Взрослые дети

Нифа переглянулась с Кейджи, заметив, как группа Ривая бессознательно подтянулась к месту, откуда были видны холмы. Где-то там их командир сдавал в руки врагам двоих из них, и дети демонстрировали то, что по сути, они совсем уже взрослые. Стали солдатами. Научились ценить единство, научились сражаться друг за друга до конца, но не перечить командирам. Почти. Кирштайн хмуро маскировал последние следы пребывания разведчиков в этой местности, периодически поглядывая на покрытый лесами холм. Акерман, Браус и Спрингер и вовсе встали у забора, без остановки сверля взглядом лес в молчании. Арлерт помогал Марку управиться с документами. Нифа тоже скользнула взглядом по местности, где все они хотели быть, но не могли появиться. Где-то там, по молчаливому приказу Кеджи, который был следующим по старшинству после Моблита, прятался и Адлер. Если что-то пойдет не так, он единственный, кто сможет чисто проследить за полицией. Не считая Ривая, конечно, но тому надо будет вернуться. Нифа знала свой долг и понимала, ради чего они все это делают. Но ей все равно не нравилось, что там был один из них. Кружок по интересам какой-то, тьфу ты! Ханджи скакала уже пятый час без передышки, искренне жалея свою отбитую задницу. Ноги, все тело — ныли не переставая, но это же были мелочи... такие мелочи, по сравнению с тем, что может произойти! Она хотела дать коню еще шпор, но Моблит, скачущий молча на полкорпуса впереди вдруг поднял руку, сигналя тормозить. От резкой остановки их лошади встали на дыбы и их пришлось успокаивать. Бернер держал руку поднятой, не позволяя ей говорить, и с прищуром оглядывал окрестности. Ханджи говорить не очень-то и хотелось. Она глотала ртом воздух, бессознательно гладя шею коня, в безмолвной благодарности за трудную работу: она чувствовала, как его ребра ходили ходуном под ней от тяжелого дыхания. Ну, они оба знали цену своим животным — еще часа три таким же медленным галопом их ребята продержатся. А больше им и не надо. Моблит вдруг спешился, едва не выдрав и ее из седла сильной рукой. Оставил ее посреди дороги, схватив лошадей под уздцы и утаскивая в ближайшие кусты. Ханджи тоже оглядывалась, но пока никого не замечала. А Бернер вернулся к ней бегом, чуть ли не напрыгнув на нее. Ханджи только успела удивленно распахнуть глаза, когда он перехватил ее одной рукой поперек туловища, а другой зажал рот, чтобы не вскрикнула от удивления. И стащил с дороги, прыгнув к небольшому кустарнику, швырнув Ханджи об землю и грузно забравшись сверху. Кх! Не такой уж и тяжелый, но все же, собака, мужчина же! Над их ухом послышался тихий перестук обвязанных тряпьем копыт, и говорок со сниженным специально голосом: - В следующем городе сменимся? - Даже если он, блядь, будет кишеть разведкой, как блохами на жопе у этого титаньего пацана. - А-ха! Не смеши. Вдруг их командор вон в тех кустах шкерится? Не солидно. - Хы-хы... кхы! А-ха! Чшш...хе-хе... Патруль первого отделения, одетые в гражданское мужчина и женщина с военной кавалерийской посадкой, проехали мимо, продолжая переговариваться с легким оттенком флирта. Ханджи перевела взгляд на нависшее над собой лицо. Увидела только упрямую челюсть и сосредоточенно поджатые губы. Убедилась, что тех двоих не слышно, и помычала ему в ладонь, чтобы привлечь внимание. Моблит дернулся, удивленно взглянув на нее, и тут же убрал руку с ее рта: - Прошу прощения. Майор, не ерзайте, пожалуйста. Надо выждать еще минуту. Ханджи кивнула, наблюдая, как он вернулся к своему занятию: обшариванию местности взглядом. Они были в лесу, в пригороде. Поэтому и наткнулись на патруль. Чем ближе к Эрвину, тем сильнее слежка за каждым, кто носит форму разведки. И тем больше попыток поймать хоть одного из них втихаря на темной дорожке. Она понимала, что настоящий охотник мог бы заметить приближение этих двоих, но Моблит... вырос в городе. Ханджи с любопытством уточнила: - Как ты их заметил? Он быстро буркнул, не отвлекаясь на нее: - Хинвич научил кое-чему. Помолчите, майор. - Хорошо. … … - Моблит. - Тц. Он щелкнул на нее языком?.. А-ха-ха! Нет, она бы помолчала в другое время, но все же... - Моблит, твоя ладонь у меня прямо на груди. Немного неудобно, рука тяжелая. Он медленно перевел на нее взгляд, нахмурился, и посмотрел еще ниже. Ханджи буквально чувствовала, как где-то у него глубоко внутри зарождается ужас и паника. А в следующую секунду он вскочил так резво, что это сошло бы за горизонтальный прыжок: - Мои искренние извинения, командир! Не то чтобы проорал, но прошептал с огромным чувством. Еще и кулак к груди приложил и по струнке вытянулся. Ханджи захихикала: - Ой, да ладно тебе. Не то чтоб я возражала в этой ситуации, и не то чтоб это была твоя первая сиська, так? Поехали. Моблит странно глянул на нее из-под упавшей на глаза челки, но промолчал и убежал за лошадьми. Никогда не умела его понимать, если он делал эту каменную морду. А когда вернулся и подошел, чтобы помочь ей забросить в седло ее отбитую, несчастную, прекрасную попу, вдруг спокойно и без эмоций проговорил: - Майор, разрешите обратиться. - Ну? - Вы слишком туго перетягиваете грудь. Это может навредить здоровью. Не делайте так. Ханджи вылупилась на него, рефлекторно запрыгнув в седло, когда он ее подбросил. Что это, блин, значит?! То есть все это время он вполне сознавал, за что он там держится?! Более важно! Вместо того, чтобы среагировать на это как мужчина, он комментирует ее белье и здоровье! Гррр... Увидев ее взгляд и покрасневшие щеки, Моблит вдруг как-то даже по-мальчишески усмехнулся: - Я серьезно. Ну и к тому же мне не хотелось краснеть в одиночку. Вперед. И тронул лошадь пятками. «Не хотелось краснеть в одиночку»... Это в отместку за «первую сиську», что ли?... Вот ведь умник нашелся... задница! Все полетело к... сраным ебеням! И другого выражения тут, кроме грубого отцовского не подберешь. Саша хмуро слушала доклад Жана, и размышляла о том, как им повезло, что в разведке служит... то ли бандит, то ли охотник. Без этого сержанта из группы майора Зое они ни за что не успели бы отследить полицейских, прячущих Эрена и Хисторию, до самого Стохесса. Жаль только, что не успели его прикрыть. Не было у них достаточно людей, чтобы успеть. Сержант Хинвич выскочил прямо на полицейский городской патруль. Пришлось на ходу придумывать сказку о том, что он возвращался с докладом из дальнего города, и только сейчас узнал о приказе для разведчиков сдаться. Его арестовали, забрав военную карту. Но может это и к лучшему. Ему теперь не придется готовиться к тому, к чему надо готовиться всем им — убивать людей. Жан был прав. Он был невероятно прав, и Саша даже испытывала гордость, что служит с ним. Впервые смотрела на него не как на старого приятеля, а как на настоящего солдата. Нет, как на хорошего, по-настоящему, от самого сердца, хорошего человека. Который не хотел убивать. Если бы не Микаса! Знает же, какое влияние на него ее слова имеют, и все равно: «Сейчас лучшим решением будет последовать его приказам. И я хочу, чтобы вы выбрали». Она хочет! Кто она такая, чтобы желать от Саши выбора?! Приказывать ей! И Жан тоже хорош! Саша ему дважды все сказала про Ривая! И тогда, когда чуть не прирезала его на кухне, и сейчас, когда перед всеми на пальцах объяснила, к чему было Хисторию трепать как . Но нет. Саша ведь дура, а Микаса божественным светом светится. И теперь он молчит и... выбирает. Тьфу ты! Микаса вдруг оказалась рядом. Обе они были в стороне от парней. И проговорила тихо и в сторону, будто и не к Саше обращалась: - Может, перестанешь так на меня смотреть? Что я тебе сделала? Саша положила щетку с нарочитой аккуратностью, не желая выдавать своего гнева. И тихо ответила: - Ты знаешь.... ты знаешь, что твои слова значат для Жана. Он сказал, что не хочет убивать людей. И тебе надо было это испоганить. Зачем ты это сделала? Хочешь сделать всех подобными себе? Микаса глянула в ответ с легкой смесью удивления и насмешки: - А почему ты промолчала, если так против моих слов? Ты ему не никто, он и твои слова выслушал бы. И почему такая забота о Жане? Что о Конни и Армине? - Армин позаботится обо мне вперед меня. А о Конни мне беспокоится не приходится. Конни знает, кто он такой. И я знаю, кто я такая. Разница в том, что Жан не знает. И ты. - Я перестала следить за твоей мыслью. Саша почувствовала, как гнев прокатывается по телу, от чего слабеют немного коленки. Какое ужасное чувство! И как ужасно, что нельзя дать ему волю, а приходится сдерживать себя и говорить тихо. Но она старалась, хоть ее ответ и был похож на шипение: - Жан хороший человек, который не хочет убивать. Мы с тобой другие. Так какого же хера тебе надо было влезть? Всякое выражение исчезло с лица Микасы, когда она снова спросила: - Так почему ты промолчала, умница благородная? Саша наклонилась ближе, и хрипло выдавила, изо всех сил пытаясь сдержать чувства: - Потому что каждый должен сам узнать, кто он таков. У нас в лесу был парень, Дарен, которого поймали на том, что он мучает зверушек. До смерти. Ему это нравилось, он не мог ничего с собой поделать. И папа ему сказал: «Ты сам узнаешь, кто ты таков. Тогда или сам себя накажешь, или нам придется». Понимаешь? Дарен сам не знал, кто он. Хороший ли человек, который будет держать в узде свои желания, или плохой, которого надо будет останавливать другим. Но правила есть правила. Дарена никто не тронул и пальцем до следующего раза. Нельзя вмешиваться, когда у людей такое в голове творится. И я вмешиваться не стану, я помню, чему учил отец. А ты! Ты вмешалась. И я это не уважаю. Микаса вдруг подняла на нее взгляд, и Саше на секунду показалось, что в ее глазах видна боль. Но это вряд ли. А Микаса сдавленно сказала: - Там мой брат. Речь идет о моем брате. - Вот именно. О твоем. И ты вмешиваешь туда людей, которые ясно говорят, что не готовы убивать ради него. Я-то ладно. Микаса... разница вот в чем. Мне не надо знать или не знать, могу ли я убить человека. Я могу. Но не хочу. Тебя называют самой сильной, Жан считает тебя самой сильной, но ты живая, и я могу справиться с тобой, могу тебя убить. Но мы обе знаем, что никогда этого не сделаю. И мы знаем, что ты не станешь убивать ту же меня, никогда. Мы знаем, мы верим в тебя. Но разница вот в чем: я знаю, что могу убить тебя, но не сделаю этого. А ты не станешь убивать меня, но мы обе знаем, что есть такая вероятность. Я знаю кто я. А ты — Дарен. Микаса оскорбилась: - Ты сравниваешь меня с живодером? - Я сравниваю тебя с человеком, который не знает кто он таков, и других за собой тянет. На тебе лежит большая ответственность. На любом, чьи слова имеют вес для другого. Но ты заботишься только о себе, не понимая, что эта ответственность означает. И если он выберет то, что ты предложила, не из-за себя, а из-за того что ты это предложила... Саша замолчала. Ее гнев немного отступил и она наконец-то поняла, что сказала слишком много. А Микаса встала, никак не комментируя их разговор. Помолчали. После чего Акерман усмехнулась невесело: - Я — Дарен. Саша отвела глаза, упрямо поджав губы. А Микаса добавила, прежде чем отойти: - А если я скажу, что постараюсь сделать так, чтобы ему не пришлось убивать? Ты же так и собираешься поступать? - Ты слишком много думаешь и предлагаешь. Ничего ты не поняла. Саша попросту сбежала. Еще каких-то несколько месяцев назад она ни с кем не могла говорить без смущения. Тем более с Микасой! А тут лекции ей читает. Она! Девушке, которую повсеместно признают лучшей среди всех. В одном Микаса права — Саше тоже надо выбрать. Не в том, может или нет она убивать. А в том, пойдет или нет она за Риваем. У каждого свой выбор. Только почему так сильно хочется плакать, глядя на задумчивое лицо Кирштайна?