***
Я курил возле ступенек института, когда увидел, что она приближается: яркая красная длинная юбка, чёрная короткая кожаная куртка, к лацкану которой был приколот крупный, искусно сделанный красный мак, русые волосы разбросаны по спине. — Здравствуй, — подошла она, лукаво заглядывая мне в глаза. — Привет… чёрт… как давно мы не виделись. Я обнял её, подметив, что в аккуратных туфлях на небольшом каблуке она стала со мной одного роста. Она немного смущённо отстранилась, ощущая, что объятия подзатянулись. — О! — улыбнулась она, указывая пальчиком мне на лицо. — Я вижу твои обновления. — Ну… да… — замялся я, — проколол нос на днях. Она закивала, внимательно изучая меня, словно что-то анализировала. — М-м-м… скажи, — задумчиво проговорила она, заговорщически поднеся палец ко рту, — в этом… есть какая-то знаковость и… потаённый смысл? Она говорила совершенно серьёзно, я понимал это. Она всегда копала причину и искала смысл и подтекст в простых вещах, в которых многие не видят ничего сокрытого. Она была права и на сей раз. Смысл был. Для меня, как и для неё, во всём всегда есть смысл… а если нет смысла, тогда остаётся пустота. А пустота сродни одиночеству, от неё хочется бежать. — Да… есть… — мистически начал я. — Ты можешь рассказать в чём он? Я заметил, что так и держу дымящую сигарету большим и указательным пальцами. Она уже превратилась в окурок, а пепел сыпался на асфальт. Я щелчком отбросил её в ближайшую урну, начиная неспешное повествование: — Знаешь, я много думал на тему своего нрава, прощупывая его, пытаясь найти ему форму. И в какой-то момент я абсолютно точно понял, что я бык. Где-то тупой, слишком упёртый и принципиальный, но бык, рвущийся к свободе. И пусть метафизические матадоры пытаются истребить мою волю к жизни, но я должен любой ценой пройти через эту корриду, — я посмотрел куда-то мимо неё вдаль, смакуя на вкус терпкое слово «коррида», пахнущее кровью, отдающееся болью в подреберье. Потом перевёл взгляд на её красную юбку. — Ты завораживаешь меня, матадор, — вдруг вырвалось у меня. Возможно, я испугался того, что осознал или испугался, что она как-то не так меня поймёт. — Твои… цвета… — вяло промямлил я, словно опьянённый указывая на неё. Она живо рассмеялась, слегка запрокинув голову. «Как она делает это? — думал я. — Это какой-то хитрый артистизм, умелое кокетство? Как оно работает? Когда она так прекрасно овладела этим искусством быть идеальной?». Я смотрел на неё и понимал, что она не играет, что это её природное поведение, оно не приобретённое и не заученное перед зеркалом, эта идеальная гармония в её речи и движениях просто сводила меня с ума. Я представил, с какой лёгкостью она проткнула бы меня на арене своей шпагой. Безответный удар проник вглубь, пустил кровь. Перед глазами мелькнула сцена корриды, красное полотно, падающий чёрный бык. Кровь на золотом песке. — А что насчёт твоего мака? — спросил я, коснувшись пальцами мягкого и слегка бархатистого цветка. — Он что-то значит для тебя? Это… какое-то настроение? — Да, — хитро ответила она, продолжая смотреть мне в глаза и украдкой улыбаться. Она подождала несколько секунд и заговорила: — Мак — это близость к природе, это ощущение свободы. Сегодня это отражение моего настроения. Я раскрываюсь под лучами тёплого солнца, я раскована, жива, ярка, полна жизни… — Ты всегда такая… — Если бы, — рассмеялась она. — Скоро начнутся дожди, четвёртый курс высосет все соки, потому что мы как обычно думаем, что он будет проще предыдущих, но всё идёт по нарастающей… Я закивал, соглашаясь, понимая, что скоро всё резко изменится. Она незаметно перевела мои мысли в сторону от романтических. Хорошо, что она это сделала, пусть и ненамеренно.***
Резким острым почерком я списал расписание на семестр, убрал чёрную тетрадь с пауком в рюкзак. — У нас вновь до кучи часов «Психологии личности», — вздохнула она, — я смогу много рассказать о тебе, лишь изучая твой внешний вид и содержимое твоего рюкзака. Сплошные знаки… и даже твой паук на тетради. Сколько ей лет? Я помню её не первый год. А она всё ещё жива, в ней всё ещё есть место, куда писать… Я криво ухмыльнулся. — Ткач судеб, — процедил я. — С ним так просто не расстаются, он ещё не соткал свою паутину за этот виток времени.***
Мы шли по улицам, вернее, я вёл её, умело ориентируясь в сети переулков и поворотов. Мы сидели в кафе, пили крепкий чай, она вдохновенно рассказывала о своих ощущениях при просмотре фотовыставок, потом внимательно, с участием слушала мои россказни о подмосковном времяпрепровождении. Она всегда чем-то восхищалась, смотря на мир широко распахнутыми глазами, готовая воспринимать, вдохновляться, что-то открывать. Она никогда ничего не критиковала — это мне в ней нравилось больше всего. Не делила мир на чёрное и белое, на хорошо и плохо. Я наблюдал за ней, размешивая сахар в чашке, и понимал, что я не тот человек, который может быть рядом с ней. Я даже попытался представить себе идеального Его для неё. Почему-то он представал каким-то худым, высоким, небритым, в глазах бешеный азарт, он бы читал ей стихи Ахматовой наизусть, на ходу сочинял свои, дарил бы ей кустовые гвоздики. Они были бы вместе нелепы и совершенно неимоверны… А чем может её увлечь «панк», как я? Я ведь даже в поэзии не разбираюсь, ей надо поэмы посвящать, в одах воспевать, а я могу разве что пошлятину выдать. Сияющий день приходил к своему финалу. Начинало темнеть, и наступающий сумрак рождал тени и сомнения в моей душе. — Пора бы домой уже, — проговорила она, — мы как-то загулялись-заболтались. Я молча слушал её. — Ну, на учёбе встретимся… посмотрим, что нам принесёт новый учебный год. Я хотел сказать ей что-то, но язык мой отказывался ворочаться. Четвёртый год знакомы, а я так ничего и не предпринял. Не уловил тайных знаков, посланных ею. Вновь угрюмый я вернулся домой в привычный мне мир с сизыми стенами, подавленный, понимающий, что папаня мой во многом прав. Я сидел напротив светящегося экрана монитора, смотрел на её страницу и спрашивал себя: «Влюблён ли я?». И понял, что ответ отрицательный. Она неописуемо вдохновляла меня, кружила голову, будоражила кровь, как будоражит свобода. Она приводила мои чувства с диссонанс… Но я не был в неё влюблён. И как это вообще… любить кого-то, чтобы желать что-то изменить. Вогнать себя в состояние эйфории и влюблённости — это-то я запросто… — Ка-а-ак много девушек хоро-о-оших, как много ла-а-асковых имё-ё-ён… — пропела в коридоре мать. Она словно знала, о чём я думаю. Это одновременно разозлило и рассмешило меня. — Мам! Заебала уже! — проорал я. Но она продолжала, специально издеваясь, с силой выдавая: — Се-е-ердце, тебе не хочется поко-оя!.. Спа-асибо, сердце, что ты умеешь та-а-ак… — Любить… — задумчиво проговорил я.