Вельвет

      Глава 5. Глеб       Низкое серое набухшее небо с утра и проливной дождь. Я стоял на кухне у окна с кружкой крепкого приторного чая и смотрел в окно. Дождь заканчивался, туман нависал над землёй. Воображение услужливо нарисовало тёмные чащи, наполненные некромантами, творящими тайные ритуалы и поднимающими зомби из могил. Сам я был вял, находясь в сонном состоянии, — отвык просыпаться рано. На крыше противоположного дома виднелись тёмные силуэты голубей. Они сидели в рядок вдоль края крыши, и некоторые из них, которым не хватило места, облюбовали провода. Выглядело это неестественно. Странное утро, странные голуби…       — Я убегаю, милый… — пролепетала мать, заглядывая в кухню и на ходу застёгивая плащ.       Я кивнул. Голова отозвалась болевым толчком в висок.       — Не опаздывай в первый учебный день.       — Да, — коротко ответил я, делая глоток горячей жидкости.       Когда я вышел на улицу из подъезда, было всё ещё туманно. Печальные лужи на лоснящемся асфальте, словно смазанном маслом, уныло смотрели в молочное небо. Кинув сигарету в рот, я несколько раз чиркнул спичкой, прежде, чем она заискрила. Поднёс к сигарете, которая радостно затрещала в ответ, испуская ароматный вишнёвый дым. Покрутив коробок в пальцах, я сунул в карман чёрного пальто, поднял воротник, нахохлившись, как мокрая ворона, и сунул руки в карманы.       Жить в центре города — это особое состояние. Максимально много ходить пешком, избегая многолюдного транспорта с неинтеллигентными кашлюнами, злобными людьми, запахом чесночной колбасы вперемешку с запахом перегара и немытых подмышек. Я брезгую людьми. Откровенно. Мать предлагала мне сдать на права и купить машину, но я ощутил в себе трусость, представив себя в безумном городе, да ещё и на колёсах. Что, если мне сорвёт башню посреди пробки? Я же брошу эту чёртову машину посреди автострады или проспекта, пытаясь сбежать от сумасшедшего города и самого себя, всё острее ощущая своё одиночество. Одно дело колесить по нескончаемо длинным пустынным трассам под калифорнийским солнцем на старом поцарапанном «Porsche», а другое дело лавировать в бесконечно безразличном к человеку городе. В людских «давках» мой шаткий мир начинал раскачиваться, безбожно сыпля штукатуркой, грозя обрушиться на голову. Я терял себя, словно песчаная скульптура, песок которой течет сквозь пальцы от прикосновения. Run, RUN, if you can!..       Внутренний диалог активно развивался, когда ко мне обратился кто-то. Я приостановился, видя сидящего на скамейке бомжа. Я частенько вижу его здесь. Именно на этой лавочке. Испитая заросшая физиономия обратилась ко мне:       — Закурить дай?! — вопрошал он.       Я полез в карман пальто, извлекая пачку, достал сигарету, передал в его дрожащие протянувшиеся ко мне грубые руки. Они были большие, словно лопаты, по сравнению с моими — тонкими и костистыми.       — Прикурить есть чем? — спросил я.       Он невнятно замотал головой, тогда я добыл из другого кармана спичечный коробок, на котором были напечатаны подсолнухи. Я протянул ему коробок. Потом секунды две поразмышляв, смекнул: зачем ему целый коробок спичек, если сигарета одна? И отдал ему всю пачку едва початого «Captain Black»’а, несмотря на то, что я отчасти брезгую, когда вижу этих опустившихся людей, думаю о том, что они никому не нужны… Тем более такие, как они… Всем плевать, а по сути, на их месте может оказаться кто угодно. Сломленный… Раздавленный… Не нашедший силы воли… Сил… Я шёл прочь.       Возле института толпились студенты, я сразу узнал одногруппников.       — Э-э-э… Глэмстер наш чапает! — заорал один.       — Чува-а-ак! Давай к нам! — вторил другой.       Я повернул к ним, встав в их скучковавшуюся тусовку из трёх человек.       — Привет, — буркнул я, улыбаясь краем рта.       Ванька с параллельного потока увлечённо вещал, словно радио, а остальные внимательно слушали. Я подошёл на фразе:       — Так вот, а потом она на меня села такая, я такой весь расслабился, блядь. У неё, короче, сиськи охуенные. Я её за жопу взял…       Я не стал дослушивать, бросив своим:       — Я пойду…       Они продолжали увлечённо вкушать, посмеиваясь, а меня раздражали такие разговоры, когда парни во всех подробностях расписывали девок и как они кого жарили. По сути, я пришёл под конец повествования, когда все подробности были уже рассказаны в деталях. Может, из-за того, что я воспитывался женщиной, мне было противно подобное слушать.       Неожиданно меня догнал Пётр, взяв за плечо:       — Чё так ретиво втопил-то? — засмеялся он. — Твоей тонкой натуре и глубокому духовному миру претит всё плотское? — продолжал смеяться он, идя рядом со мной.       — Отнюдь, — ответил я, краем глаза, поглядывая на толпу девчонок в просторном холле, — считаю, что настоящие мужики не опустятся до того, чтобы обсуждать между собой размеры и сочность пизды.       — Проще смотри на вещи. Комплексуешь? — я чувствовал, как ему смешна вся эта ситуация и особенно веселю его я.       — Если ты в мясной лавке, то вперёд, — я чувствовал, что ярость глубоко внутри нарастает.       — Да лан… я стебусь, остынь, — он снова стукнул меня по плечу.       — Заебал! — шутливо буркнул я, в отместку стукнув кулаком ему в плечо.       Мы поднялись по лестнице. В коридоре стояла группка девиц, преподавателя не было, аудитория была ещё закрыта. Бросив им приветственный «Хэй», я опёрся спиной о стену, сполз вниз, сев на корточки и поставив рюкзак между ног.       — Есть чё новое стоящее послушать?       — Ну, есть пара альбомчиков редких, смотря что ты хочешь. У меня ща в основном шведский глэм, есть несколько британских неплохих альбомов.       — Ты мне тогда слей на флэшку самый сок, который тебя прёт. В тот раз ты меня не подвёл, а то мне Артём обычно музло советует, а он чёт затупил в своём дэф-металле. Он меня подзаёб как-то. Однообразный.       — Да не вопрос. С собой?       Пётр полез в рюкзак и добыл невзрачную потёртую флэшку, передав мне.       — Завтра принесу, заценишь. Там есть кое-что раритетненькое, а есть несколько дебютников мощных.       — А подборку клипов… — он не успел окончить фразу, когда к нам подошла одна из наших.       — А препод где? — спросила она, глядя на меня.       — Свет, ты нашла у кого спросить. Мы сами только что привалили.       Она проигнорировала фразу Петра.       — Глеб, ты чё такой хмурной? — не унималась она.       — Утро, бля… — протянул я с ноткой недовольства.       — Может, встанешь, когда с тобой девушка разговаривает?       — Девушка — недевушка, — ляпнул Пётр, усмехнувшись.       Я посмотрел на неё исподлобья. И, опёршись плечами о стену, лениво поднялся, скользя спиной по её гладкой поверхности, словно бы она держала меня магнитом.       Пётр смотрел на нас снизу, то на неё, то на меня. Слегка запрокинув голову, я вызывающе смотрел на неё.       — Так лучше? — язвительно спросил я.       — Тон смени! — потребовала она.       Я молчал, лицом выражая дерзящее самолюбие. А она возвышалась надо мной. Высокая даже без каблуков, она была значительно крупнее. Полагаю, одна её ляжка была толщиной с две мои, но толстой её никак нельзя было назвать. Мне не нравятся крупные девицы. И даже модели с их немалым ростом, стремящимся к ста восьмидесяти см, лишь на фотографиях кажутся хрупкими и тонкими. В натуральную величину они напоминают мне самок богомола, нависающих над мужской особью, прежде чем сожрать. А эта была ещё и ширококостная.       — Нафига эта дрянь в носу, как сопля? Может, хватит себя уродовать? — возмутилась она.       От неожиданности я зашёлся смехом. Столько немыслимого пафоса, чтобы воззвать к моему рассудку.       — У меня ещё соски проколоты… показать? Или хочешь лизнуть?       Она смутилась, испуганно сведя брови.       — Ты… пьяный, что ли? — удивлённо процедила она.       — Пьяный проспится, — донеслось от группы скучающих девиц возле аудитории, — а дурак — никогда!       Со стороны лестницы появился, наконец, преподаватель, на ходу бряцающий ключами.       — Вот… вижу, группа в сборе… Алчут знаний… Сейчас-сейчас… — забалаболил он, роясь ключом в замочной скважине.       — Она тебя хочет, — шепнул мне на ухо Пётр.       — Я её не хочу! — подытожил я довольно громко. Так, что Алексей Сергеевич ответил:       — Захочешь. Эта дисциплина вам не с потолка дана. История культуры Советского периода как была в старой программе, так никуда и не делась.       Пётр хохотнул и снова зашептал мне в ухо:       — Старик опять всё на свой счёт понял…       — Его я тоже не хочу, — как можно тише проговорил я, кривя рот.       Часы тянулись медленно, я лениво раскинулся в последних рядах, вертя в руках шариковую ручку, разглядывая спины впереди сидящих. Пётр периодически подсовывал мне под нос лист с какими-то его мыслями или приколами по поводу учёбы и прочего, я быстро писал ответ своим неразборчивым почерком. Он снова писал мне, что не понимает, тогда я печатным шрифтом чиркал ему повтор. То, что болтал Алексей Сергеевич, я уже знал из обширного и глубокого курса искусствоведения, а он растекался мыслью, путаясь, что сказал, а что нет. В какой-то момент его понесло вовсе в сторону, он вспомнил древних славян, вспомнил зачем-то Софью Палеолог. Пётр тут же сморозил во весь голос:       — Софья была палеонтолог, её уже никто не хотел, потому что она была как динозавр, старая и страшная.       По рядам прошлись смешки.       — Так вот Софья… — не унимался Алексей Сергеевич, — её не зря выбрал Владимир…       Тут уже мне стало окончательно тошно и я проорал через всю аудиторию:       — Мужем Софьи был не Владимир, а Иван III.       — Зарапортовался совсем, — пробурчал преподаватель, — естественно, Иван… а я что сказал?       — Владимир, — прогундели первые ряды.       Я встал, кинув рюкзак на плечо, сказал: «Извините» и вышел вон. Учёба на сегодня для меня была явно окончена. Терпеть старческий маразм, урывками иллюстрирующий отечественную историю 10 класса, было уже перебором. Я быстро сбежал по лестнице вниз, увидел, что Наталья стоит с каким-то парнем и артистично жестикулируя, рассказывает ему что-то. Сегодня она была в тёмных цветах, и только шею окутывало яркое сиреневое кашне. Время красных маков кончилось — понял я, опечалившись от этой мысли.       Домой я вернулся раньше положенного. Дом был пуст, и только синий будильник громко тикал на полке в моей комнате. Я сел за письменный стол, разбудив компьютер. Влез в интернет, лазил по каким-то сайтам, переходя с одной ссылки на другую. И в какой-то момент угодил на дневник какой-то девчонки. Сначала пробежался глазами, пара слов зацепила меня, потом больше. Я заметил, что просматриваю её дневник, ища, с чего же всё начиналось. Он был достаточно короток, вёлся с середины лета, был какой-то лаконичный и вполне тематический. Она писала про одиночество: когда тебя окружают смеющиеся люди, называющие себя друзьями; про поддельные понятия, когда ты нужен всем, а на деле никому; про подмену реального общения виртуальным. Её почти никто не читал, оставляя пару-тройку дурацких, ничего не значащих комментов типа «так у всех» или «ты права, но у тебя ещё всё будет хорошо». Ответы эти дурно пахли, от них за версту несло. Я вспомнил фримановскую фразу «…и только единицы уловили message…». Здесь было то же самое. Она описывала тонкие грани ощущений, а ей вторили «ага». Мне почему-то представилась наша безумная лаборантка, которая чуть что не так, сразу говорила: «Это у вас от недоёба…». Мне захотелось написать этой девушке что-то… чтобы она поняла — кто-то чувствует похожие вещи. Она писала про пьяницу-отца, который не видит смысла в жизни, не может жить ни своей семьёй, ни талантом, ни интересами. Он потерял что-то, что не смог восполнить ничем. Писала про старшего брата, который, наоборот, своей харизмой заражал людей, собирая их вокруг себя. А она выступала лишь как его дополнение. Никто не хотел разглядеть в ней человека и… возможно, полюбить её такую, какая она есть. Последний вывод сделал я. Вывод этот напрашивался сам. Обычно девушки, окружающие меня избегали серьёзных разговоров, они никогда не начинали их, никогда не изливали душу, никогда не хотели сказать откровенно, что их волнует. Карнавал жизни требовал свой дресскод и задавал негласные правила: кокетство, ирония, улыбка или же недовольство. Сами с собой, полагаю, они могли быть какими угодно, но не со мной. Когда я спрашивал, что случилось, они всегда отвечали «да так» или «ничего». А я не могу общаться с человеком, у которого всегда всё «да так» или «нормально». Я мог настрочить длинную sms, восхищаясь снегопадом или тёплым ветром, открывающим эмоциональные грани, а спросив их «а что у тебя?», получал односложную sms «всё отлично».       Я понимал, что эта одиночка сливает всё сюда, в этот дневник, зная, что никому это не нужно, кроме как ей самой. Мне захотелось написать. И я написал ей, боязливо напечатал в пустое поле и… отправил.       «Мы — «дети перестройки», принадлежим к потерянному поколению. И мне комфортно лишь в компании таких же одиноких и потерянных… Составь мне компанию…».