплакать, а не получается. Обидно. Он бы тоже заплакал. Но нельзя. Кто-то должен держать, оберегать, прикрывать. Это всегда был он. Это и сейчас он. Пусть она плачет. Он потом в подушку повоет. Зое отстраняет спустя время. Он не знает, какое – пару минут, или даже час. Он знает, что ему очень больно, а она вытерла щеки, достала платок из кармана и высморкалась. Ее губы припухают и краснеют от плача. И нос. Наверное, он и такой ее нарисует. Если духу хватит. Ханджи приказывает: - Ляг на живот. Бернер слушается, не возражая. Больно. И голова болит. Легкое сотрясение, судя по всему. Зое достает из кармана маленький пузырек с темно-коричневой жидкостью: - Вот. Все, что смогла достать. Моблит отрицательно качает головой. Никакого мака. А вдруг, он превратится в бесполезное ничтожество? Видел, как такое случается с раненными. Зое неожиданно мягко, почти по-девичьи ласково и робко говорит: - Ты же меня вытащил, да? Знаю, что ты. А это… я тоже могу прикрыть. Верь своему командиру – помнишь? Я не дам тебе стать жалкой тварью. Я помогу. И буду рядом. Разведка сейчас все равно сплошной дом с бродящими бесполезными приведениями. Никому-то мы не нужны. На пару дней точно. Давай. Пей. Я рядом. У маковой настойки противный вкус. Горький до одури. Язык мгновенно становится ватным и будто распухает во рту. Лицо Ханджи плывет. И Бернер снова теряет сознание. Но верит. Надеется, по крайней мере, что с его работой справится кто-то другой. Что Ханджи может прикрыть. Надо же когда-то в первый раз попробовать и ей эту роль.