Взрослые дети

Ханджи волновалась, конечно. И чувствовала себя чуть ли не предательницей. Но ведь Моблит уже поправился? Все же хорошо. Спина зажила достаточно, чтобы он мог передвигаться и сам ухаживать за собой. А сведения, которые она получила от Спрингера, были поистине невероятными, и не проверить эту теорию равносильно предательству всего человечества. Она догадывалась, что Моблит и не ждал от нее преданности и уж тем более того, что она останется, услышав такое. И все равно чувствовала себя виноватой, стараясь подавить эти эмоции изо всех сил. Они оба не маленькие. У них есть масса дел, а Ханджи — еще и единственный майор. Она будет делать то, что должна. Как и Моблит. Его задача – выздоравливать и возвращаться к ней. Ее – найти способ прекратить все это. Он справится. Он сильный и умный парень, и самое главное – он сам себя уважает. И все равно остатки глупой девицы внутри подкидывали ей перед сном ужасные фантазии о том, что она найдет его по возвращении сломленным, подурневшим и зависимым от новых и новых маковых грез. Он солдат! И не поддастся легкости подобной… псевдожизни. Она может быть спокойна. Она просто дура, раз опасается такого даже в самых страшных снах. Он принимал настойку всего две ночи подряд, и вчера утром прошла последняя ломка. Он должен быть в порядке. Ханджи сосредоточилась на мальчишке, который наконец-то выглядел нормально. Они сопроводили обоз до Караниса. Сам обоз должен был забрать запасные личные вещи новичков и доставить им. Спрингер получил назад свои вещи. Ну а добычей Ханджи были личные вещи Фубара и Брауна. Вряд ли, конечно, она найдет что-то ценное. В личных вещах Леонхарт ничего подобного не было. Разве только сложенный вчетверо, потрепанный кусок толстой бумаги, на которой нарисованы они трое. Такие картинки уличные художники выдавали на ярмарках за пару медяков. Сложив себе представление об их характерах по рассказам их друзей (а Зое допрашивала дотошно), она пришла к выводу, что уговорил друзей на портрет Райнер, а не молчаливый Бертольд или сильно закрытая Энни. Трудно было судить из-за сомнительного таланта автора, но, кажется, мальчишкам на тот момент было около пятнадцати лет. Энни, наверное, четырнадцать. Они были изображены в кадетской форме и сидели ровно, будто бы даже испуганно оттого, что их рисуют. Браун смотрел прямо на художника, Леонхарт — отрешенно в сторону, а Фубар косился на девушку. Интересным моментом было то, что лицо Фубара на картинке странно затерто. От времени грифель и так немного смазался, четкие линии слегка поплыли. Но лицо Фубара выглядело так, словно по нему провели карандашом, словно перечеркнули. Около линии волос темное пятно на лбу и переходящее на скулу. Будто Энни стала заштриховывать его лицо, стараясь спрятать и его черты, и длинный нос, и грустную полуулыбку, и взгляд. Но потом она, очевидно, остановилась и попыталась исправить дело по мере своих художественных познаний. Перечеркивающие линии она почти убрала, а вот штриховка так и оставила пятно. Лицо Фубара было отображено бледнее. Ханджи буквально видела, как малявка старательно и аккуратно трет рисунок, а потом ходит с почерневшими от грифеля пальцами. В этой картинке были видны их взаимоотношения, но они не могли дать ей четкого ответа на действительно важные вопросы. Просто информация к сведению. Кстати! Можно попросить Моблита перерисовать это, только попробовать изобразить их старше, как они есть. Может, будет что-то понятнее? Ну или хоть красивее. Все равно этому рисунку быть пришпиленным к доске в ее лаборатории. Впереди ночевка и долгий путь к Рагако. По дороге они заедут в штаб, где были дети. Туда… где погиб Майк. Уже пора, они и так слишком долго тянули. Да и нужно забрать их вещмешки и оставшиеся вещи Фубара и Брауна. Утро было чудесным, ярким и солнечным. Ханджи обожала такие дни. Словно она сама титан, и солнце заряжает ее свой силой от макушки и до пят. И она может свернуть горы! Женщина ворвалась в столовую, на ходу заорав команды: - Так, на завтрак полчаса, и выезжаем! Если поторопимся, поспеем к штабу через четыре часа. А потом… Моблит?! Действительно. Бернер сидел за столом очень прямо и со спокойным лицом, положив перед собой сцепленные в замок руки. Ханджи даже обомлела на секунду. Вот уж давно не теряла дара речи. Но ненадолго. Она набросилась на капитана, испытав даже вроде как вспышку гнева: - Дорогой мой… хороший ты мой… самый ты мой лучший… кто тебе… долбоебу, блядь! – разрешил встать с постели и скакать в седле два часа?! Она с такой силой хлопнула ладонью по столу, что чашка перед Моблитом звякнула на блюдечке. Бернер поднял на нее потемневший, тусклый взгляд. Так выглядят усталые и больные люди. Но держался молодцом, бодро вскочив и изобразив воинское приветствие: - Майор, я получил выписку о полном выздоровлении и готов вернуться к службе. - Кто? - Прошу прощения? - Кто подписал? Какой хер мне оторвать за такое, когда вернусь? Хотя погоди! Я знаю! – Ханджи метнулась мимо стола, чтобы оказаться лицом к лицу с подчиненным и изливать свою ярость полностью и по адресу, - это же ты, да? Ты у нас подмазал врача и получил какую-то бумажку… Дай сюда!!! Раньше Моблит бы испуганно вздрогнул. Наверное. По крайней мере, ей хотелось верить, что это отрешенное спокойствие от усталости, боли и отходняка после наркотика, а вовсе не оттого, что он ее… не боится. А он, не меняя позы, то есть вытянувшись в струнку, как на построении, пояснил: - Майор, я должен предупредить, что в медчасти Троста имеется второй экземпляр выписного. А потом просунул руку за пазуху и отдал ей выписку врача. Ханджи с яростью посмотрела на это: «годен к службе» в конце, и со смачным удовольствием разорвала выписку на мелкие клочки. Хотела еще театральным жестом швырнуть ему в лицо, но решила, что это даже для нее слишком драматично, и просто положила клочки на стол. А еще хотела влепить ему пощечину, но тоже слишком много драмы. Снова посмотрела на такое… внезапно незнакомое лицо. Уж сколько времени вместе провели, а она на память может описать его только в общем, не перечисляя каждую черточку и деталь. Обычное лицо. Приятное, доброе. Но теперь – замученное, решительное, даже какое-то надменное из-за того, что смотрит он слегка откинув голову, из-под отяжелевших век и сверху вниз. Он же выше нее. Или из-за разворота плеч и идеальной военной выправки такое впечатление? Стоит-то как прямо… хоть сейчас на парад… что, спина больная не гнется, а?! Дурак неимоверный. И хочется! – хочется схватить его за грудки и трепать, и трепать как куклу, вереща на ухо о том, какую он сделал глупость. Что она переживает, в конце концов! О нем! Что он ей нужен чуть-чуть больше, чем остальные живые существа. Что она к нему привыкла? Что… Она снова поглядела ему в глаза и неожиданно для самой себя смутилась. Виду, конечно, не подала – чай, не девочка. Но вдруг остро вспомнила, что он нес, когда радостно плыл на волнах дурмана. Как смеялся, и хитро щурился, и говорил: «Ты знаешь, когда самая красивая? Когда смеешься… дитя дитем. И в крови по уши… всегда красивая, ха-ха! Смотри! У нас кожа одинаковая», - а потом, в доказательство, задрал ладонью рукав ее рубашки до плеча и провел сверху вниз, до пальцев легким, сухим и теплым жестом. Довольно зажмурился, заулыбался и отключился. Он вообще много говорил. О том, что жарко, что хочет раздеться, хочет пить, хочет ее. Зое скрестила руки на груди и строго поджала губы. Сверкнула глазами исподлобья за стеклами очков и нервно, со смешком, но опасно вкрадчиво произнесла: - Прошу прощения за лексику, капитан. Мои искренние извинения, это недопустимо. Такого больше не повторится. Я рада, что ты здоров и можешь вернуться к службе. Анти передаст тебе дела. И вышла во двор, чтобы постоять на солнышке и впитать в себя ту энергию, которую только что пережгла и растратила на него. Тихо скрипнула дверь, и за спиной раздалось неуверенное: - Ханджи?.. Она втянула носом воздух, успокаиваясь и заставляя себя говорить ровно, а не орать на него: - Меня крайне, до дрожи, до злости бесит, что ты явился сюда с такими ранами. Но я разрешаю тебе приступить к делам. Это. Мое. К тебе. У-ва-же-ни-е. И молчание за спиной. Ни спасибо, ни «извини», ни еще чего-то. Глупый мальчишка! Да, именно мальчишка! Несмотря на то, что Моблит — один из немногих мужчин, которых она не воспринимала как мальчиков. Зое упрямо тряхнула волосами и пошла через двор. Уважение. Он это заслужил. А ей – беспокойство и легкое чувство вины и досады. Тоже заслужила. И все равно услыхала тихое и угрюмое — то, что он проговорил самому себе: - То есть за свой хер я могу не переживать? Расхохоталась. Блин, даже обидно, что не сдержалась. А ведь могла так красиво уйти! Такой момент запорола! План они с Ханджи накидали еще до ее отъезда, так что Ривай приступил с самого утра. Дисциплина дала о себе знать еще на подходе к баракам. Никто не тренируется, не суетится, дым готовящегося завтрака из трубы не идет. Первое дышащее перегаром здоровое тело он обнаружил в общем зале. Судя по описанию – это Тали Дэш, которого трудно не узнать. Хорошо, хоть не смертельно упился. Подскочил на звук, проморгался, осознал, кто перед ним и… выбежал весь зеленый, зажимая рот ладонью. Ривай усмехнулся. Гуляли, значит. Ха, с кем бы поржать потом над первым знакомством. Сейчас усрутся же, салаги. Даже не подумают о том, что в выходной негласно можно. В комнате парней обнаружился мирно обнимающий во сне подушку Арлерт со стаканом воды у кровати. Молодец. Вот Ривай голову даст на отсечение, что пить еще не умеет, но с теорией уже знаком. Просто потому что умник. Значит, этот — самый трезвый. А где еще двое? Ривай притормозил у двери в комнату девушек, уважительно прислушавшись к богатырскому храпу. Либо Кирштайн и Берик там, либо Браус и Райс — на удивление могучие девицы. Ладно - он командир, родитель и опека, так что неловкость все, и он в том числе, как-нибудь переживут. Ривай толкнул дверь и скрестил руки на груди, от души любуясь картиной. Четыре мужских ноги свешивались с койки. Одна была разута. Сапог сиротливо валялся у двери, а размотанная портянка подметала пол. Поперек кровати, задрав обутые ноги на подушку, сложив ладошки под щекой и расположившись головой на пузе парня, дрыхла Браус. Чистое дитя во сне. С другой стороны, перекинув ноги через пузо Кирштайна и упираясь ими в макушку Браус – спала Хистория. Эта была еще невиннее с виду. Кирштайн и Берик соревновались в похмельном храпе. - Подъем, солдатики. Вас ждет чудный день. И вроде бы негромко говорил. Но перепугались и, пытаясь вскочить одновременно, понадавали друг другу люлей. Но молодцы. Орлы. Целых четыре секунды, и уже стоят навытяжку, приложив кулаки к груди. При этом пальцы на разутой ноге Кирштайна испуганно поджимаются, Браус таращится так, словно ей с сердцем дурно, блондинка Райс багровеет так, что и за ее здоровье впору потревожиться, а Берик покрывается обильной испариной. Ривай насмешливо улыбается. О да, сегодня в штабе станет очень-очень чисто. Во всем штабе. Ну, надо же детей учить, что если пьешь, так постарайся не палиться.